Эмилиян Станев - Волчьи ночи
Августовская ночь застала нас неподалеку от реки. В буйно разросшейся кукурузе перепела водились во множестве, но высокие стебли и насыпи межей мешали стрелять, а убитую птицу трудно было находить. Ободренные вечерней прохладой и взбудораженные частой стрельбой, собаки носились вокруг, как безумные, и не слушались наших команд.
— Хватит на сегодня, — предложил мой товарищ. — Завтра по холодку, пока роса не высохла, с этих мест и начнем. А сейчас пошли в село.
— Почему бы нам не переночевать здесь? — сказал я. — Плащи защитят нас от влаги и росы. Разведем костер, а в той копне устроим себе отличные постели.
— Как хотите, — согласился товарищ.
Мы развели костер, зажарили нескольких птиц и после роскошного ужина приготовили себе ложе. Вытянувшись у тлеющего костра, мы молча наслаждались отдыхом. Охота с собаками на птицу — утомительное занятие, зато с каким удовольствием отдыхаешь после такой охоты!
Под клеенчатыми плащами, расстеленными на сене, еще чувствовалось тепло земли, нагретой за день жарким солнцем. От сырости, тянувшей с реки, запах сена и земли становился особенно резким и дурманящим. Наши собаки, расположившись вокруг костра, лениво помахивали своими короткими хвостами и, виновато посматривая на нас, вслушивались в угасающие звуки равнины.
— Славная ночь, — сказал я, вглядываясь в глубокое черное небо, усеянное звездами, торжественно мерцавшими на темном куполе.
— Славная, но луны нет, — отозвался товарищ. — Июньские ночи красивее. — Он помолчал и добавил: — Июньские ночи, когда воздух напоен ароматами созревших трав и молодой зелени.
— Все ночи разнеживают, — заметил я.
Мы долго молчали. Ночь потихоньку окутывала все вокруг. Маленькое красное пятно нашего костра со всех сторон подпирала темнота. Кукурузные стебли возвышались мрачными и грозными рядами, точно полки, прервавшие свой безмолвный марш по равнине. В теплом и сыром воздухе отчаянно стрекотали цикады, кваканье лягушек пронзало темноту.
— Случалось ли вам пощадить дичь, хотя никаких видимых причин для этого не было и хотя она сама лезла под выстрел? — неожиданно спросил мой товарищ.
— Как будто нет…
— Значит, вам незнакомо, то ни с чем не сравнимое удовольствие, которое охотник испытывает в подобном случае.
— Удовольствие от…
— От того, что он прикасается к идее вечности, если хотите! — с некоторым даже вызовом сказал мой товарищ и посмотрел на меня тем сердито-настойчивым взглядом, каким смотрят на собеседника, когда боятся его насмешки. Потом, не дожидаясь моего ответа, он рассказал мне следующую историю:
— Лет десять назад я учительствовал по окрестным селам, пока мне не удалось наконец получить место в моем родном селе. С тех пор я здесь и живу. Об этом я мечтал давно — вернуться и поселиться навсегда в отцовском доме, который вы видели уже отремонтированным и обновленным. Охотничья страсть захватила меня еще в детстве. В нашем роду это наследственное. Именно она заставила меня стать учителем и сельским жителем. Ведь к тем местам, где ты долго охотился, привязываешься и начинаешь любить их как что-то свое, кровное…
Однажды в июне, когда я ловил рыбу недалеко от села, у большой мельничной запруды, я заметил на мягком прибрежном песке следы выдры. Остатки чешуи и костей, на которые я наткнулся, окончательно убедили меня в том, что выдра ловит рыбу где-то поблизости.
В тот же вечер я решил устроить засаду в верхнем конце запруды, у самой быстрины.
Я присмотрел себе удобное место. Река делает там некрутой поворот, по правому берегу выступают скалы, сложенные из синеватого сланца, а под скалами приютилось что-то вроде площадки, окруженной с трех сторон водой. Незаметная в кустах тропка выводит в этот укромный и красивый уголок. Знают его немногие — лишь те, кто сворачивает сюда, чтобы напиться из прозрачного и холодного родничка, выбивающегося из скал. Точно кусты сирени, нависают там над рекой несколько низкорослых лип. В то время они были еще ниже, но как раз в те дни только что зацвели.
Вечером я с ружьем в руках притаился в этом местечке.
Вначале я вгладывался в воду и терпеливо дожидался появления выдры. Я весь сосредоточился на предстоящей охоте. От нетерпения и страсти мне казалось иногда, что я вижу голову плывущей выдры. Вот она рассекает воду, по обе стороны ее по воде бежит морщина, образует широкие круги, и они, подрагивая, скользят к берегу… Вглядываюсь получше — это плывет лягушка, и я медленно выдыхаю воздух, который удерживал в груди…
Через час я устал от ожидания и потерял надежду увидеть выдру. Лишь тогда я заметил, как красива июньская ночь.
Покойная и светлая, она еле слышно шептала что — то свое. Под лучами луны река поблескивала золотом. Временами из воды с легким плеском выпрыгивала рыба и, сверкнув в воздухе, снова скрывалась. Лягушки выводили долгие рулады, точно молились. Липы надо мной слегка покачивали своими широкими листьями, и их тени едва заметно колыхались на гладкой воде запруды. А в родничке утонуло несколько звезд, и они покачивались в его чистой воде, словно упавшие на дно золотые монетки. Не случалось ли вам, замерев, вслушиваться в такую ночь? Скоро вам начинает казаться, будто вы слышите, как растет трава, как кипит вокруг молодая жизнь, как все говорит вам о радости быть молодым и сильным, о радости жить. Земля и небо сливаются воедино, и вас тоже что — то подхватывает и несет. Радость распирает вас, вы готовы заключить в свои объятия весь мир…
Я положил ружье в сторону, лег на теплый камень и, отдавшись мыслям о прекрасном, смотрел на чудесное июньское небо.
И вот как раз когда я забыл про выдру, она появилась.
Внезапный всплеск, после которого лягушки тотчас умолкли, заставил меня взглянуть на запруду.
Голова выдры рассекала воду против течения.
Первой моей мыслью было схватить ружье. Но я тут же сообразил, что это движение меня выдаст. Луна, которая тем временем поднялась выше, осветила мою площадку, и стволы ружья отсвечивали синеватым блеском.
Надо было сохранять неподвижность и ждать удобной минуты.
Выдра доплыла до быстрины. Вот она вылезла на песчаный мыс и блеснула на песке, точно черная кошка. Потом издала тихий, неопределенный звук и легла.
К ней двинулись три черные тени. Они окружили ее и стали тыкаться ей в морду. Потом, точно по данному знаку, все четверо побежали к краю мыса и снова на мгновение остановились. Чуть позже они выстроились у быстрины рядком и стали бить хвостами по воде.
Старая выдра учила своих детенышей ловить рыбу. Частыми и сильными ударами хвоста она вынуждала рыбу забиваться в вымоины. Малыши подражали матери.
Когда кому-нибудь удавалось схватить добычу, он бежал с еще бьющейся в пасти рыбой на песчаный мыс и там ее съедал.
Занятие это продолжалось целый час. Четверо зверьков то внезапно исчезали, то снова появлялись, словно четыре быстрые тени.
Постепенно их охотничье усердие ослабевало. Они наелись и начали играть. Кошачьи тела с быстротой молнии мелькали в воде. Они гонялись друг за другом, переворачивались на спину, сплетались в большой черный клубок, с тихим плеском уходили под воду и снова показывались, увлекаемые течением. Иногда было слышно, как детеныши прихватывают и кусают друг друга, издавая при этом негромкие хриплые звуки, напоминающие мурлыканье.
Улучив минуту, когда зверьки скрылись под водой, я схватил ружье, упер приклад в плечо и, держа палец на спуске, стал ждать их появления.
И вот у самой площадки, на которой я ждал, опустившись на колено, показалась плоская голова старой выдры. Она была так близко, что я видел ее круглые, влажные глаза, во взгляде которых читалось что-то человеческое.
Быть может, она заметила мою тень или учуяла мое присутствие. Смотрела она на меня пристально и чуть удивленно, словно была не совсем уверена, что перед ней человек.
Несколько секунд я целился ей в голову, не решаясь выстрелить. Близость ее взгляда сковывала мою волю. Передо мной было живое существо, в глазах которого я видел тот самый свет души, какой можно увидеть и в наших, человеческих глазах.
Пока я целился, я не дышал и теперь почувствовал, что больше не могу задерживать воздух в груди. Сам того не желая, я вздохнул, жадно втягивая в себя ночную свежесть. Этого оказалось достаточно для того, чтобы выдра скрылась под водой. Запруда мгновенно опустела. Детеныши исчезли так же внезапно, как появились.
Я остался на моей площадке, несколько обескураженный и смущенный собственным поведением. Потом, когда лягушки снова затянули свою меланхолическую песню, я вдруг почувствовал в душе своей необыкновенное спокойствие — такое, какое наступает лишь когда человек счастлив и любит. По дороге домой я посмеивался про себя, весело насвистывал и смотрел на молодой месяц…
