Мариам Юзефовская - Господи, подари нам завтра!
Приближаясь к двору, где жили Кобыливкеры, Рут внутренне подбиралась. Мирка, застряв под кровом этой семьи, жила среди них как вражина, строго соблюдая закон – ни мира, ни войны. Рут, вступая на порог этого дома, чувствовала себя смущенно и неуверенно. Обычно, дверь ей открывала Рейзл, у которой при виде родственницы появлялась на губах кислая улыбка. Но Рут делала счастливое лицо:
– Шалом, сватья! Мир вам! – она здоровалась с фальшивой радостью, осознавая – мира здесь не было и не будет, возможны лишь краткие перемирия. И в этом была та высокая дипломатическая ложь, без которой не могут обойтись послы враждующих держав.
– Что тебе сказала эта ведьма? – настороженно встречала её Мирка.
– А что она может мне сказать? – Рут деланно безразлично пожимала плечами.
И тогда Миркино лицо прояснялось. Она коротким клевком целовала Рут и усаживала на кровать – единственное, что ей принадлежало в этом доме.
– Ну как дела? – спрашивала Рут, доставая из тайников своей одежды узелок с деньгами и протягивая его дочери.
– Нет, мама, нет! – горячим шепотом начинала отнекиваться Мирка, поминутно оглядываясь на дверь и отталкивая руку Рут.
– Не морочь голову, – она засовывала узелок под подушку, – солить мне их, что ли? Папа с Божьей помощью зарабатывает, на еду нам хватает, что еще нужно в нашем возрасте? – Рут хотелось долго и обстоятельно говорить о своей жизни, о боли и тревоге, которые гложут её.
– Но обида переполняла Миркину душу, и она перебивала мать:
– Вчера эта ведьма… – вступала Мирка, и её глаза загорались недобрым огнём.
Рут слушала, качая головой: «Боже! Что за жизнь у моей девочки.
Своим врагам не пожелаю. Эта Рейзл – настоящий казак в юбке.
Хлебом не корми – дай только помахать шашкой. Она ни на миг не спускает глаз с этого недотёпы Боруха и командует им как хочет, – даже в его супружеской постели. Конечно, Мирка тот еще фрукт. Я свой товар знаю. Но надо же как-то жить. Надо смириться с тем, что есть». И она делала робкую попытку смягчить Миркино сердце:
– Мирелэ! Золотце! Я тебя прошу! Пусть всё горит ясным пламенем! Какое тебе до нее дело? У тебя есть свой муж, свой примус, своя кастрюля. Сегодня ты сварила бульон, завтра борщ. От кого ты зависишь? Кто-то тебе может сказать «да» или «нет»?
– Не говори глупости! Какой борщ? Кому я буду готовить? – взмывала, словно коршун, Мирка. – Эта ведьма внушила Боруху, что с его слабым желудком ничего нельзя есть из моих рук. А для себя мне ничего не нужно? Ты же знаешь мою работу.
– Да, да, – торопливо кивала Рут, – благодарение Богу ты всегда сыта.
Миркина работа была предметом тайной гордости Рут. Иногда она нарочно возвращалась с базара кружным путём, чтобы на минутку заглянуть в городскую столовую, где Мирка в белом туго накрахмаленном халате и кружевной наколке сидела за кассой. Рут любовалась, глядя на ловкие пальцы дочери, мгновенно отсчитывающие сдачу. Но её пугали приветливые улыбки, которыми Мирка одаряла знакомых посетителей. «Слишком много мужчин вокруг. Так недолго и до греха при таком муже». Но тут ничего нельзя было поделать. Рут умела смиряться с тем, что преподносила ей жизнь. Тем более что на бочку дёгтя одна-другая ложка мёда все-таки перепадала. Нужно было только верить, надеяться и ждать.
Это многолюдие, точно прибой, накатывающий на стеклянную будочку, где восседала Мирка, принесло однажды и отступника Нюмчика. Со временем он стал заглядывать сюда всё чаще и чаще.
Постепенно Мирка вошла в курс его дел. И Рут, затаив дыхание, собирала драгоценные крохи: «Говоришь, пришел в новых ботинках? Берёт первое и два вторых. Уже начал зарабатывать!» И совсем была на вершине счастья, когда дочь ей однажды сказала:
– Мама, наш Нюмчик вечерами учится. Скоро будет учителем младших классов.
Но в одно из воскресений Мирка, опустив глаза, пробормотала:
– Мама, ты должна поговорить с Гелей!
– Что такое? – вскинулась Рут.
– По-моему, между ней и Нюмчиком ладится дело.
– Дело? – не поняла вначале Рут, хотя вещунья-душа, забилась в тревоге.
– Как бывает между мужчиной и женщиной, – стеснительно выдавила дочь.
– Не может быть! – вскрикнула Рут.
– Тихо! Эта ведьма подслушивает! – Мирка выразительно кивнула на дверь.
– Они же близкие родственники! И потом Нюмчик – еще дитя.
Она старше его! – Рут казалось, что небо медленно опускается ей на плечи.
– Ты мне это говоришь? – яростным шепотом ответила дочь, – скажи это своей сестричке!
Рут поплелась домой. Всю долгую дорогу её мучила мысль: «Не дай Б-г, если узнает Бер!» Поднявшись на крыльцо, она заглянула сквозь застекленное крохотное окошко в тамбур и увидела Гелю.
Босая, раскрасневшаяся, она сидела на табурете для клиентов. Её юбка была задрана выше колен. Рука Бера лежала на белой, полноватой, как и у Рут, но без единой синей прожилки, ноге. Вначале Рут не поверила своим глазам. Когда вошла, Бер смутился и хрипло сказал:
– Так быстро ?!
– А ты хотел, чтоб там, где я была, меня и похоронили? – отрезала Рут с дрожанием в голосе и, не глядя на сестру, прошла в комнату.
За её спиной раздался смущенный смех Гели, и тотчас всё затихло. «Где были твои глаза, Рут? – спросила она себя, – как ты могла пройти мимо шевровых лодочек и блестящих, словно паюсная икра, лаковых туфелек, которые Бер сделал для неё своими руками?! Мимо его нового костюма-тройки, сшитой у самого Фингера?! А эта борода, которую он раньше сам кромсал ножницами?! Теперь нет недели, чтобы не заглянул к ней в парикмахерскую. От него одеколоном за версту несёт. О чём ты думала, Рут?» Она прошлась по комнате.
Постояла у окна.
«Но разве я приставлена сторожем к честности моего мужа? – внезапно вырвалось у неё, и Рут приложила ледяные ладони к пылающим щекам. – Прочь! Прочь от этого позора!» Кинулась к сундуку, отбросила крышку и вытащила древнюю клетчатую шаль. Расстелив её на полу, стала собирать свои вещи. В этот миг Рут не думала, куда бежать и как жить дальше.
– Что случилось? – она услышала шаги Бера, но даже не обернулась, – ты ждешь старьёвщика? – с неловкостью в голосе пошутил он, перебрасывая мостик примирения. «Как ей объяснить, что я устал от этой жизни, от себя самого, – подумал Бер, – а Геля – это отдушина. Игра в молодость и счастье». Он молча смотрел на Рут.
Ей хотелось крикнуть ему: «Ты – изменник!». Но пересилила себя и тихо сказала:
– Я ухожу. Мне здесь нечего делать.
– Ты выкидываешь коники, словно молодая девушка, – фальшиво засмеялся Бер.
Рут почувствовала, что её, точно щепку, подхватило и понесло в тёмный омут ярости:
– Почему я всю жизнь должна давиться чужими объедками? Твоя милостыня для бедных стоит у меня все годы, как кость в горле, – прошлые обиды всколыхнулись в памяти, и гнев окрасил её глаза в цвет грозового неба.
– Что ты болтаешь? – Бер в изумлении отшатнулся, такой он её видел впервые.
– Ты ввёл меня в свой дом, как кладбищенскую нищенку. Ты мне дал то, что у тебя осталось от покойной Леи. И я молчала. Но теперь…
Бер подскочил, схватил её за плечи и тряхнул изо всей силы:
– Закрой свой чёрный рот. Клянусь землёй и небом, – опамятавшись, оттолкнул от себя, криво усмехнулся, – мне смешно слушать тебя.
– Наконец-то ты научился смеяться, Бер. Это моя сестра тебя заразила? – Рут презрительно кивнула на дверь, отделявшую комнату от тамбура.Там царила настороженная тишина. «Нюмчик», – вдруг вспыхнуло в её сознании. И она в запале со злорадством выкрикнула:
– Ты слишком рано родился, Бер! У неё есть помоложе. И там уже всё сладилось.
Он застыл, точно окаменел, лишь тугие желваки играли на смуглом лице. Потом окинул её ненавидящим взглядом и, круто повернувшись, выскочил из дома. Рут громко засмеялась вслед, а когда затихло эхо железных ступенек, вышла в тамбур. Геля стояла, прижавшись спиной к шкафу.
– Ну, – Рут, тяжело ступая, вплотную подошла к сестре, – ну, – повторила с угрозой, – что за собачью свадьбу ты здесь затеяла?
– Не сходи с ума, – прошептала Геля трясущимися губами, – подумай своей головой, зачем мне нужен твой Бер? Он же старик!
Рут пронзила обида за мужа.
– Значит, тебе больше нравятся молоденькие мальчики? Например, Нюмчик? – глухо сказала она.
Лицо Гели стало пунцовым:
– Да, мы муж и жена. – Лицо Гели стало пунцовым, но клянусь! – она прижала руки к высокой груди, – клянусь мамой! Мы скоро распишемся.
– Вон! – тихо сказала Рут.
Геля быстро, по-воровски, собрав свои немудреные пожитки, ушла к какой-то подруге. И Рут её не остановила. Поздним вечером Бер вернулся домой. Окинул взглядом комнату, недобро усмехнулся и, ни слова не говоря, лёг спать. Но не в супружескую постель, не на кровать, украшенную блестящими никелированными шарами, а на кушетку, с обтёрханной на углах обивкой, когда-то купленную для Нюмчика, а потом перешедшую к Геле.
