Ева Весельницкая - Не женское это дело…
– Но они изгнали меня.
– Остановитесь. Кто мы? О чем мы?
Волны накатывались на скалы и разбивались, обдавая берег блестками брызг и клочьями пены. Ни перекатиться через камни, ни слиться в единый поток, ни понестись в неизведанное по новому руслу. То ли прибрежные камни слишком высоки, то ли волны малы, то ли ветер недостаточно силен.
– Ничего не получилось. Мы же узнали друг друга.
– В том-то и дело, что узнали.
Она осталась сидеть на берегу одна. Наверное, так чувствует себя невеста, которой за несколько часов до свадьбы, жених сообщил, что понял, что пока не готов к столь серьезному шагу и просит понять его, простить и не обижаться.
– Ты этого слишком хотела.
Она прокручивала и прокручивала перед внутренним взором то, что только что произошло.
«Как они смотрели друг на друга! Напряженно, настороженно, всеми силами хорошо обученных личностей, маскируя знание о том, что смотрятся в зеркало и видят себя.
Все четыре, несомненно, знали о чувствах остальных, но старательно строили защиту, уходя от встречи, по-прежнему неизбежной. Одно утешение, одна надежда, что это просто этап пути каждой из нас. И встреча преждевременна?
Нас же никогда не готовили специально к такой встрече. Просто каждая откуда-то всегда знала, что она должна состояться. И потому реальность и Традиция как бы равнодушно ожидают наших собственных усилий.
Почему же это до сих пор не происходит? Много лет, а может быть и жизней назад, мы начали свой путь. И, видит Бог, многое преодолели, и многое в себе изменили, движимые своим желанием и по вере своей. И казалось, проблема исчерпана, нет ни войны, ни борьбы, ни страха. Мы продолжали движение, решая другие проблемы, и постепенно оказались вместе на этой скале. И, оказавшись там, стали усиленно делать вид, что находимся на ней каждая по своему поводу.
Так в чем же дело?
Когда бы знать…»
***
Чудо было настоящим, то есть обыкновенным и незаметным для большинства. Холодный проливной дождь, шедший уже два дня, прекратился точно в назначенное для съемок время. Огромная, фиолетовая туча, беременная дождем и мокрым снегом, расступилась, и над Священным градом на совершенно чистом небе засияло солнце. Многократно воспетые, но от того не менее прекрасные, засверкали купола, кресты и полумесяцы на Священной горе.
На Променаде, в виду всего Старого города, сидела женщина в роскошном бархатном платье, подол которого был безжалостно раскинут по мокрому мрамору мостовой, и мужчина, в смокинге, без галстука с растрепанными холодным ветром седыми кудрями. Они пели.
Пели, молились, молили?
Звуки, рожденные их голосами, казалось, принадлежали не им. В этой странной, завораживающей древними гармониями музыке, слышался голос самого Священного города. Они ни о чем не просили. Они вопрошали, и, казалось, слышали ответ. И благодарили.
Ожидающие любых чудесных неожиданностей прохожие останавливались и замолкали, не желая помешать и, может быть, в глубине души ощущая, что такая встреча не может пройти бесследно для их судьбы.
Смолк последний звук. Туча сомкнулась, дождь хлынул с прежней силой.
А по дороге, ведущей к месту, где только что свершилось это чудо, не обращая внимания на проливной дождь, и ледяной ветер, шел молодой мужчина. Его промокшая насквозь одежда свидетельствовала о благополучии и успешности, а потерянный, устремленный в нездешнее взгляд – о том, что открылось ему Нечто, и рухнул его привычный мир, и прозрел он, что «все суета сует, и всяческая суета».
«Чудеса,
Как трава под колеса машин…»
***
– «Не найдя себя, одни ищут истину, другие – толпу». Без яростного интереса к самому себе как человеку, ни поиск истины, ни поиск хорошего «Мы» не имеет никакого духовного смысла. Мне кажутся нелепыми, банальными и примитивными отношения между людьми, в которых реализуется зависть, а деловое соперничество подменяется жаждой разоблачения другого. Гуманизм требует выбирать сторону сложного и поэтому достаточно лживого, но лишённого агрессии социума, против простого и поэтому очень агрессивного».
Мастер замолчал. Пауза была полна, как продолжение разговора. Давненько мы здесь сидим. Придорожная закусочная в нескольких десятках километров от Священного города, ночь с пятницы на субботу. В дальнем углу четверо солдат по очереди, тихо переговариваясь, потягивают кальян. Хозяин, высушенный солнцем и ветром, похожий на оживленную мультипликацией корягу, неспешно готовил заказанную солдатами еду. Ни спутниковый телефон, по которому он беседовал, не прерывая привычную работу, ни грозный транспорт солдат, ни автомобили последних моделей у обочины дороги, не могли разрушить ощущение вневременья. Здесь все было уместно.
– Говорят, две тысячи лет назад здесь уже звучал подобный вопрос, и все же: что есть истина?
– Истина не в простоте. Истина в самом сложном, что есть в этом мироздании. Истина в человеке. И найти себя самого во всей своей силе, величии и красоте – это единственный способ практически в бытии реализовать любовь к людям, мудрость, красоту, гармонию. Только сильный, нашедший себя человек не будет заниматься банальностями текущей жизни. Он их видит, но они его не волнуют. Он понимает, что это неизбежное обстоятельство. Его волнует как раз всё то, что банальностью не является.
Бездонная пустота неба и земли заполнилась тенями, невнятным говором, шепотом и слезами, тихим смехом и громкими возгласами. Они шли куда-то, не разбирая дороги, они сидели у костров, они слушали и говорили сами. Они сменяли друг друга и оставались прежними. Время и пространство текли сквозь них, оставляя в их умах крупицы Знания, а в сердцах проблески Любви. Временами то тут, то там вспыхивал свет, и взвивались языки пламени – Свет Знания и Пламя Любви.
– Наша Традиция утверждает, что знание существует только в форме людей. Заметьте, очень категорично: только в форме людей. Значит, качество общения с людьми полностью определяет возможности в постижении смысла. Нет никаких других способов. Книжки, тексты – это всё поводы, толчки. Но они не дадут вам постижения, а уж тем более преображения – трансформации, если качественно не изменятся ваши отношения с людьми. Я в этом убеждён абсолютно.
– Ты говоришь это уже несколько тысяч лет, как только терпения и сил хватает.
– Работа такая.
И он продолжил.
– Один йог тридцать лет медитировал в пещере. Наконец решил, что уже просветлел, достиг, преобразился и спустился в город. Кто-то случайно задел его плечом, и он воспылал гневом. Тут же, правда, это отследил. Всё-таки тридцать лет. И заплакал от обиды: что же я делал в пещере все эти годы?»
И действительно, что же он делал тридцать лет в пещере?
Он искал истину и не нашёл. Он пытался спрятаться от банальностей жизни, но небанальности находятся там же, где и банальности. Ни в каком-то другом месте. Что дороже, что важнее, что ценнее – это уже вам самим надо разбираться.
***
Он не знал, сколько часов шел по этому промерзшему и заваленному снегом лесу. Когда идут умирать, не смотрят на часы. А он шел умирать. Что гнало его? Не возможность сохранить достоинство, а значит себя. Страстная и романтическая его природа подсказывала только одно – лучше умереть, чем потерять себя. И он шел в никуда по безбрежному, девственному лесу, не разбирая дороги. Все было обставлено красиво: никому ни слова, угощение друзьям, по какому-то вполне оправданному выдуманному поводу и тихий, незаметный уход. Вполне приличная режиссура.
Выбившись из сил, он споткнулся, и рухнул в ближайший сугроб. Казалось бы, желанная, нежная морозная смерть близка. Стало почти тепло, небо над головой было бездонным, полным мерцающих звезд, блаженство охватило его. Мучивший его последнее время вопрос о загадке шекспировского «Гамлета» вдруг разрешился, и он понял то, что еще никто не понимал про эту пьесу. Теперь он знал, как ее надо ставить.
– И это все на что ты способен? Назло кондуктору «благородно» умереть в этом поганом лесу? Стоило, конечно, ради этого рождаться. Да уж, жить-то потяжелей будет, чем помереть здесь под корягой.
Выныривать из подступившего блаженства не хотелось, но голос был настойчив и раздражал. От него было не спрятаться, и он вдруг разозлился. Разозлился на себя.
Жить, сохраняя свою уникальность и свое достоинство, – это задача, решение которой стоит любых усилий. А он с детства отличался любовью к неординарным задачам и нестандартным решениям.
Когда через два часа он тихо вернулся туда, где еще не успели заметить его исчезновения, и в умывальне, глянув на себя в зеркало, он не узнал себя. Обмороженное лицо могло принадлежать и двадцатилетнему юноше и старцу, но это было не главное. Глаза человека, смотревшего на него из зазеркалья, были ему совершенно не знакомы.
