Ирина Лобановская - Жена из России
Вовка рисовал для нее. На одном рисунке, долго висевшем у нее в комнате, была черная кошка на красном ковре, на котором в стремительном полете застыло слово "мышонок"... Так называл ее не только Саша...
Позже, боясь лишних напоминаний, Маня разорвала все Вовкины рисунки, чтобы через много лет пожалеть об этом.
Она знала о нем все: какие у него лекции, как зовут его маму, сколько раз он влюблялся. Она думала, что знает о нем все. Не задумывалась ни о чем, не оглядывалась и не загадывала.
Он был беспредельно открытый. Яркий. Разноцветный. Легкий. И рядом с ним она тоже чувствовала себя легко и просто. А легкость - не синоним легкомыслия. Хотя корень один...
- Игреливый, - задумчиво сказала о Вовке бабушка, увидев его впервые.
Однажды в гостях они случайно встретили Сашу.
Все чувствовали неловкость. Кроме Вовки. Хозяин дома терзался противоречиями: и Саша, и Володя были его друзьями.
- Я думал, ты придешь один... - растерянно сказал он.
- Нет, - безмятежно отозвался Вовка, - мы всюду ходим только вместе. И чужие мнения нам не указ!
Маня хотела как можно скорее уйти. Она боялась взглянуть на Сашу, хотя тот казался совершенно невозмутимым: ни малейшего смятения в ясных, широко открытых, чересчур светлых глазах. Настоящий товарищ Мум...
Так кого же больше на свете: плохих или хороших? И какие они, эти плохие и хорошие? В чем смысл и суть таких определений? А какая она сама?..
- Что мы, преступление совершили? - возмутился Володя. - Обыкновенная жизнь: люди приходят и уходят, встречаются и расстаются. Норма! Чихня! Все очень просто! Не мучайся зря, мышонок! Дели все на двадцать четыре.
Они не совершили преступления. Конечно, нет. Что вообще называется преступлением? И кого же больше на свете...
А Саша неожиданно для всех напился. Сначала странным сделалось у него лицо: неподвижное, как маска, с застывшими жесткими чертами. Он пил и молчал, а потом вдруг неестественно, громко и вызывающе засмеялся и швырнул с размаха бокал о стену. Разлетелись осколки, по обоям медузой расплылось темное пятно...
Маня ушла в другую комнату. За ней вышли Володя и хозяин дома.
- Уходите быстрей! - сказал он, внимательно рассматривая шкаф. - Сашку я сейчас домой отведу...
Никто не совершил ничего дурного... До Машиного дома они ехали в полном молчании.
После той нечаянной встречи в гостях свидания с Вовкой превратились в самоистязание. Слова рождались с трудом, повисали в воздухе, казались бессмысленными и ненужными. Говорить вдруг стало абсолютно не о чем. Не хотелось ни о чем вспоминать, но само собой вспоминалось. Они виделись все реже и реже, а потом и вовсе перестали: что-то между ними сломалось. И совершенно притих телефон.
Наконец Маша решилась и подкараулила Вовку возле его иняза.
- Почему ты перестал мне звонить? - спросила она.
- А зачем ты ждешь моего звонка? Ты и сама можешь набрать номер...
Голос у него был чужой, уставший, монотонный.
- Мне кажется, тебе этого не хочется. Ты раньше звонил мне несколько раз в день. Просто так, чтобы услышать, - напомнила она.
- Вот и позвонила бы сама просто так. Ты ведь знаешь, как сейчас трудно со временем... Мышонок, у меня диплом на носу, - беспомощно объяснил он.
Ей показалось, что это не он, а совсем другой человек. Или он, но в другом образе. Наверное, Сашином... Уважаемый товарищ Мум... И снова это проклятое время! Ни у кого на свете не хватало времени для нее...
- Я люблю тебя, - неловко сказала она.
- Знаю, - с досадой отозвался Володя. - Манечка, дели все на тридцать два, не ошибешься... Сколько раз я тебе советовал...
Как невесело это звучало!.. Ну, для чего ты суешься со своими никому не нужными признаниями и откровениями? Сейчас начнется неизбежный обмен любезностями...
- Но ты ведь лучше меня! Я знаю, что такое ты и что такое я. Я - легкий жанр... Просто болтун!.. Балаболка... Понимаешь, у меня, оказывается, совсем другой идеал жены... Послушай, а что это на тебе за полуперденчик? Какое ужасное пальто!
Он всегда знал, чего хотел. Он всегда говорил все, что думал.
Маша ошеломленно молчала, не в силах даже заплакать. Она еще не попадала ни в какие изломы. Вот оно что...
Пальто перешили из бабушкиного, правда, совершенно, нового, но от моды чересчур далекого. Значит, Вовке, сыну дипломата, просто стыдно быть с ней рядом. До нее дошло, наконец. Все объяснимо. При чем тут любовь? Откуда эта чепуха? Родители ее слишком плохо одевают, а бабушка вообще считает разговоры о нарядах глупостью и пошлостью. Ну да, отсутствием духовного развития.
Маня попыталась оттолкнуть обиду и сосредоточиться на идейной стороне вопроса.
- Другой? - повторила она. - Идеалы со временем меняются... Ты можешь позвонить мне когда угодно. Хоть через десять лет.
Он не позвонил никогда. При чем тут любовь?
Но случилось совсем неожиданное. Весной, в день ее рождения, пришел незнакомый мальчик с розами.
- Там, на углу, такой высокий блондин с длинными волосами. Он меня попросил передать и дал адрес, - объяснил мальчик.
Это был Саша.
А через полтора месяца, после Пасхи, он неожиданно позвонил.
- Знаешь, поехал на крестный ход в Сергиев Посад, - сказал он, не здороваясь. - Народу собралось - уйма. Ну, ясно... В давке мне сломали руку... Не суть. Теперь хожу в гипсе...
И повесил трубку.
Понимаешь ли, знаешь ли, помнишь ли...
После заключительного разговора с Вовкой Маша потрясла родителей и бабушку резким и категорическим заявлением о своем желании пойти работать. Потому что ей нужны деньги, свои "бабки" на тряпки - она слишком плохо одета и не желает больше ходить в обносках. А родители одевать ее не собираются. Они все время оправдываются тем, что на Машу с ее ненормальным ростом довольно трудно достать готовые вещи, а шить в ателье - им не по карману.
С Инной Иванной случилась истерика.
- Мне только этого не хватало! Это просто ужас! Ты с ума сошла! - закричала она.
- Чтобы с него сойти, его неплохо сначала заиметь, - буркнул отец.
Бабушка надолго насупилась и надулась. Отец внимательно осмотрел трех своих женщин и беззаботно махнул рукой.
- Инна, не пыхти! Ты у нас вечно начальник паники. Ну и пусть она идет работать и учится на вечернем! Что здесь такого? Все равно из нее толка не будет! Пирог без начинки. Буквы от слова не отличает.
И устроил дочку в редакцию крупной газеты.
Папа, почему ты меня так не любишь?!.
Замкнутая, настороженная, неестественно напряженная, Маня явилась на работу. Накануне звонила Элечка, долго разговаривала с подругой и учила, как себя вести.
Добрый эльфик уже второй год трудился маникюршей и учился в заочном Педагогическом, поскольку мать-одиночка, работавшая уборщицей, содержать взрослую дочку не могла.
- Улыбайся, не высказывай своего мнения и старайся ни с кем не ссориться, - поучала Эля. - Так лучше всего. Твое место за шкафом! Сделай вид, что ты всех любишь и всех уважаешь. Не дует - и ладно!
Маша последовала Элечкиному совету. Гнала информашки, вечерами ходила на лекции, в конфликты не вступала. Безразлично посматривала по сторонам карими, тоскливыми, жалкими глазами. Ждала любви и участия. Об этом Элечка ничего не говорила.
Единственный Машкин ухажер в редакции, фельетонист Бройберг, быстро отвалился от нее, встретив абсолютно искреннее нежелание и неумение трепаться, флиртовать, кокетничать и прочее-прочее... Она больше всего на свете боялась разговоров, которые в редакции велись запросто, направо и налево. Болтовня о том о сем. Напоминало своеобразное перебрасывание мячиком. Два раза не поймала - выбываешь из игры.
Маша краснела, бледнела, напряженно теребила пальцы, никаких мячиков не ловила, да и поймать была не в состоянии.
- Красиво звучишь! - заметил ей в первый же день ее появления в редакции Леня Бройберг и с удовольствием, словно испытывая на вкус каждую букву, произнес: - Мария Яблонская!
Маша по обыкновению смутилась и ничего не ответила.
Вокруг нее клубилась какая-то неведомая ей, наверное, интересная, но в то же самое время не подпускающая к себе и даже отталкивающая жизнь. Шел постоянный обмен взглядами, прикосновениями, намеками... И поцелуями в коридорах. Велись довольно откровенные разговоры о любовниках, встречах, изменах. Вступить в эту жизнь можно было только на ее основах и правилах. Как в чужой монастырь. Но новые правила совсем не нравились Мане своей удивительной легкостью и доступностью. Хотя это не мешало ей тосковать от собственного неизменного одиночества и постоянно обижаться на коллег, никак не принимающих ее в свою компанию. Ей одновременно и очень хотелось туда попасть, и было неприятно и страшно стремиться в неизвестное общество. Она снова боялась, боялась людей, их насмешек, возможных обид... Стыдилась себя, своих неловкости, глупости, неумения двигаться, говорить, улыбаться...
- Ты очень обидчивая девочка, - часто, еще совсем недавно, повторял Вовка.
