Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов
Впереди появилась вывеска ПИВО ВИНО СПИРТНЫЕ НАПИТКИ МОРОЖЕНОЕ. Хьюбер остановил машину (Понтиак «Чифтен»), зашел в магазин и купил за двадцать семь долларов бутылку 98-летнего бренди, запечатанную воском. Бутылка была старая и грязная, но бренди в ней оказался превосходным. Это чтобы отметить, начинай ты, сказал Хьюбер, великодушно передавая бутылку Блумсбери, выстрадавшему за последнее время право на всякое возможное участие. Блумсбери не мог не заметить этого благородного жеста. При всех своих многочисленных недостатках, думал он, он обладает многими достоинствами. Однако внимание Блумсбери зацепилось именно за недостатки Хьюбера; потягивая старый бренди, он начал мысленно их перебирать, а заодно и недостатки Уиттла. Рассеянность, неумение следить за ситуацией - к этому недостатку Хьюбера он возвращался мыслями снова и снова. Вот и сейчас, за рулем, сказал себе Блумсбери, любая вывеска автозаправки может отвлечь Хьюбера от его прямой обязанности - управления машиной. С той же серьезностью Блумсбери обдумывал и другие грехи друзей, как смертные, так и простительные. В конце концов цепь его размышлений была прервана следующими словами Уиттла: Старые добрые деньги!
Я никак не мог оставить их себе, бескомпромиссно заявил Блумсбери. За окнами мелькали коровы, то слева, то справа. То, что в течение нашей совместной жизни это были наши деньги, что мы их вместе взращивали, вместе ими гордились, ничуть не меняет того факта, что исходно это были скорее ее деньги, чем мои, закончил он. Ты мог купить себе катер, сказал Уиттл, или дом, или лошадь. Подарки для своих друзей, которые поддержали тебя в исполнении этой трудной и, да будет мне позволено так сказать, довольно неприятной обязанности, добавил Хьюбер, вжимая педаль газа до самого пола, так что машина «прыгнула вперед». Пока все это говорилось, Блумсбери занимал себя обдумыванием одного из своих любимых выражений, а именно: Все прояснится, когда приспеет время. А еще он вспоминал несколько случаев, когда Хьюбер и Уитгл приходили к нему на обед. Они восхищались, как ему помнилось, не только жратвой, но и хозяйкой дома, чей внешний вид как с лицевой, так и с обратной стороны был ими тщательно изучен и подробно прокомментирован. До такой степени подробно, что все это предприятие (дружба) стало в его глазах совершенно невыносимым и разрушительным. В какой-то момент Хьюбер даже протянул руку с намерением потрогать эту самую, когда она была рядом, и согнута, и выпирала, и Блумсбери, как гостеприимный хозяин в соответствии с логикой ситуации был вынужден долбануть ему по запястью суповой ложкой. Золотые денечки, думал Блумсбери, безоблачное небо нашей солнечной юности.
Это же полный идиотизм, сказал Хьюбер, что мы не знаем об обстоятельствах, окружающих аннулирование вашего союза ничего кроме того, чем ты, по собственной своей воле, решил с нами поделиться. А что вы хотите знать? спросил Блумсбери, сознавая однако, что они захотят все. Думаю, было бы не только интересно, но и поучительно, небрежно сказал Уиттл, узнать, например, с какого момента совместная жизнь стала окончательно невозможной, плакала ли она, когда ты сказал ей, плакал ли ты, когда она сказала тебе, был ли инициатором ты, или инициатива принадлежала ей, имели ли место драки, связанные со взаимным нанесением ударов, или все ограничивалось швырянием предметами как с твоей, так и с ее стороны, имели ли место проявления психологической жестокости, какие именно проявления жестокости и с чьей стороны, имела ли она любовника, или она не имела любовника, имелась у тебя любовница, или не имелась, остался ли телевизор тебе, или телевизор остался ей, пропорцию распределения домашнего имущества, включая в это число посуду, белье, электрические лампочки, кровати, бельевые корзины, кому достался ребенок, если таковой имелся, какие пищевые продукты остались в кладовке на настоящий момент, какова судьба лекарств, включая сюда меркурохром, спирт для компрессов, аспирин, сельдерейную тонизирующую настойку, гель магнезии, таблетки «Не спи за рулем» и нембутал, был это веселый развод или невеселый развод, платила адвокатам она, или адвокатам платил ты, что сказал судья, если в разводе участвовал судья, пригласил ли ты ее на «последнее свидание» после вынесения положительного решения или не пригласил, была ли она тронута этим жестом или не была, если, конечно же, этот жест имел место, был ли прощальный ужин, если прощальный ужин был, веселым, или он был невеселым - короче говоря, сказал он, мы хотели бы прочувствовать это событие. Нас бы это взбодрило, узнав, сказал Хьюбер. Я помню, как это было, когда улетела моя прежняя жена Элеонор, сказал Уиттл, но очень смутно, после стольких-то лет. Однако Блумсбери думал.
Пелли, ты слыхала новость, что Марта, моя жена, покинула меня на аэроплане? Этим долбаным рейсом, где разносят шампанское? О, ваша чудесность, это какую ж бесстыжую режу нужно иметь, чтобы слинять от такого приятного мужчины, как вы? Что ж, Пелли, такая уж селязи, ничего от нее не осталось, кроме бутылки шампуня в будуаре. Это ж надо быть такой сукой, чтобы решиться на подобный акт лезе-мажесте[5] против суверенной персоны вашего могущества. В конце, Пелли, она заперлась в сортире и не вышла даже на День флага[6]. Прям не верится, мистер Блумсбери, что вот такая вот существует бок о бок с нами, порядочными девушками, во второй половине двадцатого века. И не больше доброты чем в палке, и не больше благодарности, чем в долбаном налоговом управлении. Ой, мистер Блумсбери, а мой-то муж Джек, он затащил телевизор аж прямо в кровать, теперь я об этот ящик всю ночь спиной стукаюсь. В кровать? В кровать. Сколько долгих, сколько томительных лет прошло, Пелли, с того времени, когда любовь еще трогала мое сердце. О-о-о, ваше изящество, да во всем Западном полушарии не сыщется молоденькой девушки, способной устоять перед великолепием такого приятного мужчины, как вы. И все это брак, Пелли, это он разбил во мне любовь. Да, мой Блумчик, это очень серьезное высказывание, но при всем при том - трагически верное. Я не напрашиваюсь на жалость, Пелли, я не хочу, чтобы меня жалели, взрослым людям катастрофически недостает взаимопонимания, так стоит ли дополнительно замутнять эту проблему чувствами? Я абсолютно согласна с вашим роскошеством, вот провалиться мне на месте, если я не говорила Джеку тыщу раз: взаимопонимание это все.
Будучи по преимуществу людьми нрава живого и даже грубоватого, друзья семьи отнюдь не прерывали затянувшихся раздумий Блумсбери какими-нибудь неуместными замечаниями, но хранили молчание и полную, приличную случаю, серьезность. Однако в конце концов Уиггл сказал: как следует из моего личного опыта, боль расставания может быть, я бы сказал, безмерной. Безмерной, сказал Хьюбер, это надо же, какое дурацкое слово. А тебе-то откуда знать? - спросил Уитгл, ты и женат-то не был. Может, я и не знаю ничего про брак, веско сказал Хьюбер, но вот про слова - знаю. Безмерной, передразнил он друга и хихикнул. У тебя нет никакой тонкости, сказал Уиттл, это ясно, как Божий день. Тонкость, сказал Хьюбер, ну, ты вообще. Полный восторга, он начал крутить баранку, бросая машину то влево, то вправо. Это все бренди, сказал Уиттл, перебрал ты, вот что. Чушь ты порешь, сказал Хьюбер, собирая свое лицо в маску полной надежности и благопристойности. У тебя был инсульт, сказал Уиттл, пусти-ка меня за руль. Тебя за руль! воскликнул Хьюбер, да ты знаешь, из-за чего ушла от тебя твоя страшная, как смертный грех супружница? Из-за твоей механической дебильности, вот из-за чего, она сама мне так сказала в день слушанья. Механическая дебильность? поразился Уиттл, не понимаю, что она имела в виду. Затем Хьюбер и Уиттл немного подрались за руль, но это было дружелюбно, без злобы. Пока они дрались, Понтиак «Чифтен» вел себя весьма опасно, мотался из стороны в сторону, чуть не вылетая на обочину, однако поглощенный раздумьями Блумсбери этого не замечал. До чего же интересно, думал он, что и после столь долгого разрыва беглая жена все еще может удивить своего бывшего мужа. Удивление, думал он, есть великая вещь, именно оно не дает нам одрябнуть.
Ну, так как, сказал Уиттл, как оно ощущалось? Какое оно?- спросил Блумсбери.
Физическое разобщение, о котором мы говорили чуть раньше, сказал Уиттл. Мы желаем знать, как оно ощущается? Главный вопрос это не что ты чувствуешь, а что это значит, рассудительно ответил Блумсбери. Господи Иисусе, сказал Хьюбер, я расскажу вам про мой роман. И что это был за роман? спросил Блумсбери. Девица была из Красного креста, звали ее Бак Роджерс, сказал Хьюбер. Из чего состоял твой роман? спросил Уиттл. Он состоял из того, что мы поднялись на верхушку Крайслер- билдинга и осмотрели город с птичьего полета. Было б о чем говорить, пренебрежительно фыркнул Уиттл, и как все это кончилось? Плохо, сказал Хьюбер. Она что, прыгнула? спросил Уиттл. Нет, это я прыгнул, сказал Хьюбер. Ты у нас всегда был попрыгунчиком, сказал Уиттл. Да, разозлился Хьюбер, я принял предосторожности. Ну и как, спросил Уитгл, раскрылся твой парашют? Со звуком, как когда валится штабель досок, сказал Хьюбер, но она ни о чем не догадалась. Вот и вся любовь, печально сказат Уиттл. Но зато какая чудесная панорама города, заметил Хьюбер. Уиттл повернулся к Блумсбери и сказал: передай нам ощущение.
