Айи Арма - Осколки
Далеко впереди виднелся уменьшенный расстоянием силуэт древнего рабовладельческого форта, в котором теперь обосновались новые хозяева. Хуана знала, что удивляться тут нечему. Никто здесь, видимо, не нуждается в прощении, и ни к чему жалеть себя, раз ты отождествила себя с людьми, которые не ропщут на совершенные против них преступления. Пожалуй, теперь самое главное преступление состоит в том, что не осуждаются прежние и, вероятно, их никогда уже не осудят — ни здесь, ни там, где она родилась. Как все призрачно и истонченно в этом мире — даже тут, на спокойном, безлюдном берегу, тонкие тени пальм кажутся полустертыми и нереальными, а суетливые крабы, увидев ее, прячутся в норы, гротескно ковыляя вбок на своих тонких, подламывающихся лапках.
Какое же это проклятье — постоянно помнить о том времени, когда вся жизнь еще лежала впереди и юность не таилась в тоскливых воспоминаниях, а отважно звала вперед, к новым свершениям. Жизнь тогда расцвечивалась предвидением удивительных перемен, и, если ее освещали кровавые или дымные вспышки, видения грядущего делались лишь более яркими. Вспышки, сжигающие рабские колодки, и брызги крови потомственных кровопийц не могли помешать обновлению мира. В те времена у них была цель, и ежедневные усилия озарялись надеждой, что видения вскоре обернутся явью. А теперь у нее осталась лишь обыденность, бессильная и бесцельная. Избавиться бы от тревожащих видений, зажмуриться, свести их к взгляду только на себя, чтобы бродить здесь в покое, прячась от отчаяния под легкой тенью кокосовых пальм, среди солнечных, отраженных волнами бликов. Хуане казалось, что здесь возможен личный покой, но для этого должна была навеки упокоиться ее внутренняя тревога.
В первые месяцы Хуана тяжко страдала — потому что ехала сюда бороться, а встретила лишь мертвый застой. Слушая людей, путешествуя и изучая этот новый мир, она поняла: здесь и в помине нет того, что она надеялась найти. Никакой борьбы, никаких столкновений, лишь угасание целых народностей — то же самое, с чем она встречалась дома. Можно было на этом и успокоиться, но оказалось, что среди столь многочисленных напоминаний о беспомощности жертв и слепоте правителей обрести спокойствие просто невозможно. И она стала создавать его себе искусственно. Приспособление. Оно было совершенно необходимо здесь, хотя Хуану и разбирал невеселый смех, когда она произносила это слово. Понимание сущности создаваемых людьми иллюзий — или внутренней сути людей, над которыми их же иллюзии и властвуют. И чтобы выжить — иллюзорное, необычайно узкое видение мира, потому что всевидение, подобно всеведению, грозит человеку многими бедами.
Белый силуэт далекого форта вновь разбудил в Хуане вопрос — зачем же она все-таки приехала сюда? И когда она решит для себя окончательно: уезжать ей или оставаться? Но оставаться здесь не было никакого смысла — ведь она видела, что здешние правители, как и те, от которых она уехала, как любые правители, с которыми она сталкивалась, знали обо всех ужасах жизни, но употребляли свою власть только на то, чтобы эти ужасы не коснулись их самих. Они старательно не хотели замечать, что медленно и бесполезно погибают — вместе со своим несчастным народом, уже давно обреченным на исчезновение. Все это было очень странно; Хуана вспомнила, как однажды, вскоре после приезда, еще не привыкнув к здешней жизни, она сидела после полуночи в «Звезде» и смотрела на дремотно танцующие, словно скованные в единый круг, пары; да, в тот раз все вышло очень странно — потому что она, тогда еще даже и не помышлявшая о покое, спросила у молодого ганского врача, сидевшего с ней за столиком, как он понимает слова песни, под которую кружились на эстраде танцоры, и врач, улыбнувшись, начал декламировать:
Счастлив живущий сегодня,
живущий только сегодня.
Печальна участь провидцев
и тех, кто помнит о прошлом.
Блажен лишь тот, кто не знает
о тяжких завтрашних муках
и не помнит вчерашних страданий, —
лишь он обретет покой.
Это было не очень давно, однако многие события, да и собственные ее мысли часто будили в ней тревожное ощущение непрочности даже ее маленького, замкнутого в себе мирка-убежища…
В отдалении она увидела пятерых или шестерых парней, идущих ей навстречу. Бояться людей — особенно тех людей, с которыми она хотела неразрывно связать свою судьбу, — было глупо, но зверские грабежи ради ничтожнейшей поживы сделались тут настолько привычными, что Хуана стала считать насилие над слабыми нормой здешней жизни и видела спасение только в постоянной подозрительности. Она повернула назад. Парни пошли быстрее, нагоняя ее, но, когда она побежала, остановились и разлеглись на песке.
Тем временем проповедь кончилась, и молельщики начали расходиться. Небольшими группами они подымались к дороге, чтобы дождаться автобусов, идущих в Аккру. Когда очередной, третий автобус уехал, проповедник попрощался и в сопровождении двух помощников, переводчицы и еще двух женщин отправился к голубому «мерседесу», стоявшему у дороги в тени кокосовых пальм. Хуана только теперь заметила его машину. А когда машина тронулась, Хуана увидела, что ее ведет не сам проповедник, а один из его помощников.
Подходили автобусы, и людей на дороге становилось все меньше. Хуана уже собиралась уезжать, когда заметила еще одну последовательницу проповедника. Она сидела на берегу, вытянув ноги и привалившись спиной к выброшенному из воды массивному бревну. Солнце светило ей прямо в лицо, и, подходя к ней, Хуана подумала, что ее глаза закрыты. Судя по неразодранному, неизмятому платью, эта женщина не участвовала в общем обряде, и оказалось, что глаза ее были только полуприкрыты, потому что она первая поздоровалась с Хуаной — по-английски. Ей было за сорок, но красота ее еще не увяла, а когда она разговаривала или улыбалась, на солнце ярко белели ее прекрасные зубы. Хуана ответила на приветствие, и женщина сразу же начала разговор — по-детски живо, но и не без кокетства.
— Вы ведь афро-американка, — сказала женщина.
— Пуэрториканка, — ответила Хуана.
— А что это такое?
— Да почти то же самое. Кое-кто из моих предков был привезен отсюда. А вы?
— А я никогда отсюда не уезжала. — Женщина поправила шаль, сделанную из той же зеленой материи, что и кофта, но ветерок снова приподнял ее, и она небрежно повисла на одном плече. — Здесь-то, по своей земле, я ездила, а вот далеко — никогда. Ну правда, два раза была в Того.
— А сюда вы часто приходите?
— К провидцу-то? Сегодня первый раз пришла.
— И еще придете?
— Да вы посидите, — сказала женщина, разравнивая рукой песок. Хуана села. — Приду обязательно, если только это правда…
— Что правда?
— Ну, если я и вправду получу, что мне хочется. Провидец обещал — если я буду верить.
— А что он вам обещал? Или это секрет?
Женщина улыбнулась улыбкой скромницы.
— Да вы, наверно, знаете, — сказала она.
— Деньги? — попыталась угадать Хуана.
— Деньги, они, конечно, всем нужны. Только я-то пришла не за этим. С деньгами пока обойдется.
— Мужа?
— Эге! А вы, я вижу, знаете, зачем люди ходят к провидцам. — Ее улыбка стала совсем скромной. — Ну, я ведь уже не девочка… хотя есть мужчины… — Она подмигнула Хуане.
— Ребенка? — спросила Хуана, тоже подмигнув.
— Вроде того, — сказала женщина. Ее ответ удивил Хуану. Женщина не собиралась продолжать, но, заметив недоумение собеседницы, добавила: — Вам, конечно, странно. Ну да, вам странно, что я — такая старая — хочу ребенка.
— Нет, почему же… — Хуана пыталась подыскать уклончивый ответ. — У нас, там, откуда я приехала, люди тоже согласны на все, лишь бы у них был ребенок.
— Дети в нашей жизни — самое главное, — сказала женщина с неспешной определенностью, как бы лишь подтверждая то, что всем известно.
— А у вас их нет? — спросила Хуана.
Женщина снова поправила шаль и потом, подняв вверх три пальца, сказала:
— Как не быть, что вы. У меня их было трое. Один, правда, умер. А тот, кого я жду, он давно уже родился. Ему сейчас… дайте-ка сосчитать… двадцать пять лет.
— Он уехал?
— Он… — Женщина легонько дотронулась до живота. — Он учится. И вернется совсем взрослым человеком. Большим человеком. — Она оглянулась, посмотрела поверх бревна в море и, показав на него, продолжала: — Он придет оттуда или по небу, на самолете. — Женщина замолчала, но потом, не удержавшись, сказала со вздохом: — Пять лет. Пять лет, как он ушел, и я уж стала бояться, что он совсем пропал.
Хуана улыбнулась.
— Ну, страхи матери… — начала было она, но женщина перебила ее:
— Не в том дело. Он не хотел возвращаться.
— Почему?
— Не знаю, — сказала женщина, и ее глаза начали наполняться слезами. — Откуда мне знать? Я ведь только на него и надеюсь, а он хотел бросить меня одну. — Но женщина не расплакалась и снова улыбнулась. — Вот из-за него я и пошла к провидцу. Я молилась больше любой другой женщины, и мне не хочется искушать бога, но, наверно, он уже услышал мои молитвы.
