Бен Элтон - Два брата
— А что моя должность?
— Бросьте, Стоун! — рыкнул Лорре. — Вы служите в министерстве иностранных дел. В немецком отделе.
Стоун промолчал. Тут, конечно, их можно понять.
— Просто нам кажется, — йоркширский голос был негромок и спокоен, — что министерский чиновник среднего звена ведет себя слегка опрометчиво, загоревшись желанием пообщаться с сотрудницей Штази, пусть даже родственницей.
— Но я не знал, что она служит в Штази! Признаюсь, я удивлен, что вы считаете Дагмар… В юности политика ее ничуть не интересовала.
— Если живешь в Восточной Германии, ты коммунист либо им притворяешься, — сказал Питер Лорре. — Наверное, властям без разницы. И потом, Красная армия выступила освободительницей. Видимо, девушка ей за это благодарна.
— Судя по тому, что в сорок пятом творила Красная армия, продвигаясь на запад, мало у кого из немок есть повод для благодарности.
— Но ваша невестка — еврейка.
— А Советы всегда обожали евреев, верно? — с горьким сарказмом сказал Стоун. — Вам не хуже меня известно, как с ними обращался НКВД. Кремлевские волки мало чем отличались от нацистов.
— Вот мы и подошли к сути, — улыбнулся Богарт.
— Она имеется? Если не считать, что меня фактически обвинили в предательском умысле.
— Да, имеется. Невестка ваша не вполне годится для Штази уже потому, что структура эта сплошь антисемитская.
— Вот почему… — начал Стоун.
— Однако Дагмар Штенгель определенно в числе сотрудников, — перебил Питер Лорре, предвосхищая возражение. — В чем нет никакого сомнения. Абсолютно никакого. Как только она вам написала, мы ее провентилировали.
Дагмар и Штази — представить ужасно, однако возможно. Девушка, которую знал Стоун, не интересовалась политикой, но была умна, тверда и целеустремленна. Дагмар уцелела в войне, и кто знает, какой кошмар она пережила за все эти годы. На какие компромиссы шла. Как сильно переменилась.
— Сдается нам, еврейка, работающая в Штази, будет сотрудничать с кем угодно. — Богарт говорил все так же спокойно, почти равнодушно. — И мы подумали: раз уж вы туда собираетесь, может, попробуете ее завербовать?
Он улыбался. Будто просил о любезности — передать гостинец или вернуть книгу.
Новая модель
Берлин, 1921 г.
— Хочешь сказать, ты разденешься? — спросил Вольфганг. — Перед этим хмырем?
— Если попросят, а я думаю, герр Карлсруэн попросит. — Фрида кокетливо тряхнула темными густыми волосами, недавно остриженными. — Нимфы не очень-то кутаются.
На кухонном столе Вольфганг перепеленывал Пауля. Он взял сына за ножки, чтобы подтереть ему попку, но сейчас так возмутился, что едва не взмахнул ребенком.
— Так вот, я не хочу, чтобы ты этим занималась, — сказал Вольфганг. — Больше того, я… запрещаю.
Фрида от души рассмеялась над этой безнадежной попыткой проявить мужнину власть, но смех ее утонул в пронзительном вопле Пауля, решившего, что возня с его попой затянулась и пора бы отпустить его ноги.
Отто мгновенно поддержал брата, ибо малыши уже смекнули, что на пару легче создать идеальный бедлам.
— Видишь, что ты наделал! — укорила Фрида.
— Я наделал? — возмутился Вольфганг. — Малыш рыдает, потому что мамочка его нацелилась в стриптизерши.
— В модели, Вольф!
— В обнаженные модели, Фрида!
Закончив пеленание, Вольфганг почти швырнул Пауля в кроватку к братцу, отчего мощность воплей удвоилась, и Фриде пришлось минут десять укачивать малышей, напевая «Коник скок-скок». Братья очень любили эту песенку и, хоть еще не разговаривали, похоже, все понимали, поскольку особенно веселились на куплете, в котором упавшего бедолагу-коника клевали вороны.
— Послушай, Вольф, позировать обнаженной — легкая работа, которая даст деньги.
— Нам много не нужно.
— Ах, не нужно? — Не дожидаясь ответа, Фрида в два шага пересекла крохотную кухню и распахнула дверцы стенного шкафика, прозванного кладовкой. Кроме специй и приправ на полках лежали два кусочка сыра и колбасы, несколько морковок, пять довольно крупных картофелин и полбуханки черного хлеба. Помимо перечисленной провизии на подоконнике в миске с водой стояла бутылка молока, а над раковиной — банки с молотым кофе и сахаром.
— Это все, Вольф, — сердито сказала Фрида. — Весь наш провиант до той поры, пока ты не найдешь себе оркестр или мы опять не пойдем клянчить у моих родителей. Я студентка, ты, по сути, безработный, но у нас дети, которых надо кормить! Нам нужны деньги, и если какой-то дурак согласен платить за то, чтобы на пару часов я покрылась мурашками, я обеими руками ухвачусь за его предложение.
— Скорее он обеими руками ухватится за тебя.
— Он художник, Вольф. К тому же богатый. Платит бешеные деньги.
— Не нуждаемся мы в его деньгах. Проживем, — надулся Вольфганг. — Чай, не голодаем.
— Именно, Вольф. Всего лишь не голодаем. Чем тут гордиться? Не голодаем! Надо же, какая высокая планка! А мне вот хочется жить чуть лучше этого «не голодаем». Хотелось бы по выходным позволить себе пирожное, хотелось бы побольше молока детям, и если для этого нужно три раза в неделю раздеться, то пусть всякий берлинский скульптор увековечит в мраморе мой зад, я не возражаю.
Вольфганг насупился, но промолчал.
По линолеуму шмыгнула крыса. Вольфганг злобно швырнул в нее башмаком.
Промазал, но шумом разбудил Отто, и малыш опять заплакал. Потревоженный Пауль вскинул руку и оцарапал брата ногтями, которые Фрида уже твердо наметила остричь вечером. Естественно, Отто завопил как резаный, и Пауль, следуя негласным братским правилам, его поддержал.
Мир был восстановлен лишь после того, как Фрида дала сыновьям грудь, за что беспрестанно себя корила. Она желала хоть как-то упорядочить свою безалаберную жизнь и всерьез пыталась отлучить детей от груди, памятуя слова патронажной сестры о том, что кормление грудью дольше девяти месяцев — прямой путь к неразберихе и кладезь всевозможных злосчастий.
К удивлению Фриды, Вольфганг нарушил угрюмое молчание не покаянием, но очередными нападками на ее новую работу.
— Я не особо возражал, когда ты позировала в художественном училище, — сказал он. — Это еще приемлемо.
— Ох ты! Значит, полсотни человек могут видеть меня голой, а один — нет? Так, что ли?.. Ой, зараза! — вскрикнула Фрида. Прорезавшиеся зубки — тоже повод поскорее отлучить малышей от груди.
— Да, вот именно! — выкрикнул Вольфганг. — В этой чертовой студии ты будешь наедине с похотливым старикашкой.
