Лаура Рестрепо - Ангел из Галилеи
Я не признаю материи и не выношу формы, я — чистый взрыв, выброс энергии, ослепительная вспышка света. У меня нет тела, но есть сотни ног: проворных, как у молодого бычка, сверкающих, словно отполированная бронза, искрящихся, словно железо под ударами молота. Я — огонь, и мое пламя живое, я — колесница и пожираю пространство, я — молния и грохочу на гребне времени. Я швыряю звезды из пропасти в пропасть и несу сквозь пространство божественного Всадника в его перемещениях по небесным сферам. Сам Бог скачет на моей спине, вонзает шпоры в мои послушные бока, оставляя позади раскаленные потоки моей янтарной крови, покорной его священным капризам.
У меня одна-единственная голова, но у нее четыре лика, один обращен на север, другой на юг, третий на восток, четвертый на запад, и каждый из них устремлен вперед. Четыре пары глаз, но я вижу лишь Господа, четыре носа, чтобы вдыхать Его сущность, восемь ушей, чтобы слышать отзвуки Его голоса, четыре рта, которые возносят хвалы имени Его без отдыха и передышки, ночью и днем до неизмеримого изнеможения: Свят, Свят, Свят!
Свят Господь. Его присутствие сокрушает, всепоглощающий океан Его Любви ошеломляет, захватывает, раздирает, опустошает невыносимым всплеском света. Слишком много света! Все остальное бледнеет и исчезает. Перед моими глазами, ослепленными Им, мир людей едва проглядывается за пеленою струящегося стекла.
Слово «Бог» слишком велико для меня. Кто такой я, Орифиэль, чтобы произносить его? Я ничто, растворенное в ничто, преданный пес, изумленный прислужник, павший ниц и уткнувшийся в землю всеми своими четырьмя лицами.
Создатель допустил меня ко всем своим благам и райским кущам, ко всей своей благодати и сиянию, мне не доступно лишь одно, но это основа основ: я не способен постичь Его. Его тайна так далека от моего понимания, что любые попытки познать Его без единой надежды на спасение увлекут меня в грех тщеславия. Мне достаточно — и много более того — видеть Его отражения, нести на себе Его могучий вес, слышать доносящиеся из Его уст повеления, которые я раболепно выполняю, до того как Он успеет досчитать до двух: Возьми в руку раскаленные угли, Орифиэль, и обрушь на тот город! Или: Ты будешь называться Меркаба, Орифиэль, и Я взойду на твою колесницу. Или: Принеси мне кусок хлеба, Орифиэль, мне захотелось испытать голод! (Согласно прихоти великого создателя миров и изобретателя имен, сегодня меня зовут Орифиэль, завтра будут звать Меркаба, вчера звали Метатрон или звали любым другим из моих семидесяти шести прозвищ.)
Я лишен цельности, как и личности: я не один, меня легион, меня и нас больше тысячи, одно колесо заключено в другом, и внутри этого еще и другое, и другое внутри следующего — и так насчитывается десять воинств, которые формируют концентрическую армию Колес и Тронов. И пусть не пробуют нас удержать, мы неуловимы. Мы горим в лихорадке головокружительной спирали многоликости, и из наших рук исходят столбы дыма.
Мы так велики, что можем объять галактики, но одновременно мы так малы, что помещаемся в булавочной головке. Как страшно, как ужасно то немыслимое количество нас, ангелов, помещающихся в булавочной головке!
Наше имя Орифиэль, Трон Господень, отдохновение в Его непомерных трудах. Наше имя Орифиэль, Колесо Господне, помощь в Его бесконечных странствиях. Наше имя Орифиэль, и благословенны мы среди всех ангелов, потому что лишь нам даровано задыхаться от счастья под розовыми ягодицами Бога.
II. Ангел без имени
~~~
Донья Ара, молодая скорбящая мадонна, ушла, пообещав нынче же вечером открыть для меня тот самый ящик. Меня глубоко потрясла рассказанная ею история, я только не могла решить, кто из персонажей очаровал меня больше — ангел или его мать.
Пролистав оставленную тетрадь, я сделала несколько снимков. Мне удалось осилить полностью только сегодняшние страницы, надиктованные несколькими часами ранее неким небесным духом, именующим себя Орифиэль, а еще — Троном и Колесом.
Прочитанное привело меня в полное замешательство. Откуда же на самом деле появляются эти невероятные тетради?! Они слишком наивны и простодушны, для того чтобы быть надиктованными ангелом, но при этом абсолютно невозможно поверить в то, что их написала малограмотная женщина из бедного квартала. Я вновь и вновь перечитывала каждую строчку, сбитая с толку и завороженная крылатым созданием, которое посредством клетчатой тетради в пятьдесят страниц признавалось в том, что несет на своем хребте ни много ни мало как самого Бога.
Кто же на самом деле это писал? Если автор текстов донья Ара, то я могу предположить одно из трех: либо она действительно имеет некий контакт с существом из другой реальности, либо в ней живет личность, гораздо более сложная, чем можно предположить, либо она просто откуда-то все это переписывает. Однако ею самой была выдвинута, разумеется, наиболее соблазнительная гипотеза, согласно которой речь идет о тайном голосе ее сына, ангела, она улавливает его сигналы каким-то способом вроде телепатии и записывает их. Да, это была самая соблазнительная гипотеза, но и наименее убедительная, ведь трудно не назвать бредом версию, будто юноша, не владеющий испанским, диктует тексты, которые не смогла бы придумать и я — профессиональная журналистка. Но чем бы они ни были, какого бы происхождения ни были — божественного или человеческого, подлинными или поддельными, эти тетради таили в себе откровение и подлинную тайну.
Орландо заглядывал в тетрадь через мое плечо.
— Гляди, вот ты говоришь, что он не знает своего имени, — указала я на строчку в последнем куске текста. — А тут написано от лица ангела, называющего себя Орифиэль…
— Это он говорит сегодня, завтра скажет совсем другое.
Я бы все отдала, лишь бы продолжить захватившее меня чтение, к тому же мне было очень хорошо сидеть у теплой печки. Кто-то, проявив заботу, повесил мои мокрые джинсы сушиться у огня. Там же стояли и кроссовки. Но пришлось прерваться и вновь выйти на холод, потому что было уже почти пять часов вечера, и мне следовало присутствовать на мессе, которую служил падре Бенито.
На улице меня встретили все те же дождь и вязкая грязь. И хотя мы с Орландо скорее скатились, чем спустились к церкви, но все равно опоздали и подошли лишь к самому концу проповеди. Внутри стоял запах мокрой псины, исходивший от толпы людей в шерстяных пончо. В глубине, приколоченный к кресту, страдал огромный Христос, страшно изувеченный и окровавленный.
Падре Бенито я не видела, зато слышала достаточно хорошо его слова, полные праведного гнева, гремевшие под сводами и искаженные репродуктором:
— … Эта женщина посмела сказать нам, что, будучи беременной, видела вещий сон. Ей приснилось, по ее словам, что она родила теленка, и потому она решила, что на ее сыне будет Божье Благословение. Святотатство! Это пахнет святотатством! Я спрашиваю вас: так ли уж велика разница между теленком и агнцем? А кого называют Агнцем? Самого Иисуса! Говорю вам, что здесь, в этом приходе, появились те, кто замыслил заменить собой Иисуса!
После аргумента про бычка, который, как я поняла, был направлен против доньи Ары, он процитировал фрагменты из надиктованного ангелом текста, подлинные фрагменты, я уверена, так как это был именно тот кусок, что я только что прочла в розовом доме. Разведка священника в стане врагов, последователей ангела, без сомнения, работала быстро и эффективно. Больше всего падре Бенито поразило упоминание ягодиц Бога.
— Лишь нечистые дьявольские уста способны так кощунственно принижать достоинство Господа нашего! — вибрировали старенькие репродукторы, добавляя драматичным словам электронные эффекты. — Только похотливая тварь решится упомянуть сокровенные части тела Пречистого!
Я решила сделать фотографии падре Бенито — он в любом случае станет отрицательным персонажем в моем репортаже (я представила себе подпись к фотографии, которую сделает мой шеф: «Сыщик на амвоне!»). Я прошла вперед к алтарю и начала работать, стараясь поймать наиболее выразительные гримасы священника. А он их делал великое множество, и особенно эффектно смотрелся прилипший к нижней губе падре окурок Lucky Strike — он читал свою проповедь, дымя как паровоз.
Полагаю, я совершила ошибку, отделившись от толпы прихожан и шагнув на ступени алтаря, а может, подошла слишком близко или не опустилась на колени, когда должна была сделать это, в любом случае в моих действиях, видимо, просматривалось некое неуважение к церковным обрядам.
Священник обрушил с амвона на мою голову град проклятий, не называя меня лично, но глядя столь свирепо, словно бы я была в чем-то виновата, и тыча в меня пальцем, особенно когда произносил слова: современный мир, распутство современного мира и так далее. Один раз он сказал: демон, мир и плоть, нацеливая на меня указательный палец трижды, по разу на каждое слово.
