Адольф Рудницкий - Нелюбимая
Она ушла во второй раз. Но, очутившись в воротах, услышала чей-то противный смех и слова: «Глупая Ноэми!» Это она издевалась сама над собой. Она глупа, если верит ему, хотя он, безусловно, что-то замышляет. Она снова вернулась. Стояла у кровати Камила и долго, долго говорила. Вдруг произошло что-то непонятное, невидимые руки стиснули ей горло, в глазах у нее потемнело.
Когда Ноэми пришла себя, то первым делом подумала, что это не конец, а начало, и мысль о том, что все вернется снова, причиняла ей мучительную боль. Перед глазами у нее появились огненные пятна, она услышала встревоженный голос:
— Очнись, очнись, Ноэми! — И ей снова стало плохо.
Она лежала на мокрой кровати. Камил всю постель залил водой, приводя ее в чувство.
— Ноэми, — сказал Камил, сидя на кровати и в упор глядя на Ноэми, — ты не пойдешь на работу? Уже поздно…
И вдруг он разговорился:
— В последний раз я ушел потому, что ты смеялась — (какое-то мгновение Ноэми казалось, что она ослышалась), — смеялась, разговаривая с Юлей. Я подумал, что у тебя нет права на смех, и решил уйти. Я плохо поступил. Разумеется, я ушел не только из-за твоего смеха, как и в первый раз ушел не из-за мышеловки (Ноэми однажды рассказала ему свой сон, ей приснилось, будто она изобрела необычайную мышеловку; на следующий день Камил убежал). Ушел я прежде всего потому, что меня разъедает злоба на всех. Ты знаешь, какой у меня неуступчивый, неугомонный характер, что же удивительного, если я восстаю и против тебя? Мне до безумия тяжело, постоянно мне хочется бежать отсюда и начать жизнь наново. Все вместе — молодость, молодость, которую невозможно удовлетворить не только одной, но тысячью жизней! Я ушел, но ведь сам же, по собственной воле вернулся. Сколько раз мы уже проходили нашу Харибду, и потом нам бывало снова хорошо. Обещаю тебе одно: в ближайшее время я постараюсь уладить формальности, связанные с нашей женитьбой. И еще одно: мы должны жить так, как живут другие. Оказывается, нельзя вести жизнь любовников с экзотических островов. Это моя вина. Я оторвал тебя от людей, мы отгородились от мира. Но отныне мы перестанем прятаться от жизни и людей. Мы не можем дольше вести такое хищническое хозяйство: утром, в полдень, вечером — вдвоем и только вдвоем. Мы начнем жить за счет других. Теперь мы не будем избегать даже людей нам безразличных. Неужели ты веришь, что я хотел уйти от тебя навсегда? Разве я не знаю, от каких женщин бегут? Какой репутацией потом пользуются такие женщины. Неужели я смог бы что-либо подобное сделать всерьез? Подумай!
Ноэми вполне ясно понимала, что он обманет ее, что его обещания, не выдержавшие испытания в прошлом, окажутся такими же пустыми и в будущем. Но вот на нее нашла минута равнодушия, какое-то каменное спокойствие, и Ноэми подумала, что, быть может, она неправа. Из последних, жалких своих сил она уцепилась за слова, не смысл, а само звучание которых ее успокаивало. Теперь Ноэми в свою очередь просила прощения у Камила, обещая исправиться. Она еще раз поверила в Камила. Предпочла муку с ним мукам без него.
XI
Ноэми боялась его свободных минут, его размышлений и встреч — опасность таилась в каждой его мысли, каждый его знакомый был ей враждебен, — поэтому она и предложила Камилу проводить ее на работу. «Чем меньше времени он предоставлен самому себе, — рассудила она, — тем легче мне с ним справиться».
На улице она старательно обдумывала, как бы выбрать самую длинную дорогу. С лихорадочным возбуждением обсуждала дела, намеченные на вторую половину дня. Значит, в четыре, только помнит ли он, где они условились встретиться? Он не сердится? Ну, значит, все хорошо? Он сможет уходить и возвращаться в любое время. Она больше не даст ему повода для жалоб. По вечерам будет играть на скрипке (разве плохая мысль?). Отцу не нравилась ее игра, однажды он даже сломал скрипку, но назавтра купил ей новую. Уйдет ли Камил вечером? Хорошо, она навестит Берту или останется дома, почитает книжку. Она так давно ничего не читала. Боже, что с ней стало! Он все еще сердится?
Самыми тяжелыми были минуты расставания. У Ноэми появились страхи, навязчивая уверенность — она видит его в последний раз, а потом будет себя упрекать за то, что чем-то пренебрегла и не все сделала для того, чтобы его удержать. В конторе едва она поднялась на пол-этажа, как почувствовала такую страшную тревогу, что, не задумываясь, побежала назад на улицу. За полсекунды до этого она не подозревала, что так поступит, но Камил ждал. Он знал ее слабость.
— Мне хотелось еще раз проститься с тобой, — оправдывается она.
Ноэми верит в свою ложь, верит, что ей действительно нужно было только это. Она больше не отличает правды от лжи и свои поступки оценивает только с одной точки зрения — могут они или не могут удержать Камила. Она бесстыдно лжет, считая дозволенным все, что удержит Камила. Итак, он обязательно ей позвонит? В двенадцать, а не в час. Простил ли? Сейчас она уйдет, но у него такое недовольное выражение лица. Пусть улыбнется. Камил улыбается вымученной улыбкой — авось теперь Ноэми от него отстанет. Однако она ждет еще чего-то, ей надо, чтобы он ей сказал только одно слово. Камил качает головой, на лице его появляется гримаса, которую на мгновение можно принять за ласковую, одобрительную, радостную, как когда-то в начале их знакомства, — и сердитым голосом, подчеркивая, что только под принуждением уступает ее глупостям, говорит:
— Ноэми.
XII
Контора Ноэми доживала последние дни, поэтому там не обращали внимания на то, кто когда приходит. Ноэми прощали опоздания тем более охотно, что она считалась отличным работником, а кроме того, начальник конторы Слива — пятидесятилетний гигант с пунцово-красным лицом, свойственным людям с высоким кровяным давлением, — питал к ней слабость. Он знал, что происходит с девушкой.
— Вы замучаете друг друга, — не раз говорил он ей. — Вы оба — дети, а одна супружеская пара, состоящая из двоих детей, пожалуй, слишком большая роскошь. Погляди, во что ты превратилась за этот год. Совершенно подменили девчонку. Ты стала такая нервная, достаточно пройти мимо тебя, чтобы заразиться и тоже начать чудить. Работа от этого страдает, но черт с ним, со старым Кноте, не обеднеет, а тебя мне жаль, девочка. Когда ты бросишь своего бродягу?
— В будущую среду, — отвечала Ноэми.
Час спустя она уже не могла избавиться от мысли, что Камил, едва только расставшись с нею, помчался домой и унес свои вещи. Под хитроумным предлогом — впрочем, ясным для всех — она отпросилась из конторы. Нет, дома она его не застала; вещей своих он не забрал. У Ноэми есть ключи, подходящие к его чемоданам. Камил этого не знает. Многого он не знает! Его жизнь по сравнению с ее лисьей жизнью — это жизнь овечки, хотя, судя по их характерам, скорее должно быть наоборот. Ноэми никогда не страдала манией комбинаторства, теперь ее день складывается из бесконечного ряда уловок и сложных приемов слежки за Камилом. Она знает его в тысячу раз лучше, чем он сам себя знает, никогда он не будет себя знать так хорошо, ему недостает той необходимой дистанции, которая есть у нее, — несмотря ни на что. Себя саму Ноэми так обстоятельно не изучила, ведь у нее нет надобности наблюдать за собой. Никто на свете не будет его знать лучше, чем Ноэми. Если они когда-нибудь расстанутся, он будет вспоминать ее слова, которые теперь, в раздражении, даже не слышит. Из суждений Ноэми, хоть он их рассматривает как чистейший вздор, будет вставать его образ. Когда он сам начнет себя открывать, то убедится, что его давно уже открыли. Ум и проницательность Ноэми тут не при чем. И Камил вовсе не приспосабливает свою жизнь к ее жизни, а наоборот. Ее знание Камила — это шедевр, бесполезный шедевр.
Дома она впервые чувствует усталость. Садится на кровать. Уснуть! Успокоить нервы! Спать днем и ночью вплоть до какого-то чудесного исхода. Испытания последнего времени заметно отразились на ее здоровье. Она похудела, потеряла пятнадцать фунтов, и еще больше пострадала ее нервная система. Она не различает дней, у нее такое чувство, будто в течение долгих недель она не покидает мрачной, темной комнаты. Выглянув в окно, она неожиданно убеждается, что асфальт во дворе обладает необычайной силой притяжения, а снизу доносится такой шум, как будто там привели в действие мотор. Она снова думает о Камиле. Случалось, он уходил, не взяв даже смены белья. Сегодня он произнес несколько фраз, которые показывают, что он решил уйти. Вчера без причины несколько раз солгал. Обычно его бегству предшествует беспричинная ложь. Скажет: того-то и того-то я встретил на улице, а это неправда. Накануне последнего бегства он долго распространялся по поводу своих визитов к Хортам; а потом Ноэми выяснила, что он был у них год назад.
Оттого что его мучила мысль о бегстве, ему тяжело было молчать, вот он и говорил что попало.
