Елена Стяжкина - Все так
Собак Костик звал Аризоной и Иллинойсом и приглашал остаться навсегда. Сколотил две будки. Аризона иногда ночевала, завтракала и убегала по своим делам. Иллинойс приходил только по воскресеньям, когда все ждали.
Через два года вернулся Яша. Он сказал, что в тюрьме кормят за так и государство может на этом разориться. Жить Яше было негде, но строить дом себе одному он не хотел. А Гриша не хотел без Люули.
“Оставайся”, — сказал Костик Яше. И тот остался. Вместе в финансовом смысле жить было легче.
Через год Гриша пошел в школу.
Больше в их жизни ничего не происходило. Ничего такого, что делало бы их жертвами или героями. Костик защитился и потихоньку привыкал называть себя Константином Андреевичем. Летом он старался попасть к своим — в архивные хранилища, где его ждали размытые линии жизней не важных, не главных и, в общем-то, никому не нужных людей.
Они, эти люди, по-прежнему не укладывались в тенденцию. И Мардж написала: “Оставь их. Теперь в моде будут интеллектуалы”.
“Это странно, — написал ей Костик, — странно, что их будут изучать до того, как они вымерли”.
Мардж прислала Костику улыбку и приглашение во Львов, на грандиозный форум, чему-то, конечно, посвященный. Костик должен был выступить дискутантом на секции о пограничье.
В программе форума Костик не нашел ни одной известной ему фамилии. Получилось как у Оли, которая звонила из Хельсинки и жаловалась. Жаловалась на то, что по полгода ей приходится работать экскурсоводом. В это время она сильно устает, почти ничего не зарабатывает и совсем не смотрит сериалы. А когда снова начинает их смотреть, то не узнает ни одного героя. Они все меняются и меняются, и у Оли не хватает душевных сил, чтобы принять это спокойно.
Фамилия Зоряны, которая приехала во Львов, была Кэмп.
Она заикалась. Кусала кончик ручки. Морщила нос. Говорила глупости. Была похожа на первый снег. Реконструировала сказки. Ничего не изменилось. И внутри у Костика ничего не дрогнуло.
В первом кофе-брейке Костик отдал Зоряне Моцарта и четыреста евро.
“Это больше, чем нужно, — сказала Зоряна. — И это глупо”.
Костик улыбался.
Все складывалось так, как он задумал. Они снова были вместе. И когда-нибудь будут опять. И потом. И еще.
“У нас дочь”, — сказала Зоряна.
“А у нас мальчик”, — ответил Костик.
Она поставила на стол пластиковый стакан с чаем. Она вытерла рукавом свитера губы. Она вздохнула. Она подошла к Костику и обняла его за шею, прижавшись всем телом, уткнувшись носом в синий шелковый галстук.
А Костик обнял ее.
“Какого числа? — спросил Алик. — Какого числа началась эта нудная импотентская сага?” “А что такое “сага”? — спросил Гриша. — И что такое, если меня застраховать?” “А зачем тебя страховать?” — удивился Алик. “Ну, понимаешь…” — задумался Гриша.
И Костик задумался тоже.
С Гришей не до секса. С Гришей не до глупостей. Он — очень нудный и любопытный. Алик отвлекся, потому что Гришины интересы, если разобраться, теперь важнее Костиковых.
“Я не могу изменить мужу с тобой, — строго сказала Зоряна. — Потому что это может изменить мою жизнь. А я не хочу доить коров. У меня до сих пор болят руки, а по ночам на ладонях появляются пузыри. А утром проходят…”
“Конечно, — улыбнулся Костик. — Никаких коров”.
Какая разница, о чем говорит твоя женщина… Какая разница, какими глупостями наполнена ее голова. Нет смысла в том, что она придумывает и планирует. И в том, что запрещает себе.
Не слушай ее. Никогда не слушай свою женщину до тех пор, пока у нее болят руки. Пока по ночам появляются пузыри.
Пока она обнимает тебя, а ты обнимаешь ее.
Потому что это будет длиться очень недолго.
Зоряна сбежала с форума сразу после кофе-брейка. Она заболела. Организаторы поменяли ей билет. И, большая удача, она успела на дневной самолет.
На Вену. Конечно, на Вену.
* * *Мардж Рей вышла на пенсию в шестьдесят пять. Она навестила детей в Осло и познакомилась с внучкой Марией и с внучкой Сарой. Мардж познакомилась с зятем и невесткой, но не запомнила их холодные норвежские имена, потому что не захотела.
Мардж Рей приехала Россию: в тот город и в тот университет, на кафедру, где в должности профессора работал Костик. Но Костика не застала. Она оставила свои вещи в гостинице и удивилась вокзалу, открытому всем ветрам и запахам. Особенно запахам — жареной картошки, мяса, капусты, пирожков, хлорки, сырости, немытых тел и дорогих парфюмов. Она села на правильную электричку. На электричку без расписания и точного следования графику. Мардж восприняла это как замечательное приключение, которое когда-то произошло с ее родителями, бежавшими из Пакистана.
Мардж Рей легко нашла дом Костика. И он, прекрасный, надежный, понятный, совсем не был похож на фургон.
Бабка Люули встретила Мардж недоверчиво и подумала, что она — старая цыганка и аферистка. Логика никогда не была сильным местом Люули, поэтому она взяла Мардж с собой, чтобы вместе забрать из школы Гришу.
Люули не отпускала Мардж ни на минуту. Может быть, бабка видела в ней не только цыганку, но и ту женщину, которую все время ждал ее Костик.
“У нас гости!” — обрадовался Яша. Он с детства любил выпить, а Костик пробовал только один раз, но долго. И ничего хорошего из этого раза не вынес.
“Кто это?” — спросила Люули у Костика, чтобы тот подтвердил. Или опроверг.
“Это мой друг Мардж из Америки, — сказал Костик. — Она приехала, чтобы… Чтобы…”
“Какая разница, зачем она приехала! — снова обрадовался Яша. — Может, человеку там надоело, может, ей жить негде. У вас там негры голодают? Или уже едят?”
“Я не негр!” — обиделась Мардж.
“Тем более оставайтесь, — улыбнулся Яша. — Ужинать будем”.
Мардж осталась. Поужинала. Легла спать. Люули постелила ей в своей комнате. Утром Мардж встала, нашла старые Яшины сапоги и пошла в лес. Вернулась к полудню. С грибами — съедобными и не очень, уложенными в ветровку, которой ей не было жалко.
“Ты зачем приехала?” — спросил Костик.
“Чтобы остаться, — просто сказала Мардж. — Я уже не могу быть твоей женщиной, но я могу быть твоей бабушкой”
“У меня есть”, — резко сказал Костик.
“Будет две. Человек может иметь две бабушки”.
“Ты здесь не выживешь”, — угрюмо пообещал Костик.
Но Мардж справлялась.
“Две бабки, два папки, понимаешь?” — спрашивает Гриша. “Понимаю”, — отвечает Алик. “Вот. А в школе говорят, что папки — пидорасы, а бабки — лесбиянки”, — вздыхает Гриша.
“А ты?”
“А я им говорю, что Куллерво погиб, упав на собственный меч!”
“А Куллерво тоже живет с вами?”
“Алик, ты дурак. Куллерво — это герой нашего эпоса. Мы даже в школе проходим…”
“Ясно. А дальше?”
“А дальше я беру палку с гвоздем и бью тех, кто не успел убежать. Потом меня вызывают к директору… Короче, неинтересно”.
Камера берет Гришу крупным планом. По сценарию Алика он должен сказать, что все мужчины этой семьи ждут своих женщин. Но Гриша молчит и улыбается. В улыбке не хватает трех зубов. Одного вверху и двух внизу.
“Зубы вырастут! — наконец говорит Гриша. — Это не в драке. Это молочные выпали…”
Первый документальный фильм Алика неожиданно взяли в конкурсную программу фестиваля в Амстердаме.
Зоряна приехала на премьеру специально. Приехала с мужем и с дочерью. Их семья всегда любила кино, особенно авторское. Кроме того, Зоряна не смогла отказать Мардж Рей, которая так много сделала для нее — сербки, беженки, нищенки, глупышки. Так много сделала, познакомив с Йоганном Кэмпом, стеснительным бароном, увлеченным медиевистом, старым холостяком и будущим мужем.
Когда в зале погас свет, руки Зоряны перепутали день с ночью.
Руки болели, а ладони покрылись волдырями.
Волосы стали мокрыми, и ей показалось, будто она выходит из теплого озера, на берегу которого двое мужчин спорят о разведении страусов. Это очень смешно.
Невозможно не рассмеяться.
Невозможно.
Она громко, неприлично громко хохочет.
“Что-то не так?” — спрашивает Йоганн.
“Все так”, — отвечает Зоряна.
![Ульяна Соболева - Пусть меня осудят...[СИ]](/uploads/posts/books/124/124.jpg)
