Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом - Шапиро-Тулин Борис
– Вейзмир, – говорила она, – Синайская пустыня так же далека от Бобруйска, как сберкасса на Бахаревской от главного банка на Уолл-стрите, но Моисей об этом не знал и сорок лет водил людей практически за нос в надежде найти среди песков благословенный Бобруйск. И за все эти сорок лет никто не сказал ему: уважаемый Моисей, вы ошиблись ровно на три тысячи километров, и то если все время идти по прямой, никуда не сворачивая. Представьте себе, – вздыхала тетя Бася, – умереть, не увидев Бобруйска?!
И что вы думаете? Многие с ней были согласны.
4
Но, если говорить честно, а про Бобруйск по-другому не скажешь, у Провидения, надзирающего за городом, помимо всего прочего была одна непростая задача, которая вплоть до осени 1952 года держалась в абсолютной тайне. Когда наступил час «х», сотрудники спецотдела Небесной Канцелярии спустили Провидению соответствующую инструкцию по спасению Земли от будущей катастрофы, но при этом решили немного поразвлечься, а потому замаскировали выполнение предписанного действа изящным антуражем, получившим название «Квашеная капуста».
Что двигало ими в принятии такого оригинального решения, не нам судить, но осенью 1952 года весь Бобруйск озаботился созданием припасов на предстоящую зиму исключительно в виде этой самой квашеной капусты. Горожане внезапно и почти поголовно стали знатоками непростого процесса ее изготовления, и порой казалось, что количество рецептов в несколько раз превышало число жителей славного города.
Рецепты с укропом, тмином, яблоками или медом практически не рассматривались. В ход шли самые экзотические, например квасить капусту вместе с высушенными листьями крапивы, собранными в пору ее цветения, или добавлять в капустный сок самогон, но не свекольный, а обязательно хлебный. Спорили до хрипоты о том, когда лучше начинать процедуру квашения – на молодой луне или, наоборот, на нисходящей, выясняли, чуть ли не с кулаками, какой день лучше подходит для этого процесса – понедельник или же пятница. Одни считали, что для получения необходимого вкуса надо первые три дня читать над закрытой наглухо тарой псалмы Давида, другие, в пику им, утверждали, что все это антинаучный бред и что читать следует исключительно выдержки из постановлений ЦК ВКП(б) о мерах по развитию сельского хозяйства.
Были, конечно, и такие, кто не хотел тратить время на хлопотное занятие, а собирался просто пойти на рынок и купить там готовый продукт. Эта немногочисленная группа граждан периодически заглядывала к тете Басе, чтобы посоветоваться с ней, как все-таки не ошибиться в выборе. На что тетя Бася изрекала очередную мудрость: если то, что вы покупаете, выглядит как квашеная капуста, пахнет как квашеная капуста, на вкус как квашеная капуста, и все говорят о ней как о квашенной капусте… – здесь она делала многозначительную паузу, а потом выдавала главное: – Значит, это действительно квашеная капуста.
Напряжение достигло своего пика в конце сентября, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не грянули наконец первые заморозки, вслед за которыми из окрестных деревень на местный рынок потянулись подводы, доверху наполненные отборными кочанами.
Утро последнего воскресенья сентября, когда подводы вплотную подошли к Бобруйску, выдалось солнечным, и хотя резкие порывы студеного ветра пытались омрачить приподнятое настроение, охватившее город, но усилия эти оказались по большому счету потраченными зря. Бабы, сидящие поверх капустных пирамид, на сей раз были не суетливы и многословны, как обычно, а наоборот, внутренне подобрались, посерьезнели, словно чувствовали торжественность долгожданного момента. Даже суровые мужики с дымящимися цигарками, приросшими к губам, даже они выглядели по-иному. Под телогрейками нет-нет да проглядывали белые рубашки, сапоги поверх заправленных внутрь брюк блестели наведенным лоском, а разнообразные шапки от зимних треухов до потрепанных армейских фуражек были заломлены с особым шиком. Все это, вместе взятое, говорило лишь об одном: в воздухе витало ощущение судьбоносности предстоящего торга, и судьбоносность эту чувствовали не только горожане и не только сами колхозники, но даже лошади, которые вскидывали головы и звонко цокали подковами по влажному от растаявшего инея булыжнику.
То, как на бобруйском рынке в конце сентября 1952 года покупали капустные кочаны, тема отдельного рассказа или даже повести, а если копнуть поглубже, пожалуй, и романа. Сколько амбиций было проявлено в этот день! Какой клубок взаимоотношений завязывался в очередях к прилавкам! Сколько прочных семейных пар оказалось здесь под угрозой распада только потому, что супруг указывал в сторону одной капустной горки, а его супруга категорически настаивала на другой?! А сколько новых знакомств, имевших неожиданное развитие, было заведено в процессе обсуждения достоинств той или иной кочерыжки, из которых колхозники по требованию придирчивых покупателей вырезали зачем-то аккуратные пирамидки?! Сколько, наконец, новых чувств вспыхнуло при созерцании аппетитных округлостей не только самих капустных ядер, но и тех милых дам, которые нагибались до земли, чтобы вытащить предмет своего вожделения непременно из-под самого низа сваленной около прилавка капусты, поскольку именно этот кочан, по их мнению, был гораздо привлекательнее, чем все остальные, уложенные сверху.
5
Хмельное ощущение причастности к таинству воскресного торга, изрядно сдобренного эротикой, накатило на Моню сразу, как только он оказался втянутым в хаотичное движение толпы, перемещавшейся от прилавка к прилавку. Тетя Бася, которая отвела ему роль бесплатной рабочей силы, растворилась где-то в сердцевине гудящего рынка, и Моня, предоставленный самому себе, с удивлением смотрел на горящие глаза сограждан, на монументальные фигуры продавцов, на грациозные движения женщин, сжимающих в ладонях выставленный товар, словно проверяя на ощупь его звонкую упругость. Но все это были мимолетные, выхваченные из общего мельтешения картинки. Его продолжал нести разноголосый поток, и наступил момент, когда Моня почувствовал опасность бесконечного кружения, опасность потерять не только тетю Басю, но и самого себя, стать обезличенной щепкой, которую помимо ее воли засасывает стремительный водоворот. Ему надо было взять паузу, перевести дух, прибиться хоть к какому-то островку стабильности. В полной растерянности Моня вертел головой направо и налево, пока не увидел выкрашенный коричневой краской газетный киоск, одиноко торчащий на самом краю рыночной площади.
Площадка около киоска была как спасительная отмель, куда не доходили волны, накатывающие на многочисленные ряды прилавков. Суетящаяся толпа казалась отсюда массовкой какого-то странного фильма, и лишь ветер, сменивший свои порывы на легкий бриз, не давал утратить чувство реальности. Он трудолюбиво приносил к закрытому в этот день киоску запахи дымящихся костров, на которых сжигали опавшие листья, смешивал их с запахами конского навоза и добавлял струю «ароматов», доносившихся из мусорных контейнеров, где догнивали подпорченные яблоки, мятые помидоры и вялые, сморщенные огурцы, чей вид вызывал не самые приятные интимные ассоциации у взыскательных бобруйских дам.
Моня вздохнул полной грудью и приготовился окончательно расслабиться, но ощущение некой опасности не позволило ему сделать это. Он не мог точно сформулировать, что именно так насторожило его; кроме самого Мони, здесь никого не было, и тем не менее источник беспокойства находился где-то рядом, в непосредственной от него близости. Он еще раз внимательно осмотрел место около киоска, потом сам киоск от самого низа до закрытой фанерным щитом амбразуры прилавка и дальше, вверх до стеклянной витрины, находившейся под козырьком крыши. И только здесь Моня наконец увидел причину своего беспокойства. За основательно загрязненным, давно не мытым стеклом витрины висел пожелтевший от времени лист газеты «Правда», на котором выделялся заголовок, звучавший просто и лаконично: «Накануне осенних посадок». Скорее всего, когда Моня ступил на островок спасения, глаз его невольно зацепился за набранную крупным шрифтом фразу, но лишь спустя какое-то время он сумел окончательно осознать увиденное и почувствовать глухую угрозу, которую несли в себе три этих слова. Он подошел ближе. Лист «Правды», очевидно, поместили за витринное стекло несколько недель назад, и потому текст статьи местами выцвел, а местами скрывался за грязными подтеками, хранившими память о недавно прошедших дождях. Но строчки, которые можно было еще разобрать, не приглушили, а, наоборот, усилили ощущение надвигающейся беды.
