Василий Аксенов - Апельсины из Марокко
– Катя, – сказал я, но она уже надевала парку.
Она подняла капюшон, задернула «молнию», надела перчатки и вдруг увидела проект.
– Что это?! – воскликнула она. – Ой, как здорово!
– Катя, – сказал я. – Ну хорошо… Ну боже мой… Ну что же дальше?
Но она рассмотрела проект.
– Какой дом! – воскликнула она. – Потрясающе!
Я ненавидел свой проект.
– Топ-топ-топ, – засмеялась она. – Это я иду по лестнице…
– Там будет лифт, – сказал я.
– Это твоя работа? – спросила она.
– Нет, это Корбюзье.
Я закурил и сел на кровать.
– Послушай, – сказал я. – Ну хорошо… Я не могу говорить. Иди ко мне.
– Перестань! – резко сказала она и подошла к двери. – Ты что, с ума сошел? Не сходи с ума!
– Для тебя у меня нет ума, – сказал я.
– Ты идешь к Сергею? – спросила она.
– Я иду к Сергею, – сказала она.
– Ну? – И она вдруг опять, опять так на меня посмотрела.
– Считаю до трех, Колька, – по-дружески засмеялась она.
– Считай до нуля, – сказал я и встал.
«Ну хорошо, разыграем еще один вечер, – думал я. – Еще один фарс. Поиграем в „дочки-матери“, прекрасно. Какая ты жалкая, ведь ты же знаешь, что наш пароль – „да“!»
Мы вышли из дому. Она взяла меня под руку. Она ничего не говорила и смотрела себе под ноги. Я тоже молчал. Скрипел снег, и булькал коньяк у меня в карманах.
На углу главной улицы мы увидели Стаську. Он стоял, покачиваясь с пятки на носок, и читал газету, наклеенную прямо на стену. В руках у него был его докторский чемоданчик.
– Привет, ребята, – сказал он, заметив нас, и ткнул пальцем в газету. – Как тебе нравится Фишер? Силен, бродяга!
– Ты с вызовов, да? – спросил я его.
– Да, по вызовам ходил, – ответил он, глядя в сторону. – Одна скарлатина, три катара, обострение язвы…
– Пошли к Сергею?
– Пошли.
Он взял Катю под руку с другой стороны, и мы пошли втроем. С минуту мы шли молча, и я чувствовал, как дрожит Катина рука. Потом Катя заговорила со Стаськой. Я слушал, как они болтают, и окончательно уже терял все нити, и меня заполняла похожая на изжогу, на сильное похмелье пустота.
– Просто не представляю себе, что ты врач, – как сто раз раньше, посмеивалась над Стасиком Катя. – Я бы к тебе не пошла лечиться.
– Тебе у психиатра надо лечиться, а не у меня, – как всегда, отшучивался Стаська.
Мы вошли в дом Сергея и стали подниматься по лестнице. Стаська пошел впереди и обогнал нас на целый марш. Катя остановилась, обняла меня за шею и прижалась щекой к моей бороде.
– Коленька, – прошептала она, – мне так тошно. Сегодня у меня был Чудаков, и я послала с ним Айрапету белье и варенье. Ты понимаешь, я…
Я молчал. Проклятое косноязычие! Я мог бы ей сказать, что всю мою нежность к ней, всю жестокость, которую я могу себе позволить, я отдаю в ее распоряжение, что все удары я готов принять на себя, если бы это было возможно. Да, я знаю, что все будет распределено поровну, но пусть она свою долю попробует отдать мне, если может…
– Мне никогда не было так тяжело, – прошептала она. – Я даже не думала, что так может быть.
Наверху открылась дверь, послышались громкие голоса Сергея и Стаськи и голос Гарри Беллафонте из магнитофона. Он пел «Когда святые маршируют».
– Катя! – крикнул Сергей. – Коля! Все наверх!
Она поспешно вытирала глаза.
– Пойдем, – сказал я. – Я тебя сейчас развеселю.
– Развеселишь, правда? – улыбнулась она.
– Ты слышишь Беллафонте? – спросил я. – Сейчас мы с ним вдвоем возьмемся за дело.
Мы побежали вверх по лестнице и ворвались в прекрасную квартиру заместителя главного инженера треста Сергея Юрьевича Орлова. Я сразу прошел в комнату и грохнул на стол свои бутылки. Я привык вести себя в этой квартире немного по-хамски, наследить, например, своими огромными ботинками, развалиться в кресле и вытянуть ноги, шумно сморкаться. Вот и сейчас я прошагал по навощенному, не типовому, а индивидуальному паркету, прибавил громкости в магнитофоне и стал выкаблучивать. С ботинок у меня слетали ошметки снега. Стасик не обращал на меня внимания. Он сидел в кресле возле журнального столика и просматривал прессу. Катя и Сергей что-то задержались в передней. Я заглянул туда. Они стояли очень близко друг к другу. Сергей держал в руках Катину парку.
– Ты плакала? – строго спросил он.
– Нет. – Она покачала головой и увидела меня. – Отчего мне плакать?
Сергей обернулся и внимательно посмотрел на меня.
– Пошли, ребята, выпьем! – сказал я.
Они вошли в комнату. Сергей увидел коньяк и сказал:
– Опять «Чечено-ингушский»? Похоже на то, что Дальний Восток становится филиалом Чечено-Ингушетии.
– Не забывают нас братья из возрожденной республики, – сказал я.
Сергей принес рюмки и разлил коньяк, потом опять ушел и вернулся с тремя бутылками нарзана. Скромно поставил их на стол.
– Господи, нарзан! – воскликнула Катя. – Где ты только это все достаешь?
– Не забывают добрые люди, – усмехнулся Сергей.
– Да у него и сигареты московские и самые дефицитные книжки. Устроил же себе человек уголок цивилизации! – Стаська выпил рюмку и сосредоточенно углубился в себя. – Идет, – сказал он, – пошел по пищеводу.
Это он о коньяке.
– Ты смотрела «Мать Иоанну»? – спросил Катю Сергей.
– Два раза, – сказала Катя, – вчера и позавчера.
– А ты? – повернулся ко мне Сергей.
– Мы вместе с Катей смотрели, – сказал я.
– Вот как? – Он опять внимательно посмотрел на меня. – Ну и что? Как Люцина Виницка?
– Потрясающе, – сказала Катя.
– Прошел в желудок, – меланхолически заметил Стасик.
– Вообще поляки работают без дураков…
– Да, кино у них сейчас…
– Я смотрел один фильм…
– Там есть такой момент…
– Всасывается, – сказал Стасик, – всасывается в стенки желудка.
– Помнишь колокола? Беззвучно…
– И женский плач…
– Масса находок…
– Неореализм трещит по швам…
– Но итальянцы…
– Если вспомнить «Сладкую жизнь»…
– А в крови-то, в крови, – ахнул Стаська, – Господи, в крови-то у меня что творится!
Так мы сидели и занимались своими обычными разговорчиками. Мы всегда собирались у Сергея. Здесь как-то все располагало к таким разговорам, но в последнее время эти сборища стали напоминать какую-то обязательную гимнастику для языка, и в этой болтовне появилась какая-то фальшь, так же как во всей обстановке, в модернистских гравюрах на стене. Все это, по-моему, уже чувствовали.
Я смотрел на Катю. Она печально смеялась и курила. Мне бы с ней быть не здесь, а где-нибудь на метеостанции. Топить печь.
– Может, тебе не стоит столько курить? – сказал ей Сергей.
И только в музыке не было фальши, в металлических звуках, в резком полубабьем голосе Пола Анка. Я вскочил:
