Елена Черникова - Вожделение бездны
- Понимаете, Елена, если он умрёт, это будет безысходное…
- …понимаю.
- …нет, нормальное безысходное горе. Просто горе, с которым надо будет уживаться, а это рано или поздно всем удаётся.
- Ну-у…
- Подождите. А вот если он выживет, не сможет с этим жить, но останется
физически живым, этого уже никто пережить не сможет, потому что с этим не живут,
- вот главное. Понимаете, мёртвому человеку, точнее, телу, всё равно, какие новости по радио, а живой за собой тащит остальных, и куда - неизвестно. А муж мой - атеист с полувековым стажем, он таким родился, ну уродство, ну знаете,
бывает волчья пасть, заячья губа, родимые пятна по лицу, а у него - это. Неверие. Но он всё время хочет исправить уродства людей, он же преподаёт словесность, но
поскольку именно этого у него не видно в зеркале, он и не знает, где он сам урод. Я-то его и такого люблю, он хороший человек, талантливый учёный, у нас чудный мальчик, хоть и немного поздний, но ведь теперь многие в тридцать лет рожают…
Господи! Она готова страдать над могилой своего, как она выразилась, урода, но
не соглашалась жить дальше с этой волчьей пастью, узнавшей свою беду. Поначалу я так и поняла её.
Слов у меня не было. Дискуссия со студентами в прямом эфире всероссийского радио, в начале двадцать первого века, на условную тему "Бог есть - и точка!" -
невозможна. Дискуссия закрыта. Брысь, комсомолята, красные дьяволята, в огненные
свои 20-е года прошлого. Здесь я таких безобразий не потерплю. Профанные времена кончились. Я не могу участвовать в организации бреда. И даже если бы могла, то
каким образом это спасёт её замечательного мужа? Полагаю, он добровольно женился на заботливой девушке с неочевидными глазами?
Женщина, поймите, есть законы журналистики! Есть, в конце концов, чувство исторического юмора. Всё это я промолчала. Потом попробовала вслух ещё раз:
- Но почему - я? - Конечно, дурацкий вопрос, но другого не нашлось.
У неё был ответ. Наверное, домашняя заготовка:
- У вас ангельский голос. Вам люди верят, что бы вы ни говорили.
- И всё? - с надеждой вопросила я. - Такая малость и привела семью Кутузовых ко мне с невыполнимой просьбой?
Женщина вдруг улыбнулась. Крошечный ротик вытянулся молодым тонкорогим
полумесяцем, оттолкнув щёчки почти к ушам, словно шторки. На её лице вообще было мало кожи, самый минимум, только чтоб обтянуть черепные кости. Когда кожная наличность внезапно разъехалась полупрозрачным плиссе, лицо исказилось, и я вздрогнула.
У неё откуда-то взялись глаза, у глаз - цвет, у цвета - сталь.
- Не малость. Этого даже достаточно. Много. Ну, ещё у вас действительно хорошие передачи, несмотря на голос, и вас все слушают, - смягчила удар она.
- И ругают, и письма начальству пишут, и даже доносы.
- Отлично! Это же очень хорошо! Это, деточка, испытание.
- Деточка…
- Конечно, деточка. Вы ещё молоды, а то разве пришлось бы мне вас так долго уговаривать… Пожилой человек, он уже ничего не боится, ему всё ясно - никому ничего не надо, хоть сто передач выдай. А вы ещё молоды, и вам страшно! Вижу!
Вас потому и ругают, что вы не понимаете народных веяний, всё своё гнёте: любовь к ближнему, любовь к ближнему!..
Вот не люблю, когда меня ещё и на испуг берут. Закипев, я досчитала до десяти, вдох-выдох, а потом говорю:
- Нет, я не боюсь. Но дискуссия невозможна. Формально для таких диалогов нужны богословы, философы, политики, чиновники, родители, а на выходе - смута, глупость и никакой любви.
- Неправда, деточка. Для таких бесед ничего не нужно, кроме вашего желания.
- Желания не имею. Бог очень долго был изгнанником. Он вернулся в Россию, а вы - опять поговорить?
- Возьмите себе эту книгу, ладно? Сохраните. А то он и её из дому вынесет, а она дорогая. Царская.
- Никак не могу, что вы, пожалуйста, не надо! - зашипела жутким шепотом я, заметив, что из-за угла за нами опять подглядывает директор по связям с регионами.
- Не бойтесь! - сказала женщина и вдруг, убрав полумесяц улыбки, серьёзно добавила: -
"Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство".
(Евангелие от Луки 12:32.)Стадного пафоса я не вынесла. Мне стало скучно, неуютно, и я предложила ей не беспокоить меня с этим безнадёжным делом. Вежливо попросила, проводила к выходу и проследила, чтоб она села в лифт и увезла книгу с собой. Вдруг муж вечером хватится; коллекционеры - они нервные; не дай Бог уголок у редкой марки чуток загнётся - со свету сживут молниеносно.
Глава 8
Он подумал - чёрная курица, но серая ворона подошла поближе и одноглазо
посмотрела на него. Не те очки! Он забыл дома сильные очки. В этих, компьютерных,
он не только пернатых перепутает, а самосвал с велосипедом. Вернуться? Ни в коем случае. Ещё раз выходить!..
- Февраль - это вам не май!
"Сильно сказано", - отметил Кутузов и невольно посмотрел на голос. Женщины, всюду женщины, как жизнь. Эти две гуляли чинно, под ручку, всё в прошлом, а Тверской бульвар вечен. Им бы дедушек, но средняя продолжительность жизни дедушек лишила страну многих золотых свадеб и даже серебряных.
"Я не буду импульсивным, я буду выбирать", - ещё вчера решил Кутузов, наученный той, первой, леди.
- А помните, голубушка, был майский снегопад? В каком это году только…
- И я не помню. Ах, голова уже ни к чёрту! Да и март уже…
"Зачем тебе, старая перечница, помнить дату майских снегопадов? - усмехнулся Кутузов, пристраиваясь вслед беседующим. - Ты помнишь адрес ближайшей аптеки? Вот и умница, и хватит!"
Бабушка вдруг повернулась - вот он, опыт жизни! - улыбнулась Кутузову и спросила:
- Вы не помните, простите ради Бога, в каком году был снегопад в начале мая?
Деваться некуда, пристроился, пень, сам.
- Увы, сударыня, моя память настроена в основном на неприродные явления, - почтительно ответил Кутузов, поглаживая правый карман, в котором сегодня солидная, не гостиничная, Библия в толстом коричневом переплёте, с золочёным крестом на обложке, довольно чистая, подержанная единственным хозяином, ныне усопшим.
- Ах, какая прелесть! Вы просто прелесть! - искренне восхитилась женщина, останавливаясь.
Её товарка тоже охотно притормозила. Кутузов поравнялся со старушками. "Ну что же мне везёт-то как утопленнику!.." - тоскливо мелькнуло.
- Вы, наверное, тут рядом живёте? - спросила правая.
- Вы, кажется, не те очки взяли, - заметила левая.
Опешивший профессор помотал головой. "Редко с народом общаетесь, папа", - вспомнил он реплику своего чудовища.
- А мы тут, на Бронной, всю жизнь. Эх!..
- Знаете, очки я вчера тоже перепутала, взяла для чтения и вышла в магазин, а попала в парикмахерскую, а там давно салон красоты за большие деньги, ой, вот
насмешила девчушек! Мне даже хотели маникюр со скидкой сделать, такие милые… - Это сказала правая.
- А я думаю, иногда полезно походить без очков: совсем иначе видишь мир, - мечтательно сказала левая.
- Я не люблю повторов: два раза выходить из дому, три раза поминать, новый год праздновать, ещё рондо не люблю, вообще куплеты - потому что с припевом… - отбился Кутузов, настойчиво держа перед мысленным взором первую леди.
- Замуж! Дети! Весна! Листопад! - наперебой подхватили его собеседницы, вытаскивая личные повторы. - Рондо не всегда печально, хотя мы вас очень даже понимаем.
Они просто зацементировали его вниманием и пониманием, и тогда Кутузов распахнул шкаф:
- "Бывает нечто, о чём говорят:
"смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас"
(Екклезиаст 1:10), - и посмотрел в сторону МХАТа. Левая бабушка помолчала секунду-другую, а потом, сверкнув очами, выдала:
- Скажите, голубчик, а вас никогда не смущало то обстоятельство, что именно этот стих Екклесиаста расположен в синодальном издании на странице номер шестьсот шестьдесят шесть?
Кутузов не знал, куда теперь девать глаза. Он машинально вынул из кармана Библию и перелистал до указанной страницы. Точно!
- Простите, - понизив голос, вмешалась правая, - у вас что-то случилось? Вам нужна помощь?
- Да, - выдохнул он, - у меня всё случилось. Можно, я подарю вам эту книгу?
- Солнышко! - заулыбались бабушки. - Мы ещё от прадедов храним, и своя есть, а
новая нам как-то не к лицу. Мы же не в шкафу наши держим, а под образами. Куда ж мы вашу положим? Грех выйдет, если в шкаф или на полку… прости Господи.
И они синхронно перекрестились.
"И февраль не май, и Тверской бульвар не Кутузовский проспект", - чуть скрипнул зубами профессор. Дамы почтительно замолчали, уважая чужое горе и не продолжая своих, как они решили, бестактных расспросов.
