Владимир Шуля-Табиб - Еврейское такси
Вдохновленные этим шедевром киноискусства, мы приступаем к непосредственному обучению. Наша черная учительница важно произносит названия простыней, а мы вслед за ней повторяем хором:
— Баттон шиит! Дроу шиит! Топ шиит! Пилой кейс!
Потом персонально по 5–6 раз перестилаем постель. А врачи — по 8–10 раз!
Мне удалось поймать на физиономии нашей преподавательницы торжестующе-ядовитую ухмылочку: она ловит кайф — в кои-то веки медсестре низшего ранга из Тринидада можно всласть поиздеваться над врачами! О таком она и мечтать не могла. О мой бедный ротный старшина! Ты был грубым матерщинником, но и только, такое утонченное издевательство тебе и не снилось.
— А теперь, доктор, назовите еще раз подряд снизу вверх все простыни!
— Баттон шиит, дроу шиит, булл шит, топ шиит! — бодро отвечаю я.
Она важно кивает после каждого слова и не сразу врубается, что я сказал «булл шит», то есть «бычье дерьмо», и это там, где речь идет о месте возлежания пациента. Но когда до нее дошло — взрыв негодования, ураган африканских страстей! Минут 20 длился шторм.
— Как вы можете так называть пациента?! В ННА должны быть только добрые люди, самые добрые люди!
— Синди, это ведь шутка.
— Это недобрая шутка. Вы недобрый человек, доктор?
Может быть, Синди. Может, я и недобрый. Трудно быть добрым после Афгана и Чернобыля. Я ведь не только лечил, я еще и стрелял, Синди. В людей. Вот так. Однако и ты не очень-то добрая, Синди.
Тем не менее она мне ставит зачет по теории постельной науки. Она отыграется завтра.
На следующий день мы учимся мыть в постели резиновый манекен. Между ног у манекена дыра в два кулака. В эту дыру вставляется резиновый агрегат: с одной стороны мужские половые органы, с другой — женские. Вынул, перевернул — и бабушка стала дедушкой. О, мытье больного в постели — искусство да еще какое!
В процессе мытья пациент ни на секунду не должен быть открыт целиком. Для каждого места своя махрушка, три полотенца. Дважды ты моешь руки и дважды меняешь резиновые перчатки. И такая тренировка как минимум раз в день.
Господи, где же ты, милая российская больница с серыми двухнедельными простынями, вонючими бабками и вечно пьяными санитарками, которые если раз в неделю помоют больного, то лишь тогда, когда его родичи сунут в карман что-нибудь!
Неудивительно, что один день пребывания в госпитале Кони-Айленд (самом дешевом в Нью Йорке, рассчитанном на бедняков) стоит более 1000 долларов. На такие деньги в Беларуси та же бабка могла бы безбедно жить два года.
Капитализм — это дорого, но чисто. Или наоборот: чисто, но дорого.
Потом мы изучали азы анатомии, физиологии, нормальную и патологическую психологию стариков, тяжелых больных. Это нам преподавал бывший хирург — невысокий седой умный негр Бен Томпсон, большой любитель бренди и женщин. Для нас, врачей, это действительно интересно: можно сравнить подходы к врачеванию у нас и у них, они серьезно отличаются. Остальным это до лампочки. И в самом деле трудно понять, почему для того, чтоб подтереть бабке задницу, надо непременно знать, из чего эта задница состоит, как функционирует. Многие сведения вообще никому не нужны, например, о типах и работе кислородной аппаратуры, которой на дому у больных нет и быть не может.
Потом я понял, что все это придумано для того, чтобы растянуть время занятий: платим-то мы долларами не за программу, а за каждый час занятий. Всю эту премудрость можно было бы уложить в два, от силы три дня, но тогда что же они заработают?
Но все имеет конец. Последние испытания — 100 вопросов — позади, на следующий день медкомиссия.
И вот она-то меня обухом по голове: по состоянию здоровья к такой работе я непригоден — высокое артериальное давление. Черт возьми, я ведь его совершенно не ощущаю, у меня абсолютно нормальное самочувствие, тем не менее это факт. Афганистан и Чернобыль бесследно не проходят.
Два месяца без работы, я задолжал всем, кому только можно. И кому нельзя — тоже.
И я снова иду к Иосси, куда же еще. Он встречает меня, словно я никуда не уходил. Не я первый такой.
— Завтра к семи, — улыбается Иосси. — O’ кей?
— О'кей.
