Юрий Красавин - Холопка
Это был сокрушительный удар, но Раиска устояла. Она сохранила уверенность и во взгляде, и в голосе.
— У меня есть парень, которого я обожаю, — сказала она. — Вот он-то, действительно, и красивый, и умный. Кстати, он расправится с любым моим обидчиком, имейте это в виду. У него есть охотничье ружье, он вызовет любого на дуэль, будь он хоть князь, хоть герцог, хоть принц, и пристрелит, как зайца.
Он покачал головой:
— Твой парень, если он есть, должен быть благодарен мне, и только.
— За что же?
— За бережное отношение к тебе. У тебя шалый возраст… Ты сама не знаешь, чего хочешь, то есть не отдаешь себе отчета. Насчет парня, может, и верно, однако… Я еще раз тебя предупреждаю: ты стоишь на пороге горячей влюбленности в меня. Я же, имей это в виду, не могу ответить тебе взаимностью.
— Ваш брат, старичок, только и смотрит, как бы подцепить кого помоложе, — сказала на это Раиска. — Вашего брата, старичка, мне ничего не стоит охмурить и одурачить. Я могу это проделать и с вами…
— Нет, — убежденно отозвался он. — Этот номер со мной не пройдет.
— Я уже всяких речей наслушалась. Ко мне в городе то и дело: «Ах, я только у вас покупаю и творог, и сметану… Ах, скажите, как вас зовут и нельзя ли с вами встретиться?.. Ах, примите от меня в подарок эти конфеты…»
Насчет конфет она соврала без всякого смущения: никто, увы, не дарил. Да и насчет «встретиться» тоже разговору не было. Но ведь могло быть!
— Запомните на будущее, господин дворянин: коли вы — «светлость», то я — «величество». Только так, и не иначе.
Пожалуй, это было произнесено неплохо, потому что Раиска была в эту минуту очень серьезна.
— Ты — холопка, — сказал он убеждающе. — Говоришь грубости, не умеешь разговаривать со старшими, действуешь прямолинейно, неискусно. А вот словом «старичок» ты меня достала. Да будет тебе известно, что мне всего сорок два года — возраст почти юношеский. Это во-первых. А во-вторых, я должен тебя предупредить, что меня почему-то любят женщины. Это прямо-таки несчастье какое-то: стоит мне улыбнуться любой из них, и она сразу тает. Хотелось бы, чтоб вы, барышни, были более стойкими, иначе просто неинтересно.
— А вы от скромности не умрете, — заметила Раиска, глядя на него уже с неприязнью.
— Осторожно: я сейчас улыбнусь, — предостерег он каким-то особенным голосом.
И улыбнулся всем лицом сразу — губами, щеками, лбом… Но самое главное произошло в его глазах: ласковый свет полыхнул в них, подобно зарнице, и Раиска почувствовала, как теплой волной окатило ее всю, и в смущении отступила. А сделав шаг назад, потупилась на мгновение и опять посмотрела на него, желая видеть его улыбку снова.
— Приходи ко мне сегодня вечером, — сказал он, понизив голос. — Когда стемнеет… или чуть-чуть пораньше, в сумерках.
— Куда? — спросила она непроизвольно, повинуясь отнюдь не своему разуму, а его воле.
— Ко мне, — он понизил голос до шепота. — Я буду ждать.
— Ладно, — сказала она тоже шепотом. — Хорошо.
— Чего ж хорошего? — спросил он уже погромче, после паузы. — Подумай сама: потрепанный жизнью и подержанный другими женщинами мужчина, уже в немалых годках — пятый десяток пошел! — приглашает тебя прийти к нему в лес… не когда-нибудь, а под вечер, когда стемнеет… и ты соглашаешься.
Раиска ошеломленно молчала; потом повернулась и пошла к деревне, сначала медленными шагами, потом быстрее.
— Разве это не холопство? — спросил он ей вслед.
Нет, она не очень-то и негодовала на него. Она не чувствовала себя униженной или оскорбленной. Разве не справедливо он сейчас поступил? Разве не правду он сказал? Она так легко покорилась, а это и есть холопство. С его же стороны все было честно и благородно.
Раиска осознала теперь, что он каким-то образом обрел власть над нею. Она покорилась этой власти, и вот что примечательно: рада была этому! А откуда эта власть? Уж не оттого ли, что когда-то его предки владели ее предками, крепостными крестьянами?..
С этим надо было непременно разобраться.
11Следующим днем был четверг, но Раиска не поехала в город, сказавшись больной. Мать отправилась вместо нее на рынок. Так бывало и раньше.
Едва только мать за порог, Раиска тотчас стала собираться… в Яменник. Зачем, сама не знала. Вырядилась в новое платье… Только в таком платье и лазить по чащам в Яменнике! Но она должна быть сегодня как можно наряднее!
Что за чувство ею владело? Не шла — летела на крыльях. Ветерком ее несло, словно пушинку.
На этот раз она даже заблудилась и некоторое время плутала по лесочку, прежде чем выбралась на едва заметную тропку. Это была не та, по которой она пробиралась несколько дней назад, и вывела ее не туда, куда хотелось, — к ручью, который она услышала, еще не видя его самого.
Ручей тут растекался довольно широко. Дно его было ровным, усыпанным мелкими разноцветными камешками. Вода стлалась тонким слоем и была совершенно прозрачна. А камешки лежали отнюдь не в беспорядке — их выложили таким образом, что угадывался… чей-то лик. Раиска не сразу, но увидела его: он был выложен не ясно, а… угадывался! Причем не с любой стороны, а, пожалуй, только с одного бережка, с одного места. Отсюда более или менее ясно можно было видеть и волосы, обрамлявшие лицо, и глаза, и брови, и нос, и губы… То был женский портрет! По наклону головы, по высверкам в глазах, по складке губ можно было поймать очень печальное выражение на лице этом.
Но стоило Раиске отступить в сторону несколько шагов, как изображение исчезло.
«Мне почудилось», — подумала она, но, вернувшись на прежнее место, опять увидела: да, лицо женщины, очень красивой и очень печальной — оно опять проглянуло сквозь движущийся слой воды. Движение воды придавало лицу живой, несколько изменчивый вид.
По берегу трава была притоптана, тут и там лежали малыми кучками разноцветные камешки. Значит… а то и значит, что изображение возникло не само собой, да и не могло так-то возникнуть! Кто-то искусным образом выложил камешки, верно сориентировав грани их, — получился мозаичный портрет. И этот «кто-то» был, конечно же… ясно, кто.
Арсений Петрович Сутолмин выкладывал мозаику.
«Так он художник!» — осенило Раиску. — Вот почему он такой странный. Все художники маленько с придурью, с прибабахом, с «тараканом»… Муравлик однажды весь вечер толковал ей о том, что художники, писатели, артисты — все с «тараканом», что именно потому они и талантливы: одаряя одним, природа уравновешивает это, обделяя другим. Вот ей, Раиске, ни за что не выложить камешками портрет, ей это даже в голову не приходило, а помещик Сутолмин, столбовой дворянин — выложил… Впрочем, все, что он говорил про свое дворянское происхождение, — вранье. Может быть, он сам верит, что это правда, но это вранье. Насочинял скуки ради… Может быть, хотел произвести впечатление на нее, Раиску. Хотел понравиться.
«Да и Бог с ним! Чем бы дитя ни тешилось… Гораздо важнее другое… Кто эта женщина? И почему она так печальна?»
Возле ручья с изображением женского лика Раиска просидела довольно долго. Потом выбралась из Яменника тем же путем, что и пришла. Постояла на опушке, глядя на свою деревню, поразмышляла: «Если его нет возле пруда, то он ушел куда-то далеко, не скоро вернется, и у меня есть время…»
Она повернула опять вглубь лесочка.
12На этот раз сразу вышла к тому месту, где стояла палатка. Остановилась тут, прислушиваясь к звукам. Вокруг было этак словно бы сонно. Дрозды перекликались. Жаворонок пел над ближним полем.
Всё занятно было тут Раиске. Желтая бабочка пролетела, словно бы кувыркаясь в воздухе. На осоке пруда поблескивали слюдяными крылышками стрекозы. Ветер, набегая волнами, играл листвой ближних осинок. А в пруду, в маленьком заливчике, лягушка старательно терла одна о другую мокрые резиновые калоши.
«Небось, и вечерами, и утрами ему квакает… — подумала Раиска. — А он слушает… Наверно, это ему в удовольствие».
Медленным взглядом обводила она это обжитое место, дивясь тому, что во всем тут видна была аккуратность. Ни обрывков бумаги, ни какого-то иного мусора. Нет обломанных веток, выброшенной из пруда тины… Человек, живший тут, даже траву старался поменьше топтать.
«А хорошо тут! — решила Раиска. — Я б тоже так-то пожила».
Осторожно ступая, чтоб не оставить следов, обошла она палатку вокруг. Замирало сердце: а ну как сейчас вылезет этот Арсений Петрович из своего полотняного домика да и спросит:
— А чего тебе тут надо? Как ты смеешь сюда заходить, холопка?
У нее было такое ощущение, словно она пришла в чужое жилье незваная и воровато оглядывает чужое добро. Она решила заглянуть в палатку. И заглянула: там было много мягких вещей — то ли одеяла, то ли подушки… матрац надувной, на матраце том радиоприемник… и даже телевизор, величиной с хлебную буханку.
