Эмилиян Станев - Весна в январе
— А кошка у тебя есть? — неожиданно спросил он.
Дядя Петко почесал затылок.
— Была, да что-то не прижилась. Убежала в город. Думаю на днях взять котенка. А почему ты спрашиваешь? — ответил он.
Дед Мирю продолжал всматриваться в балки. Взгляд его скользил по толстому пласту мучной пыли, которым они были покрыты, и вдруг он, заметив что-то в глубине мельницы, присвистнул от удивления. Торопливо переступив своими длинными ногами на две ступеньки ниже, старый охотник подался назад, словно хотел от кого-то спрятаться, и тихонько шепнул мне:
— Ружье… принеси ружье!
Я помчался в комнату и дрожащими руками схватил прислоненную к стене двустволку.
— Иди сюда, посмотри, кто жрал кур дядюшки Петко, — сказал он и подал мне руку, помогая взобраться на лесенку.
На балках было видно множество круглых следов. Они вели к задней части крыши, под которой находилась жилая комната. В обмазанной глиной чердачной клетке спиной к нам лежало какое-то животное, выглядевшее издали серым клубком. Оно лежало у самой трубы и, очевидно, не подозревало, что за ним наблюдают.
Дед Мирю вскинул ружье и прицелился. Треск выстрела заглушил на миг грохот жерновов. На чердаке что-то зашипело, завозилось, и перед самой дверью комнатки на пол тяжело плюхнулся большой дикий кот с пышным полосатым хвостом… Быть может, он пришел сюда из окрестных лесов, где дикие кошки попадались, хотя и редко. Склонность к комфорту и лени, заставившая его предков тысячелетия назад прийти в человеческое жилье, привела его на старую мельницу. Он привык к людям. На чердаке мы нашли настоящую перину из куриных перьев — чудесное ложе, которое устроил себе незваный гость.
— Видишь, от кого сбежала твоя кошка? — сказал дед Мирю, приподымая кота за задние лапы и ища глазами какой-нибудь гвоздь, на который он мог бы его подвесить, чтобы снять шкуру.
Черепаха не переставал охать и ахать.
— Вот ведь что спало над моей головой, ты подумай! — приговаривал он. — Как он меня не сожрал, как не придушил ночью? Ну, Мирю, ну, старина, ты меня от смерти спас! Чем мне тебя угостить, как отблагодарить тебя?
— Ладно, ладно, — смеялся старик. — Или мало ты его кормил да привечал? Смотри, какую шкуру он наел на твоих курах. Она мне и будет наградой…
ЛИСА С БУБЕНЧИКОМ
Дед Мирю ставил в лесу капканы. У него их было несколько — и побольше и поменьше. Большие он ставил на лисиц, а малые — на куниц, белодушек и хорьков.
Осенью, когда шкура у зверя особенно хороша, мы каждый раз, отправляясь на охоту с гончими, прихватывали с собой и капкан. Старик ставил капканы в заранее намеченных местах — или на маленькой, едва заметной тропке, набитой зверем, по которой не проходили ни люди, ни скот, или у какой-нибудь межи, неподалеку от лесной опушки. Он вырывал ножом гнездо для капкана, заставлял меня тщательно собирать выкопанную землю и относить ее подальше. Потом он пристраивал капкан, разводил дуги, настораживал их и засыпал капкан сухими листьями и мелким хворостом, так что и самый опытный глаз ничего не мог бы заметить. В качестве привады он клал дохлую курицу или какую-нибудь маленькую птичку. Когда все бывало готово, дед Мирю доставал из мешка пузырек с пахучей жидкостью и брызгал ею вокруг, чтобы забить запах наших следов и привлечь зверька к тому месту, где поставлен капкан. В пузырьке старик держал рыбьи головы или отвар каких-то трав.
— Лисица очень любит рыбу, — учил меня дед. — Однако она не может ловить ее, как выдра, и ей удается побаловаться рыбкой только во время паводка. Тогда вода тащит большие камни, которые глушат рыбу, и она жмется к берегам. Когда же река возвращается в свое русло, побитая или оглушенная рыба остается в траве и тине, и вот тогда кумушка Лиса может оскоромиться. А для куницы и ее сестрички белодушки нет ничего лучше птицы или птичьего яйца…
Прежде чем приступить к охоте, старик проверял капканы. Я стоял неподалеку и держал собак, которых мы не спускали, чтобы они случайно не попали в капкан.
Однажды ноябрьским утром дед Мирю вынул из капкана маленькую черную лисичку. Она была жива. Дуги капкана защемили ей шею, но не придушили ее. Старик вложил ей в пасть здоровую щепку и связал ее длинную мордочку веревкой, так что лисичка не могла кусаться. В это время года молодые лисы уже вырастают, становятся почти как взрослые, но эта была маленькая, приятная и какая-то смешная. Она жалобно смотрела на нас янтарными глазами и, хоть и закладывала назад свои черные бархатные ушки, не шипела на нас и не пыталась сопротивляться. Капкан отнял у нее силы.
Мне стало ее жалко. Дед Мирю держал ее за ноги, как держат ягнят.
— Гляди, какая маленькая попалась, — сказал он. — И шкурка у нее еще жидкая, пятидесяти левов и то не дадут.
— Что мы с ней будем делать? — спросил я.
— Отнесем домой, посадим на цепь и подержим до зимы, пока она не подрастет и не выкунеет. Да только кормить ее надо…
— Давай отпустим ее, дед Мирю. Смотри, какая она маленькая, и глаза у нее такие…
— Кто же это отпускает лисицу, сынок? Она ведь вредная тварь. И людям пакости устраивает, и дичь уничтожает.
— Да эта ведь маленькая, что она может? Разве что лягушку поймает или мышонка. Давай отпустим ее, как мы тогда зайчонка отпустили, — настаивал я, с состраданием глядя на зверька, из пасти которого торчала щепка, придававшая ему мученический вид.
— Ну что ж, давай отпустим, — согласился старик. — Только хоть метину какую придумаем.
Я уже несколько дней таскал в кармане маленький латунный бубенчик, из тех, что привязывают к лошадиным дугам. Я нашел его на шоссе. Этот бубенчик позвякивал у меня в кармане, и во время охоты я зажимал его в кулак, чтоб его не было слышно. Вспомнив о нем сейчас, я предложил повесить его на лисенка.
Дед Мирю, засмеявшись, тут же согласился, достал проволочку (он всегда держал в карманах разные веревки и проволочки, которые могли ему понадобиться для капканов), сделал из нее ошейник, прицепил к нему бубенчик и надел на лисичку. После этого мы развязали ей пасть и отпустили ее.
Мне показалось, что, пощадив зверька, мы сделали веселое и доброе дело, но вскоре я понял, какой жестокой была наша шутка.
— Эта лисичка теперь будет все равно что монах среди лисьего племени, — сказал мне дед Мирю, не переставая улыбаться.
— Почему?
— Да потому что с этим бубенчиком на шее она никого не сможет поймать. Ни мышь, ни зайца, ни птицу. Придется ей поститься до конца жизни.
Тут я сообразил, что мы наделали, и долго еще думал о судьбе лисички. Я представлял себе, как она пытается выследить какую-нибудь мышь. Вот она крадется, как кошка, ждет, пока мышь покажется в траве. Вот она готовится прыгнуть, бубенчик звенит — дзинь-дзинь! — и мышонок мгновенно прячется. Потом лисичка подстерегает птицу или зайчонка, но ей никогда не удается их поймать. Коварный бубенчик издалека предупреждает жертву, и все разбегаются от этого звона, потому что это звук из мира людей. Лисичка становится вегетарианкой: питается ягодами боярышника, дичками, насекомыми, и единственная мясная пища, которую она может раздобыть, — это лягушки. Она ловит их по ночам у реки, когда они вылезают на берег. Но все это еще не так страшно. Страшнее другое: лисичка никогда, никогда не сможет встретиться с другими лисами, и у нее никогда не будет ни подруги, ни друга! Все бегут от нее, как от чумной, и прежде всего — ее сородичи. Только волки ее не боятся, наоборот — принимают за отбившегося от стада козленка. И сколько засад они будут ей устраивать, как будут охотиться за ее бубенчиком! Лисичка должна будет спасаться от их лап, потому что они не откажутся при случае и от ее тощего мяса. А что будет с бедным зверьком зимой, когда не останется ни плодов, ни насекомых, а лягушки, зарывшись в тину, заснут летаргическим сном? Тогда единственной ее пищей будет гнилая древесина какого-нибудь пня или какая-нибудь погибшая от мороза синичка. Наступят студеные январские ночи. Над белыми лесами будет светить маленькая холодная луна. Скованная льдом река перестанет шуметь — ни звука вокруг, только снег блестит и ветер гуляет по заснеженной земле. И вот среди этого белого молчания звенит неумолимый язычок бубенчика: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! Он словно смеется над голодной лисичкой, словно издевается над ее бедой, нахально, глупо позвякивает у нее на шее, и ничто на свете не в состоянии его умилостивить…
Вечерами, прежде чем заснуть, я представлял себе множество таких картин из жизни бедного зверька. Иногда я надеялся, что проволока может порваться, ее проест ржавчина и бубенчик слетит с лисьей шеи. Еще я надеялся встретить ее, рассчитывал, что наши собаки нападут на ее след в том самом лесу, в котором мы ее поймали. Но никаких следов лисички не обнаруживалось. Дед Мирю тоже ничего не мог о ней узнать — ни у охотников, ни у пастухов. Никто из них не слышал бубенчика. Может быть, лисичка уже покинула эти места или ее разорвали волки?
