Игорь Сапожков - Золотое Дѣло
Время тянулось ужасно медленно, в некоторых районах эшелон стоял по несколько дней, ожидая окончания ремонта повреждённой железной дороги. Как-то раз, Захар случайно услышал, как один из солдат жаловался другому, что добытые им за линией фронта наручные часы, перестали заводиться и ходить. Захар попросил разрешения из посмотреть.
— А ты парень, в этом соображаешь? — недоверчиво спросил солдат.
— Ну так, немножко… — Захар приложил к уху хромированный корпус трофейного Хелиоса, — я попробую их починить… Дайте мне их на денёк, ладно.
Вернувшись в вагон, Захар попросил у Рощина лупу и набор мелких инструментов, шедший в комплекте с заводной английской бритвой. Такие часы он видел и раньше, это был пехотный, офицерский Helios D.H. (Deutsches Heer — сухопутные войска Вермахта) с чёрным циферблатом и стальными, полированными стрелками. Захар аккуратно свинтил заднюю крышку, механизм бы полностью покрыт серой пылью.
— Обрати внимание, на балансовое колесо и на спираль, — услышал он за спины, мягкий голос деда, — их надо хорошенько вычистить, а механизм смазать, можно даже оружейным маслом… И прокладка вот здесь отошла, видишь?
Захар возился несколько часов, пока не стемнело. Бритвенной щёточной он аккуратно собрал пыль с механизма, затем щипчиками из золингеновского ножа, снял спиральную пружинку завода и оставил её на 15 минут в керосине, потом достал, дождался пока высохнет и насадил обратно на ось. Перед тем как установить антимагнитную вставку и ввинтить на место заднюю крышку, он обмакивая острый кончик шила в масло, тщательно смазал механизм. Заведя головку на десять оборотов, Захар даже не услышал, но почувствовал, как маятник легко подтолкнул главную шестерню, та чуть напрягшись, сдвинула с места стрелку на маленьком секундном циферблате в положении цифры 6, и механизм ощутив силу завода пружины, вздрогнув всеми пятнадцатью рубинами, жизнерадостно затикал…
Оставшаяся часть пути была уже не так тосклива, всю дорогу Захар чинил часы — капризные, но элегантные «Догмы», уверенные в себе «Зэнтры», богатые и нервные «Тритоны».
Рощин предложил Захару остаться в Москве, поселиться на первых порах у него, закончить школу, а там будет видно. Ехать Захару было некуда в любом случае, вначале он подумывал вернуться в Ташкент и отыскать свой госпиталь, но после предложения Алексея Петровича, тут же выбросил это из головы. Во время движения поезда, когда вагон вибрировал и ремонт часов был не возможен, Захар курил, сидя на подножке тамбура или читал книги из багажа Рощина. Курил он «Кэмел», который отдавали ему офицеры, предпочитая союзническим, любимые папиросы «товарища Васильева» — «Герцеговина Флор». Когда появлялся дедушка, Захар откладывал книги и тушил сигарету. Развеяв руками дым, старик неторопливо продолжал давнюю историю:
— Теперь я целые дни проводил в ювелирной лавки Кемаля, на улице Баб-Тума, на которой по его словам, когда-то жил апостол Павел. Лавка состояла из трёх частей — торговая, мастерская и жилая, таким образом хозяина можно было застать в лавке почти в любое время суток. Я ведь рассказывал тебе, как целую неделю ходил к нему перерисовывать его изделия — роскошные браслеты выполненные из золота разных оттенков, восхитительные серьги и кольца, умопомрачительные ожерелья. Драгоценными камнями Кемаль не пользовался, приговаривая что правильно отполированное золото, играет живее любого изумруда. Ему нравились мои зарисовки и эскизы, один из них он даже повесил в рамочку на стену в мастерской. Как-то раз он пригласил меня на ужин, познакомил с женой Марьям и тремя сыновьями. Средний сын Исмаэль, уже несколько дней, страдал какой-то лихорадкой, его знобило, тело зудело и было усыпано волдырями, глаза слезились. Позабыв об ужине я сбегал за братом. Войдя в дом Яша вымыл руки, потом осмотрел мальчика, коротко переговорил с Марьям и достал из саквояжа, с которым никогда не расставался, пузырёк с терпкой на запах мазью. К ночи Исмаэлю полегчало. Ужинали мы поздно и все вместе с Яковом и Ясминой, пили замечательное местное вино, кушали приготовленный матерью хозяина, плов по-Дамасски.
С тех пор мы подружились с Кемалем, теперь я приходил к нему каждый день и часами просиживал в мастерской. Приметив мой интерес, Кемаль постепенно стал стал учить меня своему ремеслу, даже нет, скорее искусству. Он оказался терпеливым учителем и уже через два месяца, я отчеканил свой первый браслет. Я сделал его из трёхцветного золота в виде саламандры, свернувшейся кольцом, а вместо глаз, вставил платиновые шарики. Позже я узнал, что этот браслет купил Яша и подарил его Ясмине.
Мы стали работать вместе, первое время Кемаль помогал мне, присматривал особенно за полировкой, но со временем я стал управляться самостоятельно. У меня действительно хорошо получалось и вскоре Марьям, продала одно из моих изделий — брошь в форме цветка камелии. Вечером, того же дня мы с Кемалем отпраздновали это событие. Закрыв мастерскую пораньше мы отправились в бани, где провели остаток дня за душевной беседой, крепким, душистым чаем и персидским кальяном.
Однажды в лавку вошёл европеец в мятом светлом костюме и сдвинутой на затылок соломенной шляпе с круглыми полями. Он поставил в угол трость с костяным набалдашником, тщательно промокнул шею не очень свежим платком и достал из жилетного кармана большие, серебряные часы на цепочке. Все три стрелки часов равнодушно стояли, не обращая внимания на взволнованного хозяина, который объяснил нам на слабеньком фарси, что завтра вечером покидает Дамаск и для него очень важно, чтобы часы шли, причём точно по Гринвичу. Аккуратно вскрыв обе задних крышки, мы увидели фантастическую конструкцию, состоящую причудливых шестерёнок и затейливых пружинок, покоящуюся на полированных, рубиновых камнях-подставках Обменявшись со мной быстрым взглядом, Кемаль попросил посетителя оставить часы и вернуться завтра в это же время. Как только за ним закрылась дверь, мы забросили всю текущую работу и принялись разбираться в механизме. Той ночью мы сожгли две дюжины свечей, выпили кувшин крепчайшего арабского кофе и ни на минуту не сомкнули глаз, механизм был разобран и собран несколько раз. Причиной его остановки стал треснутый маятник. Сперва мы попытались его починить, но он был сделан из неизвестного нам сплава и нам это не удалось. Тогда Кемаль вырезал новый маятник взамен треснувшего старого, а я отполировал его и установил на место. На утро часы весело тикали, отсчитывая секунды, отмеряя минуты, отбивая часы…
За работой дни пролетали за днями быстро и незаметно, как песок сквозь пальцы. Вскоре я почувствовал, что стесняю Якова и Ясмину и хотя они в один голос меня отговаривали, стал подыскивать себе отдельное жильё. Я попросил Кемаля помочь мне в поисках и он не раздумывая пригласил меня к себе. На следующий день, я перенёс свои вещи, они уместились в матерчатый, заплечный мешок…
Они приехали в Москву 24 июня 1945 года. С неба лил сплошной дождь. Столица встретила их усами, трубкой, белым кителем и лукавой улыбкой с гигантского портрета, украшавшего арку Белорусского Вокзала. На перронах было на удивление пусто. Не было обычной вокзальной суеты и толкотни, шума и гама приезжих, радостных возгласов встречающих. Не было и обязательного духового оркестра, только звонкие динамики на столбах, перекрикивая друг друга, славили Генералиссимуса радостной песней:
«…Сталин наша слава боевая,
Сталин наша юность и полет!
С песнями, борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идет…»
Одинокий постовой, прятавшийся от дождя под узеньким козырьком газетного киоска, объяснил, что именно в это время на Красной Площади проходит Парад Победы.
Отогнав вагон в охраняемое комендантским взводом депо, опечатав его и оформив все необходимые документы, Захар и Рощин отправились домой. Вымытая ливнем Москва, хмурилась низким небом. По брусчатке вдоль тротуаров, неслись бурные, потоки мутной воды. Сквозь ровные, серые тучи, то и дело пробивались редкие солнечные лучики, стремительно долетев до земли они мгновенно исчезали в тусклых лужах, не успев родить даже крохотного, солнечного зайчика.
Над городом висело вязкое напряжение, которое хоть немного, но всё-таки разбавлялось запахом свежеиспечённого хлеба. Они давно отвыкли разгуливать без страха получить шальную пулю или подорваться на пропущенной сапёрами, противопехотной мине. С непривычки и от беспечности они быстро опьянели. Их несколько раз останавливал патруль, офицеры придирчиво проверяли документы и не находя причин к задержанию, разочарованно их отпускали. Они шли пешком, дышали полной грудью, беспричинно улыбались редким прохожим, распугивая тощих голубей, перепрыгивали через разукрашенные бензиновыми пятнами, гигантские лужи. Неожиданно Рощин замедлил шаг, а затем и совсем остановился:
