Владимир Сорокин - 23000
Га, Норо, Рат, Мохо, Тбо, Мэф, Пор, Вихе, Нюз, П, Шэ, Форум, Дас, Руч, Би, О, Ву, Сам, Он, Ут, Зе и Югом сидят со мной. Но не для того, чтобы начать трапезу, как обычно. Они хотят сообщить мне что-то очень важное. Они знают то, о чем сладко догадывается мое сердце. О чем я мучительно грезила последние годы. Что нарастало предчувствием. Что билось в сердце световой волной. И чего так жаждали все мы.
В зале Трапезы нами принято говорить только на земном языке. Дабы сердца наши были спокойны во время поглощения пищи. Но это утро мы не помним о еде. Брат Га, мой главный помощник в доме, нарушает тишину:
– Храм, он уже с братьями.
– Я ведаю, – отвечаю я, сердце сдерживая.
– Мясо клубится, – вздрагивает сестра Шэ. – Мясо противится Братству.
– Я ведаю.
– Мясо порождает трудности, – смотрит прямо Форум.
– Я ведаю, – отзываюсь я, справляясь со сполохом сердечным.
– Братство борется за него, – говорит брат Ву. – Он на пути к нам.
– Я ведаю.
– Щит прикрывает его.
– Я ведаю.
– Если Свет раздвинет мясо, сегодня к вечеру он будет здесь, – говорит сестра Зе.
Не в силах она сдерживаться. Вспыхивает сердцем.
– Я знаю! – отвечаю я, воспламеняясь ответно.
Сильное сердце мое вспыхивает. Нарушает оно строгий порядок Дома. Мы говорим сердцами. Мы слишком долго ждали. И столько раз ожидание не сбывалось. Но и в этот раз сердца всех обитателей Дома только верят. А я – знаю! Потому что я хотела! Я ужасно хотела знать, что на этот раз все сбудется, все встанет на места, все сложится, все сойдется, совпадет, сольется воедино: приоткроется мясная завеса, обретутся оставшиеся и затерянные, замкнется Великий Круг. И просияют сердца. И распадутся мышечные волокна. И треснут кости. И распылится мозг. И оборвется цепь страданий. И Свет рассеет по Вселенной атомную пыль.
Сердце не ведало иного прежде.
Сердце не ведает иного теперь.
Сердце говорит о главном.
Мы замираем за круглым столом.
Сердца наши пылают.
Заветные слова лучатся. Текут Светом Изначальным. В доме нас теперь ровно 23. Малый Круг. Самый Малый. Есть Средний (230) и Большой (2300), составляемые Братством по судьбоносным мгновениям. Это Круги Поддержки. И Решений. Но сегодня, в день ожидания, есть Малый Круг. Это Круг Надежды. Ибо восемь раз мы ждали. Восемь раз надеялись. Восемь раз верили. И надежде не суждено было сбыться. Страшный мир Земли восемь раз отнимал у нас Самую Главную Надежду.
Сегодня мы надеемся в девятый раз. Малым Кругом Надежды. Составив его, мы знаем, что еще шесть Малых Кругов образованы Братством в эти минуты. Далеко они отсюда. Океан разделяет нас. В разных странах соединились шесть Малых Кругов. Братья чувствуют нас. Сердца их горят надеждой. Я вижу сердцем все эти Круги. Каждый из них.
Я говорю с ними.
Наш Круг говорит с ними.
48 земных минут.
Сердца наши успокаиваются. Руки разжимаются. Я открываю рот и полной грудью вдыхаю горький воздух Океана. Воздух нашей Великой Ошибки. Которая требует исправления.
Братья и сестры смотрят на меня.
Сердца их вслушиваются.
– Мы должны быть готовы, – шепчу я.
Сердца понимают.
Сердца трех
На одиннадцатом километре Киевского шоссе «Мерседес», за рулем которого сидел Обу, на большой скорости стали обгонять черный «Геландеваген» с включенным синим проблесковым сигналом и следующий за ним джип охраны.
Обу, Трыв и Мэрог радостно вскрикнули.
– Это Уф! – застонал и вспыхнул Мэрог. – Слава Свету! Щит с нами!
– Свет с нами! – произнесли Трыв и Обу.
– Свет с нами! – радостно повторил Обу, направляя «Мерседес» вслед за джипом.
Кортеж из трех черных машин понесся дальше.
Свернули на Внуково, затем к аэродрому, миновали главный терминал и подъехали к терминалу частных самолетов. «Геландеваген» остановился, задняя дверь его приоткрылась. И сразу же Мэрог вышел из «Мерседеса» с синим чемоданом в руках, осторожно передал чемодан в «Геландеваген». Его жадно приняли две пары рук. Одни руки он не мог не узнать – решительные, белые, с золотистыми волосиками на широких запястьях и небольшими розовыми ногтями.
– Уф! – выдохнул Мэрог, и сердце его вспыхнуло восторгом.
Но чемодан исчез в недрах «Геландевагена», дверь с затемненным окном закрылась, машина подъехала к шлагбауму терминала. Провожая ее восторженным взглядом, Мэрог приложил руки к груди. Губы его задрожали, ноги подкосились. Он упал на колени:
– Уф…
Обу и Трыв выскочили из «Мерседеса», подбежали, стали поднимать Мэрог. Подошел милиционер, прохаживающийся возле терминала:
– Что случилось?
Обу и Трыв подняли Мэрог на ноги.
– Сердце, – ответил Обу милиционеру.
– Уф… – произнес Мэрог и со стоном втянул в себя воздух.
Обу и Трыв повели его, пошатывающегося, к машине.
– Работы до хрена, вот и схватило… – болезненно скривил губы Обу, минуя уставившегося милиционера.
– Ну… давайте я дежурного врача вызову? – Милиционер вынул рацию из кармашка.
– Спасибо, земляк, у нас все есть, – ответил Трыв.
Они усадили Мэрог в «Мерседес», Обу развернул машину и стал отъезжать.
После короткой проверки документов «Геландеваген» миновал шлагбаум и выехал на аэродром. За ним проследовал джип охраны. Подъехав к небольшому реактивному самолету, машины остановились. Охрана вышла, обступила «Геландеваген». Из него вышли Уф и Борк. Уф нес кейс, Борк чемодан. Один из охранников потянулся к чемодану, но Борк качнул головой:
– Не надо, я сам.
Уф пожал руку начальнику охраны, тот пожелал счастливого пути. Люк самолета открылся, спустили трап. Красивая голубоглазая стюардесса в голубой униформе и голубых перчатках показалась в люке и тепло улыбнулась. Уф первым поднялся по ступенькам, пожал руку стюардессе, прошел в салон, кинул кейс на кресло. Борк следом внес чемодан, поставил в салоне. Из кабины вышли двое пилотов, поприветствовали Уф, доложили о готовности к полету. Пилоты не были братьями Света. Уф перебросился с ними парой формальных фраз, и они скрылись в кабине. Стюардесса, сестра Но, заперла дверь салона. Борк и Уф положили чемодан на стол, открыли. Мальчик спал. Борк сильно побледнел, вздрогнул, вспыхнул. Губы его задрожали, он опустился на колени подле чемодана, вцепился руками в ковер, схватил, сжал, ломая ногти. Из груди его вырвался стон. Сестра Но, увидев мальчика, закрыла лицо тонкими пальцами.
