Лада Лузина - Любовь - не сахар, сахар - не любовь
Выпустив из рук соперника, Шурик подошел ко мне, поднял, молча прижал к себе. Моя голая грудь прижалась к его груди. Но сейчас это казалось несущественным, неважным, само собой разумеющимся. Его объятия были такими большими и всеобъемлющими, что я чувствовала себя в них будто в маленьком домике.
- Тебе нужно выпить, у меня есть, - коротко распорядился он и достал из кармана шортов плоскую флягу.
Я глотнула из нее, не задумываясь, глубоко. Гадостный коньяк взорвался внутри теплом. Было ужасно весело. Два полуголых, вымазанных глиной животных в центре бушующей стихии.
- Пошли в море, - предложил он.
Я сделала еще один глоток, и мы поплыли по странно-спокойной морской глади, изрешеченной каплями дождя. Мне было лень шевелить руками и ногами, и я обхватила сзади мощную шею Шурика. Он нес меня, рассекая воду ровно и уверенно, как дельфин. Мы вплыли в грот Скалы-кольца, разделяющей два пляжа, и выползли на камни.
Высокий каменный свод защищал от дождя. Его серебряные стрелы звенели справа и слева от нас, а мы сидели, словно на террасе, попивая горько-горячий коньяк из фляги. И трудно было поверить, что в этом мире существует кто-то, кроме нас.
Некого предавать, не перед кем оправдываться, не к кому ревновать…
И потому, когда он наклонился ко мне, я с готовностью протянула ему свое лицо, свои губы, плечи, грудь, зная: на всем белом свете это принадлежит только ему одному.
* * *
Я пришла в себя, когда начало темнеть. Реальность навалилась как-то сразу, невыносимо тяжким грузом. Мы лежали на пляже посреди теплых, уже высушенных солнцем камней, два человека - родные, голые, невинные. И вдруг стали грешными, подлыми, отвратительными. Чужими.
Отпрянув от мужчины, я вскочила и заметалась в поисках купальника. Шурик не двинулся с места.
- Что случилось? - Его взгляд стал темным, упрекающим.
- А то и случилось, - отчаянно огрызнулась я, - что ты изменил Линде. И это моя вина.
- Я все ей объясню.
- Что, боже ты мой, ты ей объяснишь? Что мы, попав под дождь, не смогли сдержать своих природных инстинктов размножения?!
- Что мы любим друг друга.
- Это не так. Ты сам знаешь, что это не так. Это не любовь, а похоть.
- Нет, - зло произнес он. - Это любовь. Настоящая.
- Это настоящее свинство. Не смей ей ничего говорить. Я уеду сегодня же, как обещала.
- Уже поздно. Поезд ушел.
- Ничего, переночую на вокзале.
Отъезд казался мне единственно правильным решением, если в сложившейся ситуации еще можно было говорить о какой-то правильности. Быстро сгрести вещи и сбежать, раньше чем я увижу Линду, потому что у меня нет сил смотреть ей в глаза. Никаким враньем тут уже не откупишься - нас не было полдня, она не могла не понять.
Но моя слабовольная совесть плакала и канючила у Бога: «Сделай так, чтобы она ничего не заподозрила! Ведь того, чего ты не знаешь, - не существует. Измена, о которой тебе неизвестно, не может разрушить твою жизнь. Пусть Линда останется в неведении. Достаточно того, что я знаю о своем скотстве и ненавижу себя за это…»
Дача была тихой и мертвой. Ни в одном из окон не горел свет.
Господи, неужели Линда догадалась, и…
Нет, не хочу этого знать, не хочу!
Я ринулась в душ и жестоко - ах, какое слабое наказание! - включила ледяную воду. Желтая грязь стекала с моей груди. Я отчаянно терла себя мочалкой, смывая следы бури, глины и любовных утех. Следы предательства. Потом, завернувшись наспех в полотенце, начала лихорадочно паковать чемодан.
- Маша, иди сюда, - позвал Шурик. Его голос был официальным.
Я выбежала из спальни и наткнулась на Линду, сонную, заторможенную, одетую в белый махровый халат. Ее жених стоял рядом.
- Чего ты такая взъерошенная? - спросила она слабо. - Тоже дуешься, что я ужин не сделала? Простите, дорогие, но сегодня вам придется питаться консервами. Как заснула после обеда, так до вечера и проспала. Вот Шурка разбудил. А вы на пляже были?
- Да, - невинно согласился Шурик. - Нас на море гроза застукала. Неудивительно, что ты так долго спала - в дождь всегда сон крепкий.
- Нет, - покачала головой Линда. - Мне что-то нехорошо. Я, наверно, сейчас опять лягу. Там в холодильнике овощи, икра - с голоду не умрете.
- Да уж состряпаем что-нибудь, - отозвался предатель. - Да, Маша?
Предательница безвольно кивнула.
- И еще, Шурик, не дуйся, пожалуйста, но ты сегодня в дядиной спальне переночуешь, хорошо?
Ее ясный голос звучал устало. Глаза глядели на нас затуманенно и равнодушно. Линда не бравировала, не позировала, не лгала - реально не догадывалась ни о чем. И похоже, правда, чувствовала себя неважно.
- Хорошо, - сухо согласился Шурик.
А я поняла, что у меня уже не хватит сил уехать сегодня.
Я ограничилась тем, что заперла изнутри дверь своей спальни, напрочь позабыв про открытое настежь окно, и вспомнила о нем лишь тогда, когда было уже поздно…
А затем всю ночь стискивала зубы, чтобы мои стоны не были слышны за стеной.
* * *
Утром выяснилось: у Линды жар. Шурик отвез ее в Севастополь и, с помощью дяди, устроил в какую-то частную лечебницу. Врачи сказали: больная пробудет там не меньше недели. Острая инфекция, лучше не рисковать! И, оставив в больнице, мы словно бы забыли ее там. Не сговариваясь, стали вспоминать Линду лишь как нашего больного товарища, которого нужно регулярно проведывать и носить ему в палату фрукты и цветы.
Жалость к ней, приправленная неунывающими муками совести, была последним чувством, которое я смогла трезво осознать. Дальше мы оба жили без дум в голове, зная: наше счастье будет длиться до первой здравой мысли о будущем. Мы напоминали двух изголодавшихся зверей, которых ненадолго пустили к вожделенной миске с едой, и они, остервенело, давясь, запихивают в рот пищу, понимая - больше такой возможности не будет. И оттого, сколько они съедят сейчас, зависит, как скоро они умрут с голоду завтра.
Мы купались в шторм, плавали под водой, устраивали заплывы наперегонки. Я научилась грести кролем и стрелять из морского ружья. Мы облазили все прибрежные скалы. Мы радостно возились с Семкой, повсюду таская его за собой. Мы плавали на яхте, которую одолжил Шурику сосед - дядин друг. Смеясь, мы поднимали на ней черный пиратский флаг, сделанный из моей старой майки, и однажды далеко-далеко от берега поймали унесенную морем надувную акулу с голубыми глазами. Мы ездили в Херсонес и бродили по разрушенному театру, между древних греческих колонн и современных кафешек. Мы ужасно напились там и, усевшись на асфальт прямо посреди центральной аллеи, вдохновенно и сбивчиво рассказали друг другу историю всей нашей прошлой жизни. Люди испуганно обходили нас стороной… Мы загорели до черноты, объедались мидиями и рыбой, запивая их красным крымским шампанским. Мы устраивали себе пионерские «барбекю», пекли картошку и жарили на костре наколотые на веточки мясо и хлеб. А потом, сидя ночью у огня, пели хором нашу «Бригантину».
Вьется по ветру веселый Роджер,
Люди Флинта песенку поют.
И, звеня бокалами, мы тоже
Запеваем песенку свою.
А еще отчаянно любили друг друга, часами, ночами, неустанно, безостановочно, на пляже, в море, на палубе, в горах, в спальне. И, как это ни ужасно, были совершенно, абсолютно, идеально счастливы!
Так прощаемся мы с серебристою,
Самою заветною мечтой,
Флибустьеры и авантюристы
По крови, упругой и густой…
Август догорал, но здесь, на Феоленте, казалось, что лето вечно и счастье может быть вечным…
А все рухнуло в одно мгновение.
* * *
Рано утром Шурик решил мотнуться на севастопольский базар, пополнить наши запасы съестного и спиртного. Я еще спала и вскользь поцеловала его, не открывая глаз, не зная, что больше не увижу своего любимого. Того, кто вернулся ко мне, я не знала. Он вбежал в комнату, схватил меня за плечи и затряс с бессердечным неистовством морского шторма.
- Зачем ты это сделала? Зачем?
Я молча хлопала глазами, как бестолковая кукла.
- Сука, ты… Ты во всем виновата! - завывал Шурик.
Таким разгневанным, страшным он не был еще никогда. Сейчас этот человек казался действительно опасным, неукротимым, способным на все…
- Зачем тебе это понадобилось? А я, придурок, повелся!
Я испугалась. Он болтал меня изо всех сил, его пальцы больно сжимали плечи. Голова закружилась. И я закричала:
- Я ничего не делала! Пусти!
- Я все знаю! - взревел он и выпустил меня из рук.
Потеряв равновесие, я чуть не упала.
- Гадалка мне все рассказала, - произнес он, стиснув зубы. - Теперь мне все ясно.
- Что тебе ясно? - спросила я, окрысившаяся и сбитая с толку.
