Карл Вурцбергер - В пограничной полосе
— Тогда скажи, что ты предлагаешь!
— Манфред! Сколько сигнальных приборов было при тебе? — обратился к Элькнеру Клаус.
— Два, а что?
— Что ты делал, когда началась гроза?
— А что было делать? Надели накидки и пошли дальше.
— А капюшон ты поднял?
— Конечно! Ведь дождь лил как из ведра!
Клаус торжествовал.
— Пожалуйста, вот и добрались до сути!
Все ждали, как отреагирует Манфред на брошенные в его адрес упреки.
Элькнер опустил голову.
— Правильно, Клаус!
— Наконец–то! Ругаться можно сколько угодно, только толку от этого никакого. Толк может быть лишь тогда, когда мы назовем вещи своими именами. На таких происшествиях надо учиться. У каждого человека есть голова. Она дается для того, чтобы думать. А когда несешь службу, думать необходимо. И пока нарушитель будет думать лучше, чем мы, мы будем в проигрыше. Наш долг — позаботиться, чтобы все стало по–иному!
Послышались громкие одобрительные возгласы. Не согласиться со сказанным было трудно. Слово взял Унферихт.
— Ты прав, Клаус. Мы и без тебя знаем, что виноваты. Но кое–что еще можно сделать. Под навесом у конюшни ржавеют мотки колючей проволоки. Мы могли бы поставить там, наверху, у Высокого Болота, проволочное заграждение.
Вмешался Рэке.
— Идея неплохая, но проволока эта предназначена для особых целей. Я попытаюсь получить разрешение использовать ее.
— Если дело выгорит, и я приму участие в устройстве заграждений, — сказал Вальдауэр. Работать готовы были все. Так спор вылился в совещание с повесткой дня: «Как улучшить службу по охране границы». Многие тотчас же принялись за дело. Пример подал Фриц Кан.
— Вальди, ты же у нас кузнец! Тащи испорченные приборы, и идем в кузницу. Через два часа они будут в полном порядке. Не получится, я помогу.
Зейферт хлопнул Фрица по плечу.
— Таким ты мне больше нравишься. Медведь Носатый. Вот это дело! Я с вами.
Берлинец умел находить выход из любого положения. Ударив себя в грудь, он спросил:
— Скажи честно, Клаус, разве ты не должен меня благодарить?
— За что это?
— Да не разозли я тебя, пришла бы тебе в голову такая блестящая идея?
Шутка пришлась товарищам по вкусу. Послышался громкий смех.
— Ты, конечно, прав, только оставь меня, пожалуйста, в покое, — отшутился Клаус.
— А теперь подъем. Четверо — в кузницу, остальные — на уборку территории, — предложил Фогтман.
* * *
Пастор Хинцман пролежал несколько дней в постели, и хотя чувствовал себя еще неважно, уже был на ногах. Теплый весенний воздух придавал ему силы. Остановившись, он приподнял шляпу и вытер со лба пот. Вверху, вдоль опушки леса, шла шумная ватага школьников. Всмотревшись, он увидел Восольского и бургомистра. Они шли за школьниками. Восольский, жестикулируя, что–то доказывал бургомистру. В памяти Хинцмана моментально всплыл визит, который нанес ему учитель. Хинцман тогда еще лежал в постели. После обычного обмена любезностями, Восольский сказал ему:
— Хинцман насторожился.
— Пожалуйста, господин Восольский. Я не настолько серьезно болен.
С минуту поколебавшись, учитель полез в карман.
— Эти записки найдены в деревне. По–видимому, есть люди, которые знают больше, чем мы. Но прошу вас, не волнуйтесь! — Восольский протянул Хинцману листок с текстом, отпечатанным на пишущей машинке. В листке говорилось, что стекло в часовне разбил один из пограничников. Чтобы утаить это от общественности, пограничника перевели в другую часть.
— Что вы на это скажете?
Хинцман, покачивая головой, вторично прочел записку.
— Вы знаете, кто это написал?
— Представления не имею. Я бы посчитал, что это простое хулиганство, не будь кое–чего такого…
Хинцман с удивлением посмотрел на учителя.
— Да, видите ли, это… Как бы вам это сказать. Короче говоря, меня попросили вести кружок грамматики и литературы. Теперь это модно. Откажись я — сразу же скажут, что ты против чего–то. Все это так сложно…
— Но это же очень хорошо, господин Восольский. Знания облагораживают человека.
— Поэтому–то я и согласился. Итак, несколько дней назад одного пограничника действительно откомандировали с заставы. И что удивительно! вскоре на ту сторону перебежала женщина, с которой якобы дружил этот пограничник. Некая фрау Мюнх…
Хинцман кивнул.
— Я уже слышал об этом. Фрау Мюнх… Эта безбожница доставляла мне много беспокойства. Кто знает, почему она решила бежать!
Восольский склонил голову.
— Сдается мне, что за этим кроется многое. Рассказывают, будто на рассвете за Мюнх приходили вооруженные пограничники, но ее и след простыл. По–видимому, она много знала и позволила себе несколько необдуманных замечаний. Во всяком случае, так говорят. Ну, конечно, всему верить нельзя. Люди могут наговорить такого… Лучше всего молчать.
Хинцман возвратил Восольскому листок.
— Что вы хотите с ним делать?
— Сначала хотел сжечь, а сейчас думаю лучше отдать его бургомистру. Потому что, если это действительно слухи, я не хотел бы их распространять. Не люблю этого…
Вскоре Восольский ушел, а он, Хинцман, не мог заснуть до полуночи…
Пастор надел шляпу и пошел дальше. Восольский все еще продолжал что–то доказывать бургомистру. Что они могут так долго обсуждать? «Учитель — человек, с которым можно ладить, — промелькнула мысль у Хинцмана. — Он любит свое дело, а все остальное его мало беспокоит. Время вынуждает его заниматься тем, что он предпочел бы не делать. Но за это его упрекать нельзя. Правда, он очень болтлив. Наверное, и с бургомистром и с пограничниками ведет себя так же. Видимо, хочет, чтобы его заметили».
Пастор дошел до часовни, открыл ее и осмотрелся. То, что предстало взору Хинцмана, было ужасно. Грязные следы вели к алтарю и обратно. Пастор хорошо помнил, что еще неделю назад в часовне было чисто, а с тех пор в нее никто не заходил. Он осмотрелся. Окна оказались целыми. Иконы и статуи в порядке. Хинцман покачал головой. С того памятного вечера, когда он заметил в часовне свет, ничего подозрительного не произошло, и он начал думать, что ему просто померещилось. Следы же говорили о другом. Но может быть, Иоганн… О порядке в часовне заботился Иоганн Кольм. К нему–то и решил направиться пастор. Внешне Хинцман выглядел спокойным: Иоганн не должен был знать о мыслях, тревожащих его, пастора. Он нашел его в церкви. Иоганн протирал окна.
— Бог в помощь, Иоганн! — почти закричал пастор: старик был глуховат. Тот медленно, с трудом, обернулся.
— Господи, ваше преподобие! Вы уже выздоровели? Как я рад!
Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, прежде чем Хинцман решил перейти к делу.
— Надеюсь, во время моей болезни ты не забывал p часовне?
— Конечно, не забывал, ваше преподобие! Накануне грозы я прибрал наверху. А больше там не был. На следующий день вы заболели, и я решил, что в часовню без вас никто не войдет. Подниматься в гору мне с каждым годом становится все труднее: старею.
— Хорошо, Иоганн. Значит, ты больше не был наверху. И не ходи пока на гору. Вот тебе ключи. Я еще плохо себя чувствую. Пойду домой. Нельзя гневить господа.
— Правильно, ваше преподобие. Да хранит вас господь. Полежите еще пару деньков.
Тяжело ступая, Хинцман направился к дому. Кто мог быть в часовне? Кто еще имеет ключ? Что все это значит?
— Господин пастор, как вы выглядите! На вас лица нет! Скорее ложитесь! — встретила Хинцмана прислуга.
— Не беспокойтесь, Паула. Мне немного нездоровится. Сейчас пройдет. — Пастор пошел в свою комнату и тяжело опустился в глубокое кресло.
* * *
Вальдауэр вернулся из деревни. Он решил воспользоваться своим выходным днем и помочь сельскохозяйственному кооперативу. Войдя в клуб, сдвинул на затылок фуражку и осмотрелся. Некоторые играли в шахматы. За столом полицейский вахмистр Эбенер беседовал с унтер–офицером Керном, а Фриц Кан в углу читал газету.
— Вот это да! — воскликнул Вальдауэр. — Медведь Носатый читает газету!
— Тебя не часто можно увидеть за таким занятием, — отпарировал Фриц.
— Зато я не только читаю о важных решениях, но и претворяю их в жизнь.
— Удивляюсь, как это ты еще не потравил все поля. Скажи, ты не из Эгельна?
— А в чем дело?
— Да вот статья о нем.
Вальдауэр не верил в перемирие и потому переспросил:
— Об Эгельне? Что же там пишут?
— С завтрашнего дня там будут на ночь приподнимать тротуары, а фруктовые деревья запирать на замки.
Вальдауэр одним прыжком оказался рядом с Фрицем и схватил его за руку.
— Тебе когда–нибудь приходилось иметь дело с кузнецом?
Из–за шахматной доски раздался голос Юргена Гросмана.
— Детки, вы как кошка с собакой. Не успеете встретиться, как уже ругаетесь!
— Наконец–то Союз молодежи заговорил, — бросил Фриц и сел рядом с Вальдауэром. Минутой позже к ним подсел Унферихт.
— Ну как, удалось тебе заснять лесной массив? — спросил Фриц.
— Нет еще. Слишком быстро хочешь. Придется начать снова: с перспективой что–то не ладится.
