Монтеро Глес - Когда диктует ночь
— Это очень ценный документ, и старик будет сопротивляться, учтите, — говорит она. — Он наверху развлекается с одной из девочек и скоро спустится. — Считая дело сделанным, Чакон поправляет браслеты. — Надо дать ему время, он слепой, но риск от этого не меньше, арабы народ воинственный, так написано в Библии, — поясняет Чакон, бренча браслетами. — А теперь извините меня.
Луисардо продолжает рассказывать про Чакон, лесбиянку, имевшую влияние в самых зловонных притонах Мадрида, которые в тридцать девятом получили церковное благословение и оставили на улицах запах нечистот, сохранившийся и по сей день. Нас с тобой тогда еще и на свете не было, так же как и путешественника, который, онемев, смотрит на старую шлюху, выкрикивающую оскорбления в его адрес. Ее иссохшие груди трясутся. Она указывает путешественнику пальцем на дверь. Волосы старой крысы топорщатся, седины выкрашены под цвет черного дерева, а грим потрескался, как пересохшая глина. Глаза торчат на лице, изможденном то ли от принудительной диеты, то ли от какого-то неизвестного вируса, которым наградил ее кто-то из родственников. Наконец путешественник чувствует, как зрачки ее больных глаз, похожие на два гнойника, пробуравливают его насквозь. Мрачнее тучи — таково действие таблеток для похудения — Чакон подходит к нему изрыгая потоки брани. Когда путешественник чувствует ее дыхание, на него находит приступ дурноты. Гнилостная вонь старой клячи. Вблизи она похожа на опустившуюся театральную испанку с лицом, словно склеенным по кусочкам, в плохо заживших шрамах от пластических операций. Страх божий, только представь себе.
Я представлял себе пожилую женщину, противящуюся старению с помощью хирургов и амфетаминов. Такую же, как хозяйка «Воробушков», но морщинистую и с волосами цвета черного дерева. В конечном счете вульгарную штопальщицу плев, которая хранила тайны своих самых видных клиентов, всех тех, кто переступал порог ее заведения. В конце концов я представлял себе то, что рассказывал мне Луисардо с широкой ухмылкой на лице. По его словам, путешественник тоже частенько бывал там, но на этот раз она поймала его с поличным, малявка, с тоником, подкрашенным виски. И не подумай, что это было какое-то там виски, еще чего, путешественник пьет «Джонни Уокер», виски странников; он отливал его себе во фляжку на работе, пользуясь недосмотром начальства, которое скоро навсегда уйдет из его жизни.
Когда путешественник познакомился с Рикиной, он работал в другом месте, малявка, в изысканнейшем двухэтажном кафе на Гранвиа. И не причинность то была, малявка, а скорее случайность, точнее говоря, серебряный портсигар, который оставила на стойке та негритянка с волосами цвета свежесбитого масла.
Вечерний свет забрызгал столики и зонтики от солнца. А между тем мухи безумеют от ветра, он насвистывает свои бессвязные песенки и сметает салфетки и креветочную шелуху под ноги клиентам Наты. Чтобы не запутаться, уточним, что заведение Наты находится напротив жандармской казармы и считается одним из самых уважаемых портовых кабачков, где в любое время дня можно отведать чего-нибудь вкусненького. Его дымящиеся осьминоги, жареный мерлан и кальмары одерживают славные победы над желудками смертных. И не только смертных, но и богов, и вот как раз туда-то и направляется сейчас женщина, которая считает себя богиней. Поосторожнее — Земля вращается только потому, что она позволяет ей вращаться. Недостаток нравственности в ней искупается избытком плоти, и, глядя издали, нельзя сказать, приближается она или удаляется, потому что лицо ее трудноотличимо от задницы. Мы уже знакомы с ней, хозяйкой «Воробушков». Кот выпускает когти, приветствуя ее, а собачонка, больше похожая на крысу, чем на собачонку, забирается на руки хозяйки, словно ища убежища, и сворачивается клубком от страха. Она не столько лает, сколько повизгивает и не успокаивается, сколько ни чеши ей за ухом, ни поглаживай по спинке, ни скребись в паху ногтями, обведенными траурной каемкой.
— Слушай, какого дьявола? — раздается голос гермафродита с акцентом жителя пампы. — Какого дьявола? Ревешь, прямо как новорожденный.
Она просидела так довольно долго на террасе Наты, закинув ногу на ногу. Ее зовут Герцогиней, и в тот день накануне праздника она позволила сопровождать себя набриолиненному типу со шрамом на щеке. Он ни разу не раскрыл рта на протяжении всей встречи, продлившейся больше часа.
— Слушай, это… мой компаньон.
Герцогиня представила их друг другу, и тип со шрамом, не вставая, чтобы не растрепалась прическа, протянул руку сеньоре, которая явилась с опозданием, прижимая к груди собачонку. «Женщина, сердце которой сочится гноем, а в душу впились клещи», — думает тип; гноя и клещей в нем не меньше, но явно меньше денег. Поэтому сеньора собирается предложить им кое-какую работенку.
— Но к чему такая срочность? — спрашивает Герцогиня, высоко поднимая брови, такие густые, как будто их намалевали фломастером.
Некоторые поговаривают, что титул пристал к ней потому, что она была любовницей какого-то сеньорито во времена Франко. Вышеупомянутый сеньорито осыпал ее драгоценностями и обещаниями в благодарность за любовь настолько же смутную, насколько и священную. Сверхурочные и какой-нибудь драгоценный камешек, которые она царственно сдавала на следующее утро в заклад. «Что-то нам сегодня принесла Герцогиня?» — со скрытой усмешкой спрашивали оценщики. Она, считавшая себя Эвитой Перон, молча распластывала по прилавку свои груди с кружками сосков размером с яичницу. Оценщики, отпихивая друг друга локтями, рвались не пропустить зрелище. Никто не хотел упустить возможность стать свидетелем краха одного из испанских грандов. Герцогиня выуживала из насыщенных гормонами складок своей плоти бриллиант. Оценщики потирали руки, а она использовала расписки в качестве носового платка. Она делала это у всех на глазах, нисколько не смущаясь, с обескураживающей вульгарностью. Так обстояли дела, пока в один прекрасный день сеньоритишко не промотался вконец и не утратил титула и положения. Преследуемый кредиторами и векселями, он решил сменить место жительства. И покончил с собой, пустив пулю себе в рот. Ба-бах. Люди говорят, что кровь, вытекшая у него из ноздрей, была красной, как цифры рулетки, и что никакой посмертной записки он не оставил. Просто спустил курок — и все. «Астра» девятого калибра.
Давно это было, теперь же Герцогиня старше, чем Гвадалквивир, а внизу живота у нее появились многоскладчатые жировые залежи. Родом из Аргентины, Герцогиня осталась жить в Севилье. Она родилась женщиной, или, по крайней мере, так говорит.
— Знаешь, я родилась женщиной и женщиной и осталась. Знаешь, я не вру, потому что, по мне, лучше желание, чем враки.
И, оттянув резинку трусов, она громко щелкала ею. Ба-бах. Это было похоже на выстрел. И все умолкали, отдавая должное ее желаниям. А теперь, закончив эту краткую интермедию, вернемся на террасу заведения Наты. Не забудем, что сегодня канун праздника, и ветер доносит веселую разноголосицу и угрожает зонтикам от солнца, на которых значится реклама пива «Крускампо». Собачонка с гноящимися глазами лает на казарму, и хозяйка приказывает ей замолчать. Она делает знак официанту, после чего придавливает ногой докуренную до конца парижскую сигарету. Кажется, что между окурком и официантом существует какая-то связь. И, ни на секунду не задумавшись над своим поведением, она обращается к Герцогине.
Надеюсь, вы помните, что она вызвала ее срочно. Они знали друг дружку в лицо, потому что Герцогиня время от времени заглядывала в «Воробушков» пропустить рюмочку и завязать связи кое с кем из клиентов. Проезжая по Тарифе, она останавливала пятую модель «рено-триана» возле дверей «Воробушков» и заходила. Больше всего ей были по душе молоденькие морячки, только что прибывшие в порт. Загорелые и просмоленные, они восторженно разряжали свои лопающиеся от спермы пистолеты в любую дырку. Герцогиня снимала сливки в одном из номеров, а довершала дело в машине, трудясь в поте лица. Распалившись, она карабкалась на грот-мачту. Патро позволяла ей это и разное прочее, как-то: заваливаться к ней пьяной в стельку, обнажать срамные части при завсегдатаях и мочиться на стойку. Или щипать девочек за купальники. Когда такое происходило, Патро, уткнув подбородок в зоб, сдерживала свою зодиакальную агрессивность и смотрела на все сквозь пальцы. Ей докладывали, о ком идет речь, и она, со своей стороны, рассчитывала на будущие услуги. И вот они понадобились.
— Ты знаешь, я не вру, так что считай, дело сделано. Но за срочность надо платить. — Сказав это, она отодвигает стул. — Прошу прощения, но мне на минутку нужно в клозет. — Она встает.
Патро закурила одну из своих сигарет и бросила на Герцогиню двойственный взгляд, таивший в себе двойную непристойность. Через зад Герцогини прошло столько же мужчин, сколько грузовиков проезжает дорогой на Альхесирас, и, хотя она была уже старовата для таких дел, уходить на почетный отдых не собиралась. Поэтому она выразительно облизывалась и манила пальчиком посетителей парка Марии Луисы. Ее клиентами были отцы семейств и порой какой-нибудь полицейский при исполнении. Герцогиня выходила по ночам с размалеванными губами, похожими на две сырые сосиски, и разбухшим влагалищем. Бросая вызов зимней мороси и автомобилям, она переходила мост Святого Тельма: платье на ней было кричащее, в обтяжку, груди выпирали, и в остальном вид был соответствующий. Это ремесло она чередовала с другими побочными заработками, достойными свободного художника, как, например, когда требовалось кого-нибудь убрать, скажем из мести. Делала она это собственными руками в резиновых кухонных перчатках, а также пользовалась леской, шнурком от ботинок, охотничьим ножом, мешком для мусора, штопором, платком от Леве или «Корте инглес» и, наконец, будучи постоянно начеку, прибегала к помощи третьих лиц. Для дачи показаний ее никогда не привлекали, поскольку главная улика — тело — исчезала как по мановению волшебной палочки. Тело отправлялось кормить рыб. А вместе с ним исчезали леска от Леве, кухонные ножи, мусорные мешки «Корте инглес» и третьи лица. Следующей была очередь типа с лицом как подгнивший ломтик луны и шрамом на щеке, ярмарочного забияки, открывавшего рот, только чтобы есть. Патро курила, хмуро косясь на этого несчастного, этого беднягу, который не поднимал головы от тарелки до тех пор, пока Герцогиня не вернулась из клозета.
