Роман Солнцев - Поперека
– Родители прочтут? – выдохнул-догадался юноша.
– Нету у меня родителей! – вдруг багровея, завопил Поперека. – Пшел вон, коза безрогая! Я тогда, блин, и сам займусь политикой! Так и передай!
И кипя от слепого гнева (кому он говорил только что свои слова? В пустоту!), подняв воротник куртки до ушей, Поперека поехал в Академгородок.
7.
В лаборатории все были на месте, мирно тикали электронные часы в простенке над стационарным измерителем гамма-излучения, цвел мелкими розовыми цветочками кактус на столе возле компьютера, у герани в горшке на подоконнике ее красные, словно тряпичные лепестки скукожились, некоторые потемнели и уже отвалились.
Ни с кем не разговаривая, Петр Платонович включил компьютер, попытался продолжить работу над статьей. Но в дверь, там, в лаборатории, постучали – Рабин негромко спросил “кто?” и, подойдя к фанерке ближней двери, прошелестел:
– Карсавин...
“Наверное, сын позвонил”, – подумал Поперека, и оказался прав.
Только Карсавин не сразу начал разговор. Он хмуро прошелся по крохотному кабинету коллеги, постоял, глядя в окно на пасмурное небо. Наконец, повернулся к Петру Платоновичу
– Стыдно. Я приношу вам извинения. Не думал, что мой отпрыск может быть замешан в такую историю. Хотя я ему еще летом говорил – газета экстремистского толка... лучше бы пошел он в “Бирюльки”, бульварная, но все же там интеллигенция. Я, собственно, зашел к вам объяснить, почему предпринята такая акция. Сугубо с моей точки рения. Но не думаю, чтобы я ошибался. Позвольте? – он кивнул на стул.
– Конечно, – встрепенулся Поперека. – Виталий Олегович, пожалуйста. – И как бы даже пожаловался. – Я недоумеваю.
– Итак, вы человек, с моей точки зрения, безукоризненной честности и порядочности. И ни о ком в последнее время гласно плохо не говорили, хотя в прежние годы ваш остренький язык... М-да. Так почему они решили ударить по вам? – Он достал трубку из кармана и медленно, прямо как Сталин в кинофильмах, раскурил ее. Умеет держать паузу. Помолчав, продолжил. – Вы занимаетесь святым делом. Отодвинули работы по плазме, решили спасать город, область. Кто-то говорит: популизм, но я-то прекрасно понимаю, на какой пороховой бочке мы оказались. Так почему?.. Не из зависти же!
Он пыхнул сладковатым дымом в сторону.
– Я полагаю, вот почему. Говорю, как патриот патриоту... вы же не уехали, хотя вас приглашали, я знаю... Итак, не кажется ли вам, Петр Платонович, что наша страна оказалась перед лицом новой революции... и боюсь, довольно страшной?
– Революции? – усмехнулся Поперека.
– Не улыбайтесь, не улыбайтесь. Да, революции. Да. Всему виной грабительская приватизация. Все наши недра, богатства разворованы десятью ловкими людьми, которые в обмен на это поддержали Ельцина... а страна все более нищает... а наши олигархи уже в мировых списках занимают первые места...
– Позвольте, – не мог не прервать гостя Петр Платонович. – Но там все больше бывшие комсомольские и партийные лидеры...
– Не только. Но даже если. Тем более. Пришло время размежеваться. Пришло время срочно строить ряды, ибо запахло кровью и порохом. Поверьте мне, Петя, я мирный человек, я, кстати, партбилет не сжигал, но и не был никогда в первых рядах. Мне что – не мешали бы науке. Но сейчас, когда зашаталось всё государство, нужно куда-то примыкать.
– Я в КПРФ никогда не вступлю!.. – замычал Поперека, чувствуя, как снова каменеет от злости его лицо. Чтобы не дергалась жилка на шее, подтянул правое плечо.
Красавин поднялся и отошел, поскрипывая коленками, на два-три шага, словно для того, чтобы более внимательно оглядеть молодого еще коллегу.
– А кто вам сказал, что непременно надо в КПРФ? Хотя, разумеется, там бы от вас не отказались. Идите к левым патриотам... да хоть к либеральным демократам! Но тогда будет понятно, как относиться к вам. Как объяснять любые ваши действия. – Он медленно улыбнулся, перемещая чубук трубки из одного угла рта в другой. – То есть, даже хорошее ваше дело будет объяснено происками той или иной партии, опять же популизмом той или иной партии. Но нельзя оставаться сегодня свободным и независимым.
– Я свободный волк, – процедил Поперека. – Что же в этом дурного?
– Я не считаю, что это дурно, но, учитывая то, что я сказал, вступайте, куда угодно. Это как на войне. Если вы солдат той или иной страны, вас берут в плен и обменивают на своих. Но если вы непонятно кто...
“Какое-то безумие. Неужели старик всерьез?!”
– Могут просто пристрелить?.. – закончил фразу гостя Петр Платонович.
– В известном смысле, – кивнул Виталий Олегович, выпуская в потолок струю сладковатого дыма, от которого уже мутило Попереку. – А насчет публикации... я думаю, не нужно вам подавать в суд на газету... договоритесь интеллигентно. Я звонил, они готовы заплатить за моральный ущерб. Просите тысяч десять, они дадут.
– Мне не нужны их деньги, – ответил Поперека.
– Я говорю о долларах, – уточнил без улыбки Карсавин. – Почему не взять? За все надо платить. А мой сын при мне извинится. Хотя писал эту гнусность, конечно, не он. Мальчика просто подставили. – Карсавин покрутил в воздухе трубкой. – Понимаете... библейская ситуация... кто не с нами, тот против нас... Купить вас не могут, это я доподлинно знаю. Остается ошеломить, чтобы толкнуть вас на какие-то действия в смысле выбора своего берега. Повторяю, я не сторонник таких методов. Но если уж случилось, вы должны знать мотивы.
Величественно кивнув, академик, наконец, ушел. Поперека открыл раму окна.
Надо же, Виталий Олегович уже в редакцию позвонил. И откуда у газеты такие деньги? Но если и требовать, надо требовать с заказчиков? А как докажешь? Ладно, черт с ними. А вот то, что поведал академик, любопытно. Неужто грядет новый 17-ый год?! С ума сходят политики. Но я ни в какую партию не пойду.
Только задумался Поперека над научной статьей, как зазвонил на столе телефон.
– Это Сойкина Елена, движение “Единая Россия”, – представился звонкий голос. – Мы с возмущением узнали, что...
– Не нужно... – буркнул Поперека и бросил трубку. “Самозванцы! Тоже! Понавешали по городу плакаты... будто бы берут под свой контроль выплату зарплат и пенсий трудящимся... Вы бы хоть узнали, сколько получают профессора, и когда получали последнюю зарплату?”
Телефон зазвенел снова, и Поперека снова бросил трубку. И пошел домой.
Выбрав путь через березовую рощу, чтобы меньше встречать людей, он подумал: хорошо, что мать никогда уже не прочтет этой публикации, а отец далеко, в соседней области, и ему не до сына... с молодой женой живет. И не стыдно?
А тебе? Третий или, вернее, четвертый раз женат (на Наталье – после Люси – второй раз) – не стыдно? Тумбочка была твоей женой – не стыдно? И еще, бог свидетель, сегодня секунды растерянно стоял перед ней. Уж не ожидал ли, что она возьмется помочь тебе? Тебе что, еще и твои бабы должны помогать? Тебе, железному кобелю-волку, как ласково тебя называла в год нелепой совместной жизни бывшая одноклассница Люся....
А разговор со стариком Карсавиным весьма интересен. Если я буду в какой-нибудь другой партии, что все мои претензии в адрес КПРФ будут восприниматься логично и спокойно. А если я независим – непонятно, зачем я веду ту или иную работу. Стало быть, надо определяться?
Я – определился навсегда. Я – свободный человек.
8.
Эту ночь он провел в бывшей квартире матери. Петр Платонович с Натальей лет двенадцать назад, когда сами вновь сошлись, помогли ей продать родной домик на станции Беглецы, где она осталась одна, и купить однокомнатную квартиру в Академгородке, в доме на самом краю застроек, над рекой. Мать радовалась новому месту, не могла надышаться воздухом живой тайги и большой воды, но болезнь уже забирала ее...
После ее смерти Поперека как-то обыденно и бегло собрал свою одежку и перешел жить сюда. Сказал Наталье, что хочет в одиночестве поработать, будет писать монографию, иной раз навещая жену и детей. Но оба понимали – это вновь распад семьи, или полураспад. Впрочем, Наталья не удерживала. Он, кажется, ей окончательно надоел своими воспаленными рассуждениями обо всем на свете.
Когда он уходил на квартиру матери, сын словно бы пошутил вослед:
– Ты уже развалина. Думал, мне предложишь.
– Зачем?
– А я женюсь.
– Так ты сначала жену найди, – усмехнулся Поперека, слегка обидевшись за “развалину”. – Деньги – что, они по улицам лежат, а невесту так вот сразу не найдешь, – процитировал он где-то прочитанные строки.
Речь в рифму Кирилла всегда убеждает. Склонил голову, ничего не сказал.
А жена есть жена, как говаривал Чехов, мы только добавим: врач есть врач. Наталья раз в месяц, предварительно позвонив, приходила сюда, чтобы основательно прибраться в квартире. Нет, Поперека не терпел грязи, пыль протирал, где видел ее, но, рассеянный и нетерпеливый, все же запускал жилье. И Наталья, притащив старый визжащий пылесос “Ракета”, молча пылесосила ее, мыла и, забрав грязное белье, уходила.
