Вера Колочкова - Исповедь свекрови, или Урок Парацельса
Да и куда они, молодые, без ее помощи? Кто внука из садика заберет, кто ужин приготовит, пока они с работы едут да в пробках стоят? Она ж у них как палочка-выручалочка… Тем более ничего взамен не требует. Помогла и исчезла вовремя. Пыль смахнула, пропылесосила, ужин приготовила — нате, возьмите готовенькое. И выходные опять же… Выходные у них всегда свободны, Гришеньку к себе ей только в радость забрать… И вся эта помощь, выходит, яд?! Да куда ж они без этого яда! Нет, Катька с Колей не понимают просто. Своих детей нет… И вообще, зря она этот разговор сегодня затеяла, разжалобилась…
Во сне ей приснился Парацельс. Почему-то в черном плаще с капюшоном, накинутым на голову. Шел на нее, грозил скрюченным пальцем, повторяя механическим голосом одно и то же: «Все — яд, и все — лекарство; то и другое определяет лишь доза… Все — яд, и все — лекарство… Определяет доза…»
* * *— …Арина, ну я же не знала… Я специально посмотрела лейбл, там значок стоит, что допускается машинная стирка…
Злой трепет пробежал по лицу Арины, даже показалось, послышался скрежет зубовный. Конечно, никакого скрежета не было. А было с трудом сдерживаемое раздражение, просто ужас-ужас какое. Да двойной ужас, оттого что надо его изо всех сил в себе держать, наружу не выпустить. Бедная, бедная девочка.
— Это моя любимая блузка, Александра Борисовна… Я ее всегда на руках стираю. Вы знаете сколько она в бутике стоила? А теперь только выбросить…
— Да почему, почему выбросить-то? Если складочки разгладить…
— Их уже не разгладить. Ладно, бог с ней, с блузкой. Но уж пожалуйста, Александра Борисовна, я вас впредь попрошу… Уж пожалуйста…
Ой, не сдержится. Сейчас раздражение хамством выскочит. Ноздри затрепетали, жемчужные зубки прикусили нижнюю пухлую губу. Голова повернулась в проем комнаты, где мелькали силуэты Гришеньки с Левой. Там у них бой был на рапирах, увлеклись. Но выскочившее раздражение услышали бы. А нельзя. Надо приличия соблюдать. В том-то и дело. Бедная, бедная девочка.
— Арин, извини. Я ж не знала про блузку. Тем более там и правда значок стоит, что машинная стирка допускается. Вот, сама посмотри. Я ж как лучше хотела, Арин.
— А не надо как лучше, Александра Борисовна! Не надо делать того, о чем вас не просят! Нет, я просила вас заниматься стиркой? Скажите, просила?!
Сорвалась-таки. Глаза стали туманно-злые, и голос полетел в слезный фальцет. Тут же за спиной Арины нарисовался Лева, обвел их лица тревожным взглядом.
— Мам, Арин… Вы чего?
— Ничего! — резко повернулась к нему Арина, выбросив свое «ничего» как нож.
— Да что случилось-то, можете объяснить?
— Лёв, это я виновата… Я блузку Аринину в стиралку засунула. Испортила, в общем. Извини, Арина.
— Хм… Из-за какой-то тряпочки и такая трагедия? — нарочито смешливо произнес Лева, глядя Арине в глаза. Хотя с нарочитостью Лева явно перебрал. Агрессивная какая-то нарочитость получилась, воинственная.
— Да сам ты тряпочка, понял? — сквозь зубы процедила Арина так зло, что у Саши морозец по спине пробежал.
Толкнув Леву плечом, Арина ушла в спальню. А он остался стоять, понурив голову, катая желваки на щеках. Из комнаты выглянул Гришенька, раскрасневшийся, возбужденный игрой:
— Пап! Ну ты где? Ты же меня еще не победил!
— Сейчас, Гришук. Поиграй пока один. Я сейчас. Поговорю с мамой и приду.
— Ну пап… Как я один-то? Я, что ли, сам с собой буду сражаться?
— Лёв, не ходи… — Александра схватила сына за локоть. — Ну… Пусть она отойдет немного. Ничего же страшного не случилось. Я ведь и впрямь ее любимую блузку испортила!
— И что? — резанул Лева по ней злыми глазами. — Трагедия, да?
— Ой… Лёв, ну не надо ничего, а? Давай я лучше уйду, без меня разбирайтесь. А при мне не надо. И Гришу тоже пугать не надо. Ну, Лёв, ну, прошу тебя…
Не услышал. Не внял просьбам. Рванул вслед за Ариной в спальню. Гришенька проводил отца обиженным взглядом, посмотрел на Сашу, вздохнул.
— Ба… Тогда пойдем с тобой слажаться, да?
— Пойдем! Только не слажаться, а сражаться! Сра-жать-ся! Повтори правильно! С буквой «р»!
— Ср-р-ра-жать-ся!
— Молодец!
Все-таки плохо еще букву «р» выговаривает. Надо к логопеду сводить. Не твердая «р» получается, а на манер классического французского грассирования — «х-р-х»… Если запустить, так и останется навсегда. Проблема, между прочим. Гораздо серьезнее, чем испорченная блузка. Но почему-то эта проблема на сей момент — только бабушкина…
А из спальни уже слышатся возбужденные голоса, несутся вверх по возрастающей. Надо бы дверь плотнее прикрыть, чтоб Гриша не слышал.
— Беги в комнату, Гриш… Я сейчас приду. Приготовь пока мне рапиру и шлем.
— Ага!
Убежал. Александра подошла к дверям спальни, потянула руку, чтобы закрыть плотнее. И вздрогнула, услышав страшное слово, произнесенное Ариной:
— Развод? Это ты мне говоришь про развод, да? Пугаешь, что ли? Да ради бога! Да хоть сейчас! Можешь собирать вещи и выматываться!
Застыла, так и не дотянувшись до дверной ручки. Воздух застрял в груди, кажется, не выдохнуть. И первое, что пришло в голову — испуганно меркантильное. То есть как это — выматываться? Это Леве — выматываться? Она квартиру для семьи сына покупала, а сын теперь должен выматываться?
И на выдохе устыдила сама себя — уймись, мамаша. Разве об этом сейчас надо думать, о квартирном и меркантильном? Какой развод, господи? Да как же…
— …И не смей так с моей матерью разговаривать, поняла? Что она тебе плохого сделала? Она и без того не знает уже, в какое место тебя лизнуть, чтобы ты хотя бы спасибо сказала! А ты ведешь себя с ней как барыня со служанкой, смотреть противно! Кофточку ей не так постирали, какая трагедия!
— А я ее просила мне кофточку стирать? Просила? Почему я все время должна быть за что-то благодарной, если я ни о чем в принципе не прошу?
— Арин, замолчи лучше… Вот не надо сейчас, а? И никогда больше не смей хамить. Она моя мать, Арина. Ты от нее, кроме любви, ничего не видела. Она нам последнее готова отдать.
— Ага… Давай, скажи еще, что она нам квартиру купила, что я в ней живу…
— Да, купила. Да, ты в ней живешь.
— А я одна в ней живу? Я, между прочим, с твоим сыном живу! И с ее внуком! Не забыл?
Саша вдруг почувствовала, как пробило меж лопатками холодной испариной, как зашлось в лихорадке сердце, отдаваясь болезненными толчками в затылке. Давление подскочило наверняка…
— Это ты вечно шляешься где-то, а я да, я здесь живу! Может, расскажешь мамочке, какой ты у нас примерный муж, а? Или после развода расскажешь?
