Кубики - Елизаров Михаил Юрьевич

Суд постановил: гражданский иск удовлетворить в полном объеме, вещественные доказательства, а именно куртку с ножевым порезом, принадлежавшую покойному Савчукову Е.Т., вернуть потерпевшей Савчуковой А.Н.; кухонный нож с белой ручкой и надписью на клинке «НЕРЖ» уничтожить.

Малиновое

Позднякову восемнадцать лет, он невысок и по-мужицки коренаст. На нем летняя шелковая рубашка с золотым узором из арабских запятых, спортивные штаны «Пума» — красное с синим — и стоптанные, как копыта, кроссовки. Коротко остриженная голова Позднякова формой тяготеет к оплывшему кубу, в профиль Поздняков похож на удивленную свинью, а если смотреть анфас, у него младенческий вздернутый нос, наливные щеки, и в уголках маленьких пасмурно-серых глаз точно закисли хлебные крошки.

Поздняков сидит на лавочке в тополиной посадке, что рядом с высотками, и внутренне хохочет, вспомнив детскую переделку песни из мультфильма про енота. «От улыбки лопнул бегемот, обезьяна подавилася бананом», — мысленно напевает Поздняков и сам вдруг свирепеет от осознания вопиющей инфантильности своего чувства юмора.

Мимо Позднякова в недобрый для себя час идет Бавыкина пятнадцати лет, проживающая через два дома от Позднякова. Тонкие ее каблуки вязнут в мягкой после вчерашнего дождя земле. У Бавыкиной простенькое с ускользающей миловидностью личико, закрученные химическими пружинками кудри схвачены на макушке красной заколкой. Бавыкина одета в белую блузку, сквозь которую просвечивает кружевной лифчик, черную мини-юбку и лосины малинового цвета с искрой.

— Э! — обращается к Бавыкиной Поздняков. — Э-э!

Поздняков провожает взглядом сверкающие лосины, чувствуя, как в голове разливается густой малиновый зов. Поздняков поднимается с лавочки, в два шага настигает Бавыкину и цепко прихватывает чуть выше кисти.

— Ты че, деловая? — хмуро спрашивает Поздняков. — Я че, за тобой бегать должен?

Бавыкина не отвечает, только морщится и пытается высвободить руку.

— Тебя Оля зовут, да? — знакомится ближе Поздняков. — А меня Саша. Ты в сто тридцать второй учишься? — Бавыкина кивает.

До конца посадки еще слишком далеко и, как на беду, ни одного прохожего. Поздняков начинает уверенно забирать в сторону, легкая Бавыкина болтается у него на буксире.

— Я вот тоже в сто тридцать второй учился, — он оборачивается. — У вас кто классная?

— Ида Матвеевна… — отвечает Бавыкина.

— А, Ида-гнида, — вспоминает Поздняков, потом говорит: — Пока я в тюрьме сидел, от меня девушка ушла…

Бавыкина испуганно прислушивается, Поздняков на ходу выдумывает новую историю: — С друганом встретили сегодня двух халяв, хотели снять, туда-сюда, а они нас прокинули… У тебя есть парень? — Поздняков напоследок задает существенный вопрос.

Бавыкина прикидывает, как лучше соврать, чтобы отпустили, и теряет время на ответ.

— Значит, нету, — Поздняков волочет Бавыкину через посадку к своему дому — он уже виден за тополями.

— Меня мама ждет, — хнычет Бавыкина, — мы собираемся уезжать!

Поздняков выводит Бавыкину прямо к высотке. Подъезд черного хода пахнет мусоропроводом и мочой. Бавыкина тоскливо просит: — Ну отпусти, ну пожалуйста, — и упирается туфлей в ступеньку. Поздняков резко дергает, так что у Бавыкиной под юбкой трещат лосины. Бавыкина угрожает: — Я позову!

Поздняков вполсилы бьет Бавыкину локтем в живот, та охает и замолкает.

В подъезде Бавыкина почти не сопротивляется, лишь уговаривает отпустить, но малиновое состояние совсем оглушило Позднякова. На лестнице он придумал более удобный способ транспортировки. Теперь он пристроился чуть сзади Бавыкиной, обхватил за талию левой рукой, а правой жестко стиснул за предплечье, если Бавыкина начинает сопротивляться, он жарко шепчет: — На чердак отвезу, изобью, будешь лежать, никто не найдет! — и дополнительно подгоняет Бавыкину пинком под ягодицы. От каждого такого толчка Позняков чувствует, как из колена в пах перекатывается стонущий зудящий ком.

Квартира на четвертом этаже. Родителей нет, уехали к бабке в деревню. Поздняков, удерживая Бавыкину, достает ключ и отпирает дверь. Затолкнув Бавыкину в коридор, он быстро закрывает оба замка и сообщает: — Что смотришь? Раздевайся!

Бавыкина мотает головой. По напудренным щекам текут крошечные белые слезы.

— А я не про одежду. Я про обувь, — издевательски шутит Поздняков. — Ты же к людям в дом зашла! — Бавыкина покорно снимает туфли.

Пол в прихожей покрыт линолеумом. На стене напротив вешалки ржаво-коричневая чеканка с восточной женщиной и пейзаж из прессованной соломы: дом, плетень и журавль. Поздняков тем временем жадно изучает босые ступни Бавыкиной. Полустертый красный лак сохранился только на ногтях больших пальцев. Поздняков видит в этом оттенки собственного малинового дурмана и сатанеет.

Он тянет Бавыкину через гостиную в свою комнату. Там письменный стол, шкаф для одежды и кровать. Над кроватью старый постер группы «Наутилус», прибитый в трех углах канцелярскими кнопками, а в четвертом уголке дырка, как в пустой мочке уха. Поздняков снова кричит Бавыкиной: — Раздевайся!

Та всхлипывает и говорит: — Не буду! Я еще девочка!

— Тебе сколько лет? — презрительно спрашивает Поздняков. — Пятнадцать? Я знаю которым по четырнадцать, и они не девочки… — он хмурится: — Считаю до ста, давай сама, иначе хуже будет….

Бавыкина, не раздеваясь, беззвучно плачет.

— Будешь реветь, вообще убью, — пугает Поздняков, потом вслух отсчитывает время: — Сорок два, сорок три… — оторвавшись лишь для того, чтобы вставить подслушанную где-то фразу: — А мне людей не жалко, мне зверей в зоопарке жалко, шестьдесят пять, шестьдесят шесть…

Поздняков бросает на полдороге счет, сильно толкает Бавыкину, та вскрикивает и опрокидывается на кровать. Пока она в голос рыдает и, насколько возможно, мешает раздеть себя, Поздняков деловито срывает с нее лосины, юбку, блузку, лифчик и трусы. Через минуту Бавыкина полностью голая лежит на спине, прикрывая одной рукой густо-русый лобок, а другой — увесистые деревенские груди.

Поздняков стягивает штаны вместе с трусами. Он до крайности возбужден, но при этом у него плохо стоит. Правой рукой Поздняков дрочит, а левой люто мнет — Поздняков называет это «мацать» — лобок Бавыкиной, та корчится и визжит, но больше от страха, чем от боли.

— А теперь раздвигай, быстро! — Поздняков сильно стискивает лобок, Бавыкина вскрикивает, поджимает к животу ноги. Малиновое в мозгу лопается, Поздняков кончает тонко и длинно, так что отдельные брызги приземляются на лицо Бавыкиной. Она вскрикивает и утирается. Поздняков хрипит от досады и дважды бьет Бавыкину по белым колышущимся ногам: — Сука такая, нарочно, блядь!

Бавыкина кашляет и хохочуще плачет. Поздняков видит свои мутные капли на ступнях Бавыкиной, ее большие пальцы с облезшим лаком, и у него снова встает. Поздняков выхватывает из-под кровати маленькую чугунную гантель и, замахнувшись, кричит: — Видишь? Если дрыгнешься, я тебя этим вырублю! — Поздняков кладет гантель на пол и для острастки отвешивает Бавыкиной оплеуху.

Бавыкина от испуга каменеет. Она уже не издает ни звука, когда Поздняков разводит ей ноги и, чуть потыкавшись, начинает в ней двигаться. Бавыкина, которой все-таки больно, — она не обманывала, она девочка — понимает, что теперь снова можно плакать, а гантелью бить уже не будут. Она тихонько поскуливает и комкает ладонями плед. Поздняков, раскачиваясь, терзает груди Бавыкиной, через минуту с шипением кончает.

Поздняков вскакивает и стаскивает Бавыкину с кровати. На светлом шерстяном пледе, в месте, где находились бедра Бавыкиной, растеклось кровавое пятно.

— Насвинячила, — шепчет с ненавистью Поздняков, думая о том, какую рожу при виде пятна скорчит мать, когда вернется от бабки. — Вот целка сраная…

Он за руку волочит Бавыкину, та мокро шлепает босыми ногами, точно идет по лужам, и гундосо плачет. Поздняков грозит: — Заткнись, а то вообще убью!

Поздняков заталкивает Бавыкину в ванную: — А ну, подмывайся, или я не знаю, что с тобой сделаю!