Йозеф Винклер - Natura Morta
Смуглая торговка потрохами – она была с ног до головы увешана позолоченными украшениями – быстро резала острым ножом легкое. Ее пальцы с длинными накрашенными ногтями были в крови. В большой застекленной витрине палатки среди выставленных на продажу потрохов стояло цветное фото в рамке – потрет годовалых близнецов. На пилу – она висела на крюке – налипла белая костяная пыль. На вымытом сером слоистом рубце лежали свежие веточки перечной мяты, издававшие сильный аромат. Торговка потрохами завернула говяжий язык в бумагу, отдала его покупательнице, стерла влажной тряпкой брызги крови с ценников и, погрузив длинный, покрытый красным лаком ноготь в говяжье легкое, стала выкрикивать цены на висевшие в ряд на крюках говяжьи языки. По рынку ходил человек – в руках у него была канистра с черной краской – и спрашивал торговцев мясом, не надо ли покрасить двери их ларьков и киосков. К деревянному ящику – на нем были разложены мясницкие разделочные ножи – подошел ребенок с пластмассовым самолетиком в руках. «Come va?»[58] – спросил его торговец ножами. Пятнадцатилетняя цыганочка – ее волосы украшали красные и желтые искусственные гвоздики – подошла к прилавку мясного магазинчика и дотронулась до куска телятины. Рубщик мяса, смеясь, приставил к ее горлу окровавленный нож. Продававшие ткани и одежду молодые цыганки дали торговцу мясом платье и получили взамен пару килограммов воловьего мяса.
На табличке, прикрепленной к мясному ларьку, было написано: «Carne religione musulmano».[59] Торговец – выходец из Шри-Ланки – повертел в руках купюру достоинством в десять тысяч лир и посмотрел ее на свет. Убедившись, что она не фальшивая, он протянул покупателю – своему соотечественнику – голубой пластиковый пакет с мясом, которое мог употреблять в пищу правоверный мусульманин. Двое чернокожих – они хотели купить выставленные в витрине бычьи сердца – торговались с продавцом из Шри-Ланки, сбивая цену. Мужчина – его волосы были подстрижены в кружок, как у монаха, – схватился за сердце и испуганно открыл рот, когда маленький мальчик направил на него дуло большого черного пластмассового пистолета.
Li mоrtacci tua – твои проклятые мертвецы
Sono tomato ai colli, ai pini amati
E del ritmo dell'aria il patrio accento
Che non riudro con te,
Mi spezza ad ogni soffïo…
Вновь я поднялся на холмы к моим любимым пиниям,
И родная мелодия в благозвучии воздуха —
Я никогда не услышу ее вместе с тобой —
Надрывает мне сердце при каждом вздохе…[60]
Нищие марокканские мальчики подошли к прохожему и попросили у него тысячу лир. «Eil Itler!»[61] – увидев их, крикнул молодой? наголо остриженный торговец рыбой – коллеги по работе прозвали его нацистом-скинхедом – и, бросив острый, слегка искривленный окровавленный нож в белый пенопластовый ящик с сардинами, вскинул руку в оранжевой резиновой перчатке в приветственном фашистском жесте. «Bambino stupido!»[62] – воскликнул Принципе, когда Пикколетто поранил голову о металлическую лопасть установленного в рыбном ларьке вентилятора, а потом поцеловал подростка в усеянную веснушками щеку. То же самое сделал и Фроцио – толстый торговец рыбой. Он к тому же хотел сорвать лейкопластырь с раны Пикколетто, но лицо мальчика исказилось от боли, и это остановило Фроцио. Сын торговки инжиром – в этот день он был одет в майку с изображением группы «Битлз» – ожидал за прилавком покупателей, зажав в губах серебряный крестик и положив ладонь на голову выставленной на продажу меч-рыбы. Скорчив рожу, Фроцио сунул руку в штаны подростка, но Пикколетто только пренебрежительно хмыкнул. Увидев юную китаянку – на ней были облегающие брючки персикового цвета, – Пикколетто впился зубами в сочный персик, вскинул голову, закатил глаза и погладил себя по заднице.
Когда сын торговки инжиром вспорол острым искрив ленным ножом брюхо карпа – от него уже исходил сильный запах гниения, – у рыбы раскрылась пасть и оттуда закапала темно-желтая жидкость. Несколько рыбьих чешуек упало на руку чернокожей покупательницы. Фроцио уложил рыбу в тару – пенопластовые ящики – и встал за прилавок, скрестив руки на груди. «Vuole? vuole? dica! vuole?»[63] – не глядя на прохожих, монотонно повторял он. Цыганские подростки – у них на запястьях висели разноцветные соски-пустышки – брызгали водой из игрушечных пистолетов в лицо проходившим мимо юным цыганочкам. Черноволосый кудрявый цыганенок, задумчиво потирая подбородок, проводил взглядом двух прижимавших к груди младенцев молодых цыганок – на их больших позолоченных серьгах-кольцах тоже висели маленькие разноцветные соски-пустышки. На тротуаре – перед рыбными ларьками – уличный художник нарисовал цветным мелом святого Себастьяна. На его пронзенном стрелами теле выступали капли крови. Руки святого были закинуты за голову и привязаны к стволу дерева. Рядом с раздавленными разноцветными мелками валялась открытка – репродукция с картины Гвидо Рени, которую художник использовал в качестве образца. Пикколетто, напевая песенку, подошел поближе к художнику, что-то зарисовывавшему в свой альбом. Нацист-скинхед тоже вышел из ларька и, взяв из рук художника альбом для эскизов, заявил, что хочет записать в него «un bel'canto».[64] Нагло ухмыляясь, он изобразил под рисунком черно-желтой мурены свастику и бросил альбом в руки художнику. Вернувшись в ларек, Пикколетто – висевшая в мочке его левого уха маленькая соска-пустышка была забрызгана чернильной жидкостью каракатицы – стал потрошить лосося, напевая песенку о любви. «Disegna me! disegna me!»[65] – обращаясь к художнику, крикнул Принципе. Выпотрошив жирного карпа, он окунул его в чан с водой. Черная жидкость струйкой побежала из пасти рыбы. Пикколетто рассказал, что был в больнице и красивая белокурая врач наложила швы на его рану.
На обратном пути – возвращаясь из больницы на рынок – перед решетчатой оградой Museo Nazionale Romano,[66] на Пьяцца деи Чинквеченто, Пикколетто видел подростка-наркомана. Он лежал – без сознания, перепачканный собственной блевотиной – в старом зубоврачебном кресле прямо перед киноафишей, рекламировавшей фильм «I gladiatori delia strada». Его перекошенный рот был вымазан рвотной массой – остатками яичных желтков, а из уголков губ текла слюна. Пикколетто повернул парня в зубоврачебном кресле на бок, чтобы он не захлебнулся рвотой. В нескольких шагах от потерявшего сознание подростка возвышалась гора цветов. На крышке от картонной коробки на арабском и итальянском языках было написано, что на этом месте скончался тридцатипятилетний наркоман. Чтобы сохранить принесенные в память об умершем розы и гвоздики от увядания, их поставили в наполненные водой бутылки из-под пива. Пикколетто хотел позвонить домой и сообщить матери о полученной травме, но в кабине ближайшего телефона-автомата стояла девушка – она была одета в плотно облегающий фигуру костюмчик. Незнакомка сообщила собеседнику о том, что ее поезд прибудет в Неаполь на Стадионе Централе в девять часов вечера. Разговаривая по телефону, она все время поглаживала себя по сильно обтянутому брюками лобку. Заметив, что за ней наблюдают, она несколько раз с улыбкой оттянула резинку своих узких эластичных желтых брюк так, что Пикколетто смог отчетливо разглядеть ее округлый лобок. «Prego!»[67] – воскликнула девушка, едва закончив разговор, и поспешно направилась в сторону станции метро «Термини», помахивая красной дорожной сумкой.
* * *Толстый торговец рыбой запрокинул голову и выжал себе в открытый рот лимон – желтоватый сок бежал ему прямо на язык. Бородатый молодой человек – он покупал черно желтую мурену – спросил Принципе, как готовить это чудище. Торговец подошел к покупателю и стал шептать ему рецепт на ухо. Но когда араб с полуоткрытым ртом – у него, очевидно, был поврежден мускул лица и губы больше не смыкались – приблизился, чтобы тоже послушать кулинарный совет, Принципе сразу же замолчал и отошел за прилавок. Араб с открытым ртом долго смотрел остекленелыми глазами на черно-желтую мурену. Фроцио завернул несколько пригоршней искусственного снега в фольгу, придал ей форму фаллоса, а затем на глазах у сына торговки инжиром приложил холодный объект своего поклонения к бедрам и – имитируя мощное извержение спермы – сжал его так, что из фольги посыпались белые хлопья. Фроцио то поглаживал ладонями – они были перепачканы чернильной жидкостью каракатиц и облеплены рыбьей чешуей – бедра Пикколетто и терся жесткой бородой о его мягкую, покрытую пушком щеку, то прижимал свой влажный нос к темени подростка и кусал его в затылок. Пикколетто молча терпел все выходки Фроцио и других старших продавцов, подчиняясь заведенным в рыбном ларьке порядкам. Наконец Фроцио, обняв Пикколетто, так сильно прижался щекой к его залепленному пластырем шраму на лбу, что мальчик громко вскрикнул от боли и попытался высвободиться из объятий толстяка.
