Виктор Шендерович - Операция «Остров»
Обед у родителей был назначен на четыре, с утра Марина пошла по свои «хвосты», а он решил забежать на кафедру. И там, на лестнице, столкнулся с этой лаборанткой Лесей. Она давно ловила его глаза и замедлялась при встречах. А тут — весна, вольное настроение, глубокий вдох грудной клетки, молодость! Она провела пальчиком по его рубашке, как бы проверяя, застегнуты ли пуговицы, и его ударило в пах, аж в глазах потемнело.
— Какие планы? — спросил юный физик, не веря собственным ушам.
— Любые, — ответила Леся, притормозив прохладную ладошку уже в районе диафрагмы.
— Стой здесь, никуда не уходи, — строго сказал ударенный в пах и бросился к телефонному автомату. Не осторожность, а какое-то странное целомудрие не позволило ему повести эту Лесю на улицу Строителей.
Ну почему автомат не проглотил его единственную двушку? И что стоило Семе выйти в это время в магазин? И почему художник не поехал с утра на свою дачу? Ведь суббота же, и тепло… Но с первой же двушки Песоцкий дозвонился, и все покатилось куда покатилось.
— Вперед! — распорядился знаток стихий. — Я приеду к шести. Уложишься, маньяк?
Был заезд к Семе, был ключ, электричка, дурацкая необходимость разговаривать, вороватый выход из последнего вагона; прыжок с платформы на проверенную кружную тропинку, ведущую к Семиному срубу…
Потом было сорок минут молодежной доблести. Девица визжала и пыталась царапаться, и была двукратно оттрахана, и тут на Лёника напала смертельная апатия. Он не мог шевельнуться — лежал, упершись взглядом в потолочные балки, и приходил в себя. А она щебетала как ни в чем не бывало, возвращала на лицо марафет, и юный Песоцкий с неожиданной симпатией подумал про изобретателя нейтронной бомбы.
Да! Хорошо было бы взорвать возле щебеталки небольшую нейтронную бомбу, — чтобы дача осталась, кухня, чайник с заваркой… — чтобы все осталось, как есть, а она исчезла, сразу и навсегда.
Но нейтронной бомбы у Лёника не было, и надо было сбагрить этого зверька своими силами: отвести на электричку, потом, пройдя платформу насквозь, купить у бабулек цветы для мамы и не спеша пойти к родительской даче, как раз к четырем…
Все было так хорошо рассчитано!
Он осторожно вышел из укрытия; предвкушая избавление, вдохнул всей грудью шалый подмосковный воздух, быстро запер дверь, положил ключ под коврик, встал с корточек и обернулся к лаборантке: пошли.
И увидел ее удивленное лицо, обращенное к дорожке.
На дорожке стояла Марина. Собственно, уже не стояла, а быстро шла прочь с белыми хризантемами в руке. Потом она побежала. А он все торчал, вбитый гвоздем в Семино крыльцо.
— Что, знакомая? — спросила Леся. И рассмеялась. — Засту-укали…
— Дура! — крикнул он, выйдя из ступора. — Идиотка! Пошла вон!
— Что-о?
Он взвыл, в отчаянии махнул руками и бросился по дорожке следом за Мариной. Но, пробежав с десяток метров, перешел с бега на шаг и остановился. Ибо что он мог ей сказать?
Марина пыталась бежать на шпильках, спотыкалась, бежала снова… Потом ее фигура исчезла за поворотом, и он побрел вслед, уже никуда не торопясь. Куда ему было теперь торопиться?
Ему было куда торопиться, но он этого не знал.
Медленным шагом Лёник дошел почти до платформы, но остался в кустах, на перрон не пошел. Он решил обдумать все слова. Он ведь ее любит, на самом деле любит, а это было какое-то ослепление… Удар ниже пояса, несчастный случай на производстве. Это не имеет вообще никакого отношения!
Он дождался, пока пройдет электричка на Москву, и только тогда поднялся по раскрошенным ступенькам на перрон. На краю скамейки лежали три белые хризантемы.
Он присел рядом, стараясь успокоиться. Ничего, всякое бывает. Он найдет слова. Все впереди.
— Это тебе, мама. От Марины.
— А где она?
— Она не смогла.
— Да? Мы разговаривали сегодня… Что-то случилось?
— Все хорошо, мама.
Ничего не было хорошо.
Он высидел пару часов и рванул в Москву с покореженным сердцем.
Ее не было на улице Строителей, не было нигде. Вещи были собраны наспех. В инязовской общаге ничего не знали. Ее не было почти трое суток. Он хватал телефонную трубку и клал ее, не разговаривая. Он не понимал, какое число и какой день. Время останавливалось и снова появлялось в окне куском синего неба, углом кирпичного дома…
Потом позвонил женский голос.
— Здравствуйте, Леонард. Это Оля Кузьмина. Вы с Мариной были у меня на дне рождения…
— Да-да.
— Марина у меня. Простите, что я звоню, но ей очень плохо.
Он ехал куда-то за Речной вокзал, ничего не понимая.
Там — понял. Объяснили, как тупому, куря в узкую створку окна.
Марина лежала в кровати, серая, с потрескавшимися губами. Увидев его, начала выть. Кузьмина, мелькнув за спиной, вышла из квартиры.
Слова объяснений не пригодились: нужны были врачи, и срочно. Вернулась тактичная Кузьмина, сварила ему кофе; уговаривала Марину выпить немного бульона. Трясущийся Лёник доставал по цепочке телефоны врачей и звонил, окаменев от ужаса и стыда. «Это моя жена», — ответил он однажды на вопрос из трубки, и тогда Марина закричала: «Нет».
Мотая головой по подушке, четыре раза: нет!
К вечеру удалось договориться с какой-то больницей в Медведкове.
Ночью, с отбитой душой, еле удержавшись от того, чтобы поехать в абортарий и кого-нибудь там убить, он подползал к своей постылой пустой квартире. Мозг, как иглой старого патефона, царапал никчемный вопрос: как Марина оказалась у дверей Семиного дома? Ведь она шла к родителям, — но это же с другого края платформы! Она не могла не помнить, она же приезжала много раз…
Он все понял, проснувшись на рассвете, и вжал лицо в подушку от тоски и одиночества. Просто она хотела пройти еще раз мимо места, где им было хорошо, вот и все...
* * *— Тай-масса-аж!
Ах, да.
Песоцкий одним махом заглотнул подостывший чай — и побрел на экзекуцию. На середине процесса он заснул, и пока тайка мяла его тело, отсутствовал и не был нигде.
— Гуд мо-онинг!
Тайка смеялась дружелюбно.
Он очнулся, сел. Потом осторожно встал и, пошатываясь на пекле, снова вышел к бару. И что теперь делать? Куда деть тело? В бунгало — и лежать? Посреди VIP-тропиков стоял человек-вопрос.
От стойки бара на Песоцкого глядел поджарый, абсолютно лысый европеец без возраста — тот самый, что рассматривал его давеча из-за конторки. Глаза у незнакомца были водянистые, почти голубые.
— Самое жаркое время здесь — с часа до трех, — сказал незнакомец на хорошем английском. — Потом все снова будет хорошо.
— Все? — усмехнулся Песоцкий.
— Здесь — да, — ответил лысый и подцепил зубочисткой с блюдечка дольку манго.
— Вообще — все? — мизантропически оживился Песоцкий. Он уже двое суток ни с кем не разговаривал ни о чем, кроме чемодана.
— Да. Здесь все хорошо, — даже не улыбнувшись, подтвердил лысый.
— И никто не умирает? — вдруг спросил Песоцкий.
— Ну почему. — Человек быстро заглянул Песоцкому в самые зрачки и чуть дернул бровями. — Пару лет назад как раз умер один. Присаживайтесь, прошу вас.
И он указал на свободное место у стойки.
— Значит, не все хорошо, — мстительно уточнил Песоцкий, устраиваясь на барном стуле. Ядовитый разговор с незнакомцем облегчал душу — хоть какое занятие среди тропиков…
— Все, — настоял лысый. — Тревоги среди отдыхающих мы не допустили: персонал имеет на этот счет твердые инструкции. Никто даже ничего не понял — тут ведь каждый день кто-то приезжает, уезжает… Тело перенесли в рефрижератор — это у нас там, за въездом. Полиция удостоверила естественный характер происшедшего. Мы связались с турфирмой, с посольством… К обеду его уже увезли. Все хорошо.
И лысый положил в рот еще одну дольку манго.
— А покойнику? — спросил Песоцкий.
Кривая усмешка распорола узкое лицо:
— Покойнику лучше всех.
Песоцкий рассмеялся и протянул руку.
— Меня зовут Леонард.
— Андрэ, — чуть помедлив, представился лысый. — Андрэ Боннар.
— Вы француз?
Собеседник с притворной печалью развел руками.
— О-ля-ля! — весело воскликнул Песоцкий и с детской радостью отличника перешел на французский, которым не без оснований гордился. — Вы менеджер?
— Владелец.
Песоцкий присвистнул.
— Так получилось, — пояснил лысый господин, почти не улыбнувшись и в этот раз.
И добавил чуть погодя:
— Я надеюсь, ситуация с вашим чемоданом разрешится благополучно. Это здесь бывает довольно редко, надо вам сказать. Они вообще очень аккуратные.
Месье Боннар качнул яйцеобразной головой и, еще помедлив, сказал:
— Вы кого-то заинтересовали…
— Кого? — вздрогнул Песоцкий.
Лысый пожал плечами:
— Не знаю.
