Александр Синдаловский - Дом на углу
Упоминание полиции выводит Жоржету из транса. Он молча покидает салон, не дождавшись очереди, и понуро бредет в свою конуру. В голове Жоржеты крутятся фразы, словно заимствованные ею из объявления бульварной прессы и окаменевшие в магическую формулу невезения: «В эксклюзивное эскорт агентство приглашаются девушки от N до N + 10 лет. К кандидаткам предъявляются следующие требования…»
Жоржета давно вышла из рамок запрашиваемого возраста. Не может она удовлетворить и предъявляемым требованиям. Ибо и обильный опыт, и огненный темперамент давно вышли из моды. Теперь подавай им неискушенность и ангельскую кротость.
Жоржета устала. Жоржета уже почти смирилась со своей долей. Завтра она позвонит двоюродной сестре и попросит ее узнать о вакансиях на обувной фабрике. «Может там дают бесплатно женскую обувь?» — утешает себя Жоржета.
Тем временем в парикмахерском салоне переполох, устроенный миссис Джонс. Пастор Уайт попросил таблетку от сердца. Миссис Джонс, сопровождаемая звоном отброшенных ножниц, бежит к аптечке.
— Ей-богу, ничего страшного! — извиняясь, тихо кричит ей вдогонку пастор. — Я даже не уверен, что это сердце. Просто что-то стало тесно в груди…
— Это все из-за проклятой богемы! — возвращается с таблеткой миссис Джонс. — Не расстраивайтесь, батюшка. Они, по сути, безобидные.
У таблетки давно истек срок годности. Но миссис Джонс все равно верит в ее целительность. Ибо главное — как проповедовал сам пастор, — это благие намерения.
Пастор благодарно глотает таблетку и крестится. Боли пропадают. Даже не ведая о сроке годности, пастор проницательно относит перемену к лучшему на счет крестного знамения. Его единственное оружие в борьбе с вероотступниками только что успешно прошло испытание.
Глава XV.
Лестница в небо
Поскольку мистер Джонс продолжает хранить молчание (хотя морщины на его лбу достигли такой невероятной глубины, что миссис Джонс не решается смотреть в упор на своего мужа, дабы не потревожить работу его мысли), терпению миссис Джонс приходит конец. Она сама пойдет в новый дом и разузнает обо всем из первого источника! Сообщая об этом мужу, миссис Джонс надеется, что тот ее остановит. Где же это видано, чтобы беззащитная женщина отправлялась в логово к зверю? А если она застанет их посреди непотребства, называемого художниками рисованием с натуры? По меньшей мере, миссис Джонс надеется, что муж восхитится ее самоотречением и отвагой. Но намерение жены не производит на мистера Джонса заметного впечатления. Он умывает руки посредством пожимания плеч и предоставляет миссис Джонс ее судьбе.
Миссис Джонс идет в палисадник и срезает там огромный букет. Такой — не уверенные в успехе женихи дарят своим потенциальным невестам, уповая на закон диалектики, сулящий переход количества в качество. Букет вышел эклектичным и, откровенно, противоречит эстетическим требованиям самой миссис Джонс. Но поскольку она не знает, кто именно живет в доме, миссис Джонс набирает цветы на все случаи жизни. Ромашки придают ему задорно-простоватую невинность. Анютины глазки — таинственность. Кроваво-красные маки должны импонировать деятельным и страстным натурам. А подсолнухи взывать к интеллекту.
Миссис Джонс берет букет в охапку и переходит Коринфскую к дому на углу. Спереди ее едва видно из-за цветов, служащих одновременно украшением и надежным щитом. Сзади ее фигура представляет довольно жалкий вид. Мистер Джонс некоторое время наблюдает за женой из окна, но потом, с досадой махнув рукой, уходит в глубину комнаты, где его ждет расстеленная на столе газета. Мистеру Джонсу немного стыдно за свое невмешательство, но он успешно сублимирует стыд в презрение к суете. «Все это того не стоит», — окончательно оправдывает себя мистер Джонс, вспоминая о подобострастном букете, и опрятные колечки выдыхаемого дыма подтверждают его правоту.
Миссис Джонс возвращается через полчаса. Она молча проходит мимо мужа и садится на кухонную табуретку. У миссис Джонс обескураженный вид. В ее волосах застряло несколько лепестков ромашки, будто гадание, на которое возлагалось столько надежд, закончилось весьма плачевно. В кружевах ее платья мистер Джонс обнаруживает семечку подсолнуха. Он инстинктивно тянет ее ко рту, но по неведомой причине одергивает себя и деликатно прячет семечку в нагрудный карман жилета.
Миссис Джонс продолжает молчать, а в ее провалившихся от впечатлений глазах мистер Джонс угадывает нечто такое, что вынуждает его проявить инициативу, рискующую выставить мистера Джонса в невыгодном свете любопытствующего.
— Ну, что? — спрашивает он как можно безразличнее.
Но поскольку — о, небывалое! — миссис Джонс не произносит в ответ ни слова, мистер Джонс забывает о декоре скептика.
— Ну, же?! — теребит он жену.
Миссис Джонс переводит на мужа свои ослепшие глаза, карие зрачки которых беспомощно барахтаются в окружающем их океане запредельного.
— Что? — отвечает миссис Джонс неожиданно спокойно. — Ни-че-го.
Но в этом обманчивом спокойствии — психологическая травма индивидуума, ставшего невольным свидетелем немыслимого.
Мистер Джонс понимает, что дальнейшее давление бесполезно. Он терпеливо ждет, когда жена совладает с волнением и выплеснет накопившееся в рассказе. Но миссис Джонс молчит еще и потому, что у нее нет для увиденного подходящих слов. Да, и откуда взяться таким словам, если обозначаемые ими предметы и понятия находятся вне сферы ее опыта?
И все-таки слова отыскиваются. Миссис Джонс помогает себе руками. Ее фразы отрывисты и коротки: вершины айсбергов, скупо намекающие на подводное изобилие. Но, как и в искусстве, недоговоренность способствует максимальной экспрессии. Семена медлящих слов, с трудом отыскивающих себя в темной массе безъязыкости, оседают в воображении мистера Джонса, где тут же пускают ростки и дают фантастические всходы.
Миссис Джонс рассказывает, как она с трудом поднялась по не забетонированным и шатким кирпичам крыльца, с трудом нащупывая путь из-за букета. Крыльцо было уже почти готово, когда часть камней растащили мальчишки (все знают, чьи, но никто — зачем). Мальчишки сослужили миссис Джонс дурную службу. Если бы крыльцо имело законченный вид, не столь велик был бы шок от того, что ожидало миссис Джонс внутри. Шок был отчасти смягчен хозяином, который схватил миссис Джонс за локоть и принялся отчитывать ее на ломанном английском за безрассудство альпинистского восхождения без страховки. А если бы миссис Джонс упала… Хозяин пресек себя на полуслове, предпочитая не вдаться в юридический аспект подобного несчастья. Между тем, миссис Джонс, еще не успевшей классифицировать социальную принадлежность и характер собеседника, открылся вид на интерьер, заставивший ее потерять дар речи. Миссис Джонс увидела лестницу…
Лестница начиналась недалеко от входа и плавно, но порывисто, взмывала к подоблачным высотам третьего этажа, где только крыша мешала ее окончательному апофеозу. Очевидно, спроектировавший ее архитектор был по совместительству мыслителем. Архитектор понимал, что смысл не в скорейшем достижении конечного результата, увядающего со скоростью сорванных полевых цветов, но в самом процессе. Лестница не карабкалась вверх, не юлила и не извивалась. Лестница парила в головокружительном венском вальсе. И вместе с тем, она напоминала метателя, взвинчивающегося вокруг собственной оси, чтобы как можно дальше швырнуть диск. Развороченное крыльцо было ее истоком и соотносилось с ней так же, как убогий родник — с питаемой им полноводной рекой.
Разумеется, в голове миссис Джонс не возникло подобных ассоциаций. Голова миссис Джонс была пуста, как незаполненный мебелью и оттого кажущийся еще более громадным дом, но ее сердце — переполнено чувствами, описать которые можно только при помощи задеревеневшего вальса, окаменевшего дискометателя и остановившейся реки.
Дальше все было как в тумане. Из рук миссис Джонс забрали букет, и она почувствовала себя еще более беззащитной посреди пронзаемого лестницей пространства. На предложение осмотреть дом миссис Джонс, не думая о последствиях, кивнула головой. Дальше она медленно карабкалась по лестнице вслед за хозяином, слушая, не слыша и не понимая его торопливой речи. Повсюду в доме был натертый до блеска паркет, слепящий миссис Джонс яростными бликами. Уже на втором пролете у нее начала кружиться голова. Миссис Джонс вцепилась в перила обеими руками и тянула себя вверх, точно по канату. Из-за блеска паркет казался скользким. Миссис Джон, не спасовавшая перед рискованным подъемом по ступенькам крыльца, теперь панически боялась оступиться. Неужели, пастор Уайт напрасно тратил время на проповеди? Миссис Джонс следовало помнить о несчастье, приключившемся с дочерьми Лота. Второй этаж был так близко. Но миссис Джонс откликнулась на сладкий шепот дьявола и посмотрела назад и вниз: в свистопляску блеска, площади, и высоты. И тут — не тошнота даже и подгибающиеся колени, но смутный соблазн сигануть головой вниз…
