Аскольд Якубовский - Браконьеры
В конце концов говорил же кто-то, что талант — это длительное размышление. То есть напряженная работа головой. А работать головой он умеет.
— Тогда и я талантливый.
Скажем, фотолаборатория… Два года назад его назначение завом выглядело ссылкой тупицы: никто не шел в лабораторию. Начальство дало квартиру в тридцать два квадрата, иначе бы и он не пошел. Так и сказал — квартиру! Став завом, он перебрал литературу и определил координаты фотографии в практической работе института. Затем выбил новейшие машины, ввел электрофотографию, и лаборатория стала гвоздем их лесного института. А выгоды… Копировщиц побоку, чертежники сокращены, тонны бумаг заменены микрофильмами. И сразу объявились бедные родственники из смежных отраслей. Им нужно сделать то и это, они щедро платили.
Владимир Петрович стал так полезен, что сверху сквозь пальцы смотрели на увлечение фотолаборантов: те бурно «левачили», снимая дома отдыха и делая показуху для институтов города. Делились с ним. Не деньгами, нет, он бы не взял: ему дарили редкие фотоаппараты, помогали — вечерами — в ремонте квартиры. А это, как ни верти, сотни рублей экономии.
В чем секрет его успеха? В беспокойстве. Быть может, оно и есть гениальность нового времени? Коллегиального? С избыточной информацией? Вдруг он гений?
Перехватило дыхание, и пузырики побежали к голове. Добежав, они приподняли все оставшиеся волосы Владимира Петровича и ударили в нос. Словно газировка. Кожа натуго стянула его лицо.
— Льву — львиное, — сказал он, стискивая кулак и ударяя им по другому сжатому кулаку.
А Контактычу самое разлюбезное дело — сидеть в отлаженной лаборатории и бездельничать.
С этого дня и этого часа он выбросил деревенские аллогизмы из головы. Стал благорасположенным. Увидя людей, Владимир Петрович готов был обратиться к ним: «Дети мои…»
Но решение пока что откладывал.
2Пришел день принятия решения. Ощутилось это неким голодным посасыванием в желудке. «Должно быть, и дерево чувствует день, когда плоду следует упасть на землю, — соображал Владимир Петрович. — И переживает мои волнения на уровне клеточных структур».
И было ему страшновато. Он знал себя — решив, пойдет до конца, чего бы это ни стоило. Такой характер.
Владимир Петрович пообедал одним чаем, положив в стакан побольше сахара: нужно, нужно подкормить мозг. Он сгреб угли в костре и полил их из чайника. Они зашипели и угасли, пустили вверх паровых змей.
Владимир Петрович застегнул клапан палатки и ушел в лес. Он замечал особенную бодрость мысли именно в лесу, на прогулке.
3Лесная дорога сегодня была путем насекомых. Бежали куда-то миллионные толпы муравьев. Одни несли яйца, белые сверточки, другие шагали налегке.
Это была перемена жизни, переселение муравьиного народа, стремление к невидимой другим цели.
Владимир Петрович осторожно ставил подошвы. Припомнилась ему теория муравьиного мозга. Что-де муравей — одна лишь клеточка этого мозга и не живет в отдельности, сдыхает. Вот и люди шагнули в науке, соединив мозги в научных институтах. НИИ — главное изобретение двадцатого века.
— Коллективный мозг… Гм, это же современно, — бормотал он. — Это сила! Старомодный гений не в состоянии противостоять ей.
4Владимир Петрович свернул на боковую узенькую тропку. Ее протоптали старухи, ходившие по землянику с корзинками, сплетенными в виде половины шара. Корзину они завязывали белым платком. Тот пачкался в земляничном соке, но цены городского рынка оправдывали погубленный платок.
Земляника… Чуден аромат этой ягоды. Он сохраняется даже в варенье. Бабушка всегда варила на зиму маленький горшочек земляники и давала в воскресные дни по ложечке, к чаю.
А жили… Отца нет, детей пятеро. Пятеро!
Отчаянный, безрассудный народ были его предки, но родили они крепкое поколение. Он задумался о себе. Владимир Петрович прослеживал свою жизнь в полевых северных партиях. Затем жена, первый ребенок, оседлая жизнь.
Наступил другой ритм, появились новые люди… Одни помогали, другие вредили ему. О, он их узнал, людей. Что ему скажет Ванькин серебряный старик? Если смоделировать переговоры?
— Я отличный работник и стою не меньше трехсот в месяц, — говорил Владимир Петрович. — К тому же я человек семейный и жадный к жизни!
— Жизни… — ухмыльнулся старик.
— Так как же, папаша? — настаивал Владимир Петрович.
— А я вот еще посмотрю, — вдруг сказал ему гипотетический старик. — Я тебя, стервеца, от макушки до копчика насквозь, без рентгена, вижу. И что в слепой кишке квасится, вижу, что в желудке лежит, проницаю. Ты серая работоспособная бездарность, которой повезло на чужую мысль, а работоспособность помогла изобрести. Верно?
— Э-эх, не понимаешь ты меня, папаша, — сказал Владимир Петрович с упреком. Он перевел дыхание. — Недооцениваешь. Но заметь — еще узнаешь. Я решился, иду к вам! Да! Да! Да! Решено, черт возьми, и подписано!
— Решено?… — старик посмеивается и подмигивает ему.
— Ни черта! — говорит Владимир Петрович. — Мы еще повоюем, я тебе рога сверну. А жена молодая, так и новые наставлю. Го-го-го!
Но, услышав эхо своих криков, Владимир Петрович опомнился.
Тишина. Падали сосновые шишки, постукивая по веткам. Тлеет неоновый огонек? Да это земляничка. Попалась! Владимир Петрович нагнулся и прищемил свой живот. Это хорошо, это разминка.
— Так тебя, обжорика, — сказал он, сунул теплую ягоду в рот. Срывая следующую, он нагнулся не один, а три раза подряд.
— Не ягоды — поцелуй, — бормотал он.
Нашел белый гриб, отменно крепкий. Как он сам.
— Хэлло, пузатик! — Владимир Петрович сорвал его и подобрел ко всему окончательно. Что бы такое сделать для всех? Дятел сидел на гладком стволе и тюкал по здоровому месту — такой молодой и глупый.
— Не по тому месту колотишь, дурак, — предупредил его Владимир Петрович и пугнул.
Увидел гадюку, похожую на кнут. Мерзкая, ядовитая. Вдруг ужалит кого? Владимир Петрович нашел сук и пристукнул зашипевшего гада. Затем пошел варить грибовницу.
Капкан
Владимир Петрович отставил грибной суп — следовало озаботиться вторым. А что, если после грибовницы съесть сковородочку жареных чебаков? Их залить яйцом, присыпать зеленым луком и укропом?
Будет вкусно.
И Владимир Петрович ушел к переметам. Снял рыбу и остановился. Надо было спешить, грибовница стыла, но — остановился. Оцепенел, как и все вокруг, — такой пришел вечер. Сонный. Без ветра. С серой дымкой.
Оцепенели лодки на воде, оцепенели тальники за спиной. И хотелось Владимиру Петровичу сесть рядом с коряжками и оцепенело глядеть на шевеленье воды. (А надо, надо готовить ужин.)
— Нервы, это нервы, — сказал он и побрел. А так как был в штанах, то пошел напрямик — к приятной кочке. Шел, а у палатки стояла почтальонка — принесла ему телеграмму. Она сверху разглядывала Владимира Петровича. Он казался ей таким широким и устойчивым. Словно вбитый в землю столб.
Владимир Петрович нашел твердую кочечку и стал на нее, разглядывая море и лодки. Много их лежало на водной плоскости.
Лодки большие и малые, черные, смоленые лодки и белые, крашенные цинковыми белилами.
Самая из них ближняя — метрах в ста от острова, над той полосой донного песка, о которую чесала живот стерлядь. Лодка белая, в ней двое. Малинкины? Но, судя по шевеленью рук, там ловили чебаков на мормышку либо молились.
Вот вскидывают руки благословляющими широкими движениями. Теперь нагнулись и что-то делают в воде. А лодка, не поставленная на якорь, плывет себе потихоньку. Нет, нет, это не деловые Малинкины, а чудаки, занятые рыболовными глупостями. «Идиотическое препровождение времени, — думал Владимир Петрович. — На грани отсутствия мозгов».
Ему стало скучно, хоть кричи. Город вырос перед ним. Заблестели огни, понеслась толпа. Перебирая сверхдлинными ногами, шли по асфальту девушки, похожие на дивных птиц — фламинго. В город, в город нужно!
Там его стихия, в городе. И выскочи сейчас на берег такси со своими шашечками, высунься из него веселая рожа, прикрытая лакированным козырьком, то плюнул бы на все Владимир Петрович, унесся бы, укатил.
Но нет такси, нет шофера в многоугольной кожаной кепочке. Есть сонный остров, море, дремлющие лодки, тальники.
2Чебаки засыпали на кукане — Владимир Петрович заторопился. Уходя, оглянулся. И увидел — из тальников торчали сапоги. Новенькие. Подошвы их в песке. Сапоги надеты на чьи-то ноги. И если продолжить их и прибавить средний рост, то голова хозяина сапог должна высовываться из прибрежного тальника к широкой воде.
Отчего-то Владимир Петрович испугался.
— Эй, ты! — гаркнул он и отступил. И поискал глазами какой-нибудь предмет для защиты. Но росли трава да низенькие тальники. В руке была связка уснувших чебаков. «Хлестану ими по морде», — решил он.
