Джеффри Арчер - Прямо к цели
«Рядовой Джордж Трумпер погиб 2 ноября 1917 года под Пасщендалем, — сообщали ему в письме, — проявив отвагу и храбрость во время атаки на позиции неприятеля у Полигон-вуд». В этот день погибло свыше тысячи человек, наступая на участке фронта шириной десять миль, от Мессины до Пасщендаля, поэтому не приходилось удивляться, что письмо лейтенанта было таким коротким и сухим.
После бессонной ночи Чарли оказался на призывном пункте в Большом Скотланд-Ярде. Плакат на стене призывал добровольцев в возрасте от восемнадцати до сорока лет вступать и служить в армии «генерала Хейга».
Не имея за плечами восемнадцати лет, Чарли молил бога, чтобы они ему не отказали.
Когда сержант-вербовщик пролаял: «Фамилия?» Чарли, выпятив грудь, почти прокричал: «Трумпер» и стал с нетерпением ждать.
— Дата рождения? — спросил человек с тремя белыми полосками на рукаве.
— Двадцатое января 1899 года, — выпалил Чарли без промедления, но его щеки при этом полыхали краской.
Сержант-вербовщик посмотрел на него и подмигнул. Дата была вписана в светло-коричневую карточку без каких-либо комментариев.
— Сними свой головной убор, парень, и иди к военному врачу.
Сестра провела Чарли в небольшой кабинет, где пожилой человек в белом халате заставил его раздеться до пояса, покашлять, высунуть язык, глубоко подышать, а затем всего его обстучал холодным резиновым предметом. После того как ему пришлось снять брюки и подштанники — впервые в жизни перед кем-то, кто не был членом его семьи, — врач заявил, что наследственными заболеваниями он не страдает, хотя Чарли не совсем понял, о чем шла речь.
Он смотрел на себя в зеркало, пока они его обмеривали. «Пять футов, девять дюймов с четвертью», — сказал санитар. «И это еще не все», — хотел добавить Чарли, убирая черный чуб с глаз.
«Зубы в хорошем состоянии, глаза — карие, — констатировал пожилой врач. — Совсем неплохо», — заключил он. Нацарапав что-то на правой половине карточки, старик послал его обратно к человеку с тремя белыми полосками.
Чарли выстоял еще одну очередь, прежде чем вновь предстал перед сержантом.
— Хорошо, парень, распишись здесь, и мы выдадим тебе проездные документы.
Чарли нацарапал свою роспись в том месте, куда указывал палец сержанта. При этом он не мог не заметить, что большой палец на руке сержанта отсутствовал.
— Почетная артиллерийская батарея или королевские фузилеры? — спросил сержант.
— Королевские фузилеры, — выдохнул Чарли. — В этом полку воевал мой отец.
— Тогда королевские фузилеры, — сказал сержант не раздумывая и сделал пометку еще в одной клетке.
— Когда я получу обмундирование?
— Не раньше, чем окажешься в Эдинбурге, парень. Завтра утром в восемь ноль ноль прибыть на вокзал на Кингс-кросс и доложить. Следующий.
Чарли вернулся на Уайтчапел-роуд 112, чтобы провести еще одну бессонную ночь. Его мысли метались от Сэл к Грейс и затем к Китти. Постоянно тревожил вопрос о том, как будут жить без него две из сестер. Он также пытался задуматься о Ребекке Сэлмон и их сделке, но мысли все время возвращались к могиле отца на чужой земле и той мести, которой он намеревался подвергнуть любого немца, осмелившегося встать на его пути. Эти раздумья не оставляли его, пока утренний свет не залил комнату.
Чарли надел свой новый костюм, о котором так хорошо отозвалась миссис Смелли, свою лучшую рубашку, отцовский галстук, широкое кепи и свою единственную пару кожаных ботинок.
— Я все же собираюсь на войну с немцами, а не на свадьбу, — сказал он вслух, разглядывая свое отражение в треснувшем зеркале над раковиной.
Он уже написал записку Бекки — не без помощи отца О’Малли, — где давал ей указание продать при возможности лавку с двумя лотками и сохранить его долю денег до того момента, как он возвратится в Уайтчапел. Речь о возвращении к Рождеству больше не шла.
— А если ты не возвратишься? — спросил отец О’Малли, слегка склонив голову. — Как следует распорядиться твоим имуществом?
— Поделите поровну все, что останется, между моими тремя сестрами, — сказал Чарли.
Отец О’Малли записал указания своего бывшего подопечного, и Чарли во второй раз за долгие годы поставил свою подпись на официальном документе.
Закончив сборы, Чарли обнаружил у двери ожидавших его Сэл и Китти, но, несмотря на их слезные протесты, отказался взять их на вокзал. Сестры поцеловали его — опять впервые, — а Китти долго не выпускала его руку из своей, не давая ему подхватить бумажный пакет, содержавший все его пожитки.
В одиночестве он добрался до рынка и в последний раз вошел в булочную.
Двое помощников заверили Чарли, что ко времени его возвращения все останется по-старому. Выйдя из лавки, он обнаружил другого лоточника, всего на год моложе себя, продававшего каштаны на его обычном месте. Не оборачиваясь, он медленно пошел через рынок в направлении Кингс-кросс.
На Большой Северный вокзал он прибыл за час до назначенного времени и сразу же доложил о себе сержанту, с которым имел дело вчера. «Хорошо, Трумпер, возьми себе чашку чая, а затем иди на третью платформу и жди там». Чарли уже забыл, когда в последний раз ему отдавали приказы, не говоря уже об их исполнении. Наверняка это было еще при жизни деда.
На третьей платформе уже толпились люди в форме и в гражданской одежде. Некоторые шумно болтали, другие стояли молча и в одиночестве, но каждый при этом оставался беззащитным перед надвигающейся судьбой.
В одиннадцать, тремя часами позднее назначенного срока, им наконец дали команду «по вагонам». Чарли захватил себе место в углу неосвещенного вагона и неотрывно смотрел через закопченное окно на проплывавшую мимо местность сельской Англии, которую ему еще не доводилось видеть в своей жизни. В коридоре кто-то играл на губной гармошке. Все популярные мелодии в этот день звучали несколько фальшиво. Когда они проезжали крупные станции, о которых он даже не слышал, — Питерборо, Грантэм, Ньюарк, Иорк, — толпы людей встречали и приветствовали своих героев. В Дареме паровоз остановился, чтобы пополнить запасы угля и воды. Сержант-вербовщик велел им выйти, размять ноги и выпить по чашке чаю, а если повезет, то и что-нибудь перекусить.
Чарли медленно брел по перрону и жевал плохо пропеченную булочку под звуки военного оркестра, игравшего «Землю надежды и славы». Война чувствовалась везде. Когда они вновь оказались в вагонах, в воздухе замелькало еще больше платочков, принадлежащих женщинам в шляпках, пришпиленных к волосам, многие из которых на всю жизнь останутся старыми девами.
