Элисон Лури - Иностранные связи
Автобус подъезжает к большой безымянной гостинице, на стоянке рядом с которой и в самом деле ждут несколько такси. Мистер Мампсон помогает Винни уложить в одно из них багаж, и она расстается с новым знакомым, искренне поблагодарив его и совсем не искренне согласившись, что «хорошо бы как-нибудь еще свидеться».
Уже почти час ночи. Пока такси несется к северу сквозь пелену дождя, измученная Винни гадает, какие новые злоключения ждут ее в квартире на Риджентс-парк-роуд, которую она третий раз подряд снимает у одного оксфордского преподавателя. «Не иначе, соседей нет дома, — скулит Фидо, — и не у кого взять ключи. Или жутко грязно. Или света нет. Уж если не везет, так во всем и до конца».
Однако молодая женщина из квартиры на первом этаже оказывается дома и еще не спит; ключи без труда поворачиваются в замках; выключатель на старом месте, сразу за дверью. И все тот же белый телефон, и стопка телефонных книг в светлых обложках («А-Д» — кремовая, «Е-К» — цвета розовой герани, «Л-Р» — зеленая, словно папоротник, «С-Я» — голубая, как незабудки), на страницах которых прячутся имена всех лондонских друзей Винни. Диван и стулья на прежних местах, справа и слева над камином поблескивают гравюры с видами Оксфорда в золотых рамках. На чистой каминной решетке по-прежнему висит бумажный веер, такой же белоснежный, как эмалированные горшки с плющом на веранде. Во второй раз за вечер к глазам Винни подступают слезы, только сейчас это слезы облегчения, даже радости.
Никто не видит — почему бы и не поплакать. Вся в слезах, Винни втаскивает сумки в квартиру, запирает дверь на засов. Она наконец дома, в Лондоне.
2
Всякий имеет право наслаждаться жизнью.
Джон Гей. Опера нищегоНа станции метро «Ноттинг-Хилл-Гейт» высокий темноволосый красавец американец ждет поезда в восточном направлении. Беспокойно переминаясь с ноги на ногу, он разглядывает яркие, но в грязных подтеках, рекламы продуктов, которые ни за что не станет покупать: шоколадных конфет «Черная магия» и сигарет «Крейвен». Привыкший внимательно вчитываться в тексты (молодой человек преподает в университете английский язык и литературу), он удивляется про себя: как могут англичане покупать конфеты, чье название связано со злыми чарами, и сигареты «Трус»?[1] Может быть, у этих блестящих плакатов на самом деле мрачный подтекст? Неужели блондинка с алыми губками, которая протягивает коробку конфет, замышляет околдовать или отравить гостей? А веселые парень и девушка с сигаретами втайне боятся друг друга? Фреду Тернеру, в его нынешнем настроении, обе сцены кажутся пустыми и фальшивыми, даже зловещими, как и сам город.
Фред в Лондоне уже три недели, но на метро едет в первый раз. Обычно он везде ходит пешком — совсем как Джон Гей, английский поэт восемнадцатого века, о котором Фред пишет книгу. В поэме «Тривия, или Искусство бродить по улицам Лондона» Гей презрительно отзывается о транспорте:
Коль обойти решил я белый свет,
К нему мне блеск и мишура карет?
Милей, друзья, мне сладостный покой,
Когда пешком иду к себе домой.
В тщетных поисках «сладостного покоя» Фред обошел уже пол-Лондона. А если нет дождя, он еще и пробегает каждое утро две мили по парку Кенсингтон-гарденс, мимо пустых мокрых скамеек и голых сучковатых деревьев, под хмурым небом, затянутым облаками. Вдыхая сырой холодный воздух и выдыхая пар, Фред задается вопросом: что он делает здесь, один в этом холодном, противном городе? Но сегодня с неба весь вечер сыплется мокрый снег, а Фреда ждут к ужину в Хэмпстеде. В такую погоду даже Гей не пошел бы пешком так далеко.
Большинство других людей на платформе смотрят не на рекламы, а на Фреда Тернера — кто тайком, а кто и в открытую — и вспоминают, где могли его видеть. Не в кино ли? Или по телевизору? Кассирше в мини-юбке кажется, что он вылитый герой с обложки ее любимого романа ужасов «Тайна Розвин». Усталая учительница на скамейке, с набитой плетеной сумкой в руках, уверена, что видела его прошлым летом в Стратфорде, в спектакле «Бесплодные усилия любви», в одной из второстепенных ролей. Хозяин магазинчика мужской одежды, взглядом знатока отметив про себя нездешний покрой шерстяного пальто Фреда, гадает, не этот ли парень играет в обожаемом детьми американском детективном сериале. Никому из пассажиров метро не приходит в голову связать Фреда с комедией или какой-нибудь телевикториной: гордый разворот его плеч, твердый подбородок, сурово сдвинутые темные брови исключают подобное легкомысленное предположение.
Фреда всеобщий интерес не смущает. Для него это в порядке вещей, он к этому привык и не догадывается, что мало кому из людей дано так притягивать взоры. С раннего детства его внешностью восхищались, нередко вслух. Фред унаследовал черты красавицы матери, роскошной брюнетки: густые темные кудри, широко расставленные карие глаза с пушистыми ресницами («Подумать только, такое богатство — и досталось мальчишке!» — говорили люди). Надо отметить, здесь на Фреда глазеют не так бесцеремонно, как дома, в Америке; вежливых британцев с малых лет учат, что в упор рассматривать незнакомых неприлично, и они умеют обуздывать свое любопытство. А еще их учат не заговаривать с незнакомцами, и до сего дня никто из англичан при Фреде этого правила не нарушил, зато на прошлой неделе двое канадцев остановили его посреди улицы вопросом: не он ли случайно поборол гигантскую хищную капусту с другой планеты в фильме «Нечто из ниоткуда»?
Фред Тернер, конечно, понимает, что он красивый, хорошо сложенный молодой человек, из тех, кого режиссеры любят посылать на борьбу с овощами-людоедами. Сказать, что он этим недоволен, было бы преувеличением, и все же Фред не раз жалел, что родился таким красавцем. Чертами лица и сложением он схож с героем начала века, благородным, утонченным, будто сошедшим с рисунка Чарльза Дана Гибсона. Живи Фред в довоенные годы, он благодарил бы судьбу за свою внешность, но в наши дни мужчине-англосаксу быть настолько красивым немодно, если он, конечно, не гомосексуалист. На современный вкус подбородок у него слишком твердый, осанка слишком гордая, волосы не в меру вьются, а ресницы чересчур длинные.
Будь Фред актером, красота его была бы достоинством. Но у него нет ни призвания к лицедейству, ни честолюбия; а в его профессии, как он понял за последние пять лет, красота — большой недостаток. В школьные и студенческие годы Фред этого не чувствовал. Мальчикам позволено быть хорошенькими, если кроме красоты им есть еще чем гордиться. Фред же был во всем одним из лучших: живой, общительный паренек, первый и в учении, и в спорте — таких ребят любят учителя. В старших классах он был из тех юношей, кого выбирают в старосты, а в университете — из тех студентов, а потом и аспирантов, про кого в рекомендательных письмах пишут «и к тому же на редкость привлекательный молодой человек».
