Мэйсэй Гото - Мужчина, который возвратился домой
Иероглифы на открытке, в которой сообщалось о новом адресе, были выведены четко и аккуратно. Почерк просто каллиграфический. Иероглифы не мелкие и в то же время не крупные. И выписаны прекрасно.
Прежде всего мужчина написал на открытке, которую он собирался послать матери, адрес, а потом переписал его в свою записную книжку. Сколько же раз за эти два месяца пошлет он матери письма? Мужчина стал вновь засовывать в мешок для бумаг разбросанные по полу письма, в мгновение ока набив его до отказа. Ничего лишнего как будто не положил, значит, он всегда был таким раздутым. С последней пачкой писем в руках мужчина прикинул, войдут ли они в мешок для бумаг, и начал всовывать туда по одному письму. Но вот он набил его уже так, что стало невозможно засунуть даже тоненькую открытку – ни наискось, ни поперек, а в руках осталось еще штук четырнадцать-пятнадцать писем. Почему же то, что раньше лежало там, не хочет возвратиться на свое прежнее место? Мужчина посмотрел на коробку со старыми письмами, стоявшую на шкафчике. Но протянул он руку не к этой коробке. Он начал с того, что положил на татами оставшиеся письма, а потом стал пачками вытаскивать из мешка для бумаг те, что только что всунул туда, и класть на них сверху. Затем сел, скрестив ноги, перед образовавшейся горкой и принялся выбирать оттуда письма матери. Зачем?
Правда, выбирать письма матери из переполненного мешка для бумаг и раньше не было бы таким уж бессмысленным занятием. Письма матери, уже не вмещавшиеся в мешок, он бросал в коробку со старыми письмами, и навести в ней порядок давно следовало. Но на его рабочем столе лежала незавершенная работа, не окончив которую он не сможет предпринять первое в жизни заграничное путешествие.
– Из-за такого-то пустяка, – пробормотал вслух мужчина, усаживаясь скрестив ноги перед разбросанными на татами письмами. Сейчас, наверное, часа два ночи. И он единственный, кто не спит в их 3DK. Почему вы не атакуете Вэйхайвэй? Мать печалится. Во имя чего вы пошли на войну? Во имя того, чтобы, отдав свои жизни за императора… Это письмо. Читая это письмо матери, моряк плакал, стоя на палубе корабля. Мать моряка. Это были слова из песни «Герой моряк». Пластинку с ней ставили беспрерывно еще в ту пору, когда мужчина учился в начальной школе. Песню «Герой моряк» постоянно исполняли во время игры в сваливание шеста на школьных спортивных соревнованиях. Он и сейчас часто напевает ее про себя. И будет напевать еще очень долго, до самой смерти. Ведь с ней неразрывно связана чуть ли не вся судьба мужчины – тут уж ничего не поделаешь.
– Из-за такого-то пустяка, – снова пробормотал он вслух.
Мужчина зажал в руке письма матери, выбранные из разбросанных на татами. Почему ты заставил Масако-сан прекратить занятия английским языком? Разумеется, этого не было в письмах матери. Так что ему не нужно было причитать по этому поводу. Единственное, на что он был способен, это подумать: не остановится ли время на том, что происходит сейчас? Но нужно было подниматься. Сидя футон не расстелешь. Он начал с того, что стал снова пачками засовывать в мешок письма, рассыпанные на татами. Писем от матери оказалось восемнадцать. Из них шесть открыток. Те, которые пришли до прошлого года, лежали в коробке со старыми письмами, значит, в течение месяца приходило в среднем два письма и одна открытка. Кроме того, были еще и письма, адресованные детям. Все выбранные письма мужчина сложил стопкой на столе, а открытку, написанную матери по новому адресу брата, положил у телефона в столовой-кухне. Всю корреспонденцию, которую он складывал там с вечера, жена на следующее утро опускала в почтовый ящик. В столовой-кухне было темно, но мужчина, не зажигая света, на ощупь проделал все, что было необходимо. Потом вернулся к своему рабочему столу, отобранные им восемнадцать писем матери вложил в большой плотный конверт и спрятал в металлический шкафчик.
Однако вскоре ему пришлось вынуть их обратно. Через несколько дней от матери пришло новое письмо. И его непосредственной причиной послужила открытка мужчины, которую он, будто опомнившись, неожиданно для себя написал как-то вечером. В общем, судя по тому, что писала мать, виной всему была его «скоропалительная открытка».
– Скоропалительная?
– Видимо, открытка, которую ты послал, оказалась преждевременной, – сказала жена, прочитав вслух письмо матери. – Да и я хороша, нужно было и мне быть повнимательней.
– Ведь еще июль?
– Значит, поспешил на месяц. Мама переезжает к брату в августе.
– Но все равно, писать «скоропалительная»…
Взяв письмо матери после того, как жена прочла его, он вложил его в тот самый большой плотный конверт. Сколько же еще прислала мать писем до того, как он отправился в поездку? Пять, шесть? Семь, восемь? И почти все ему прочла вслух жена. С очередным письмом матери в руке она появлялась в его комнате обычно в то время, когда он сидел, склонившись, за своим рабочим столом. Письма матери всегда приходили на имя мужчины и его жены. Замысел матери ему тоже был совершенно ясен. Все было связано с братом и его женой. Но говорить это своей жене ему не хотелось. Она будет толковать это так, как обычно толкуют жены. Но расспрашивать ее время еще не пришло. Он считал также, что не настало и время, чтобы самому давать пояснения и комментарии. Поэтому всякий раз, когда приходило очередное письмо от матери и жена вслух прочитывала его, мужчина клал его все в тот же большой плотный конверт. Разумеется, главное, что содержалось в письмах, он улавливал. И письма производили на него большее впечатление, чем если бы он сам их прочитывал.
«Он с головой ушел в эту отвратительную политическую деятельность и поэтому свою собственную жену как следует воспитать не может.
Но этим дело не ограничивается. У меня, правда, они попросили прощения – плохо, мол, поступили, – но я им простить не могу. И не потому, что действия их мне отвратительны. Просто, если оставить без последствий их предательство, в будущем они, я думаю, столкнутся с серьезными трудностями. И, как мне кажется, не за горами тот день, когда они понаделают непоправимых глупостей.
То, что произошло, позорно. И касается не только их двоих – позор падает на всю нашу семью. Я считаю себя обязанной без утайки говорить им правду в глаза, пока они как следует не осознают всю низость совершенного ими».
Жена читала вслух, спокойным голосом. Опасение потерять самообладание угрожало скорее мужчине. Слушая чтение жены, он то и дело нервно потирал щеку. Но делал он это, скорее всего, потому, что до сих пор помнил оплеуху матери. Оплеухи матери были знаменитыми в их семье. Даже бабка, которая без конца на всех ворчала, ошарашенно смотрела на эти ее оплеухи. До какого же возраста он получал их? До того, как перешел в пятый класс начальной школы? Или до шестого класса? Во всяком случае, он прекрасно помнит, какие у матери пальцы, только благодаря ее оплеухам. У нее не просто были длинные пальцы – вся ладонь казалась специально созданной для оплеух. Неужели и сейчас она способна так же больно влеплять свои оплеухи?
Во время чтения жены мужчина то и дело смеялся. То он хихикал, то хохотал в голос, а жена, видя, что он смеется, стала читать громче. Он представил себе, как тридцатисемилетний братец получает оплеуху от матери. Конечно, в действительности ничего подобного случиться не могло. Время оплеух, которые щедро раздавала мать сыновьям, давно прошло. Но интересно, по какой причине брат и его жена нарушили обещание, данное матери? Если виной тому «скоропалительная открытка» мужчины, то они умудрились истолковать ее так, чтобы изменить свое решение? Или, может быть, он неверно понимает, что имела в виду мать, говоря о «скоропалительности»? Во всяком случае, у брата не могло не быть веских оснований. Но мужчине писала обо всем этом только мать. От братьев писем не было. Почему? Может быть, потому, что вопрос был не столь серьезен, как можно было судить по письмам матери? Мужчина подумывал написать прямо брату. Что же все-таки случилось? Неужели они с женой обиделись за то, что в своей «скоропалительной» открытке он не передал им привета? А вдруг мать договорилась о переезде с одним только братом? И не случилось ли так, что его «скоропалительная» открытка привела к тому, что жена брата заупрямилась? И принялась ругаться: почему, мол, мы с тобой, когда ты третий сын, должны брать к себе мать, если у нее есть еще Двое старших? Но мужчина так и не написал письма брату.
Даже если тот и изменил свое решение из-за того, что «с головой ушел в эту отвратительную политику», как писала мать, он все равно был бессилен воспрепятствовать этому. То же самое, если даже «предательство», о котором пишет мать, произошло в результате каких-то раздоров между братом и его женой. Ведь брат делит судьбу со своей женой, а не с ним – братом, хотя они и дети одного отца, лежавшего тогда в бассейне бани Гоэмона. И все же… Не означают-ли все эти регулярно приходящие письма, что мать хочет прожить два месяца в доме мужчины?!
