Мария Эрнестам - Под розой
— Ева, ты такая бодрая и загорелая. Лето пошло тебе на пользу. Но у тебя по-прежнему живот торчит, словно его накачали насосом.
Внезапный стыд и злость охватывают меня. Я бросаюсь в дом за другой футболкой, чтобы приятель не заметил моего выпирающего живота. Невидимые шипы ранят кожу до крови. Шипы, прячущиеся за яркими бутонами.
Постепенно мы подновили дом, в нем появились душ и туалет, и больше не нужно было бегать на двор. Впрочем, в туалете на улице можно было спрятаться от мамы и в тишине и покое листать старые газеты. Мне отвели отдельную комнату с деревянным потолком, узоры на котором пробуждали фантазии. Мамины рассказы об идеальном отпуске бледнели по сравнению с поездками сюда, и скоро мы стали приезжать вдвоем с папой. Мы плавали на лодке к островам, ловили крабов, собирали мидии, купались среди скал, бросали друг в друга медузами. Наши ступни грубели от лазанья по скалам, руки были исцарапаны в кровь ракушками. А мамины руки годились только на то, чтобы подпилить ногти или натереть цедры для изысканного десерта.
Лимонный торт — на десерт, цыпленок — как основное блюдо, а закуски — не помню. Мы ждали гостей к обеду. Они были в наших краях проездом и собирались к нам заглянуть. Я со страхом ждала их появления, потому что у них были дети — две девочки старше меня. Они не захотели играть на улице и предпочли торчать у меня в комнате, примеряя мою одежду и украшения. Сколько мне было, восемь? Я помню их фамилию: Сунделин. Мама подмела под коврами и приготовила еду, все время шипя, что я путаюсь у нее под ногами. Щеки у нее порозовели от волнения, она до блеска расчесала волосы. Я не понимала, почему она так радуется приезду друзей из Стокгольма, которых мы видели уже миллион раз. Но оказывается, отец девочек был маминым коллегой и очень ей нравился. Она всегда слишком громко смеялась, когда он бывал у нас в гостях, и краснела.
Меня заставили надеть нарядную одежду. Я стояла перед мамой, которая пыталась расчесать мне спутанные и просоленные морской водой и ветром волосы. Она буквально драла их щеткой, причиняя мне боль. Хотя я не хотела переодеваться, в глубине души мне было приятно, что ей не все равно, как я выгляжу. Настолько приятно, что я готова была выдержать эту пытку щеткой. На маме было платье без рукавов и сандалии, она тщательно накрасилась. Ее страшно раздражали мои непослушные волосы. В этот момент в дверь позвонили.
Мама выругалась, завязала мне волосы в хвост и крикнула, чтобы я шла вместе с ней встречать гостей. Это были Сунделины с детьми и охапкой цветов, и мама с преувеличенной радостью их поприветствовала, а потом сказала:
— Представляете, Ева отказывалась мыться и переодеваться. Эта замарашка не считает нужным выглядеть прилично, когда в доме гости. Но она вообще у нас со странностями, да, Ева?
Я так и вижу ее перед собой. Красивая, потная, опасная, кровожадная. Ей нужен агнец для заклания, и она выбрала меня. Я смутно помню, что господин и госпожа Сунделин ответили что-то вежливое и сняли куртки. Голову словно сжимает стальным обручем. Когда-нибудь я… Когда-нибудь я… Время придет. Мое время придет…
Я открываю глаза и вижу, что Свен приготовил на лужайке все для пикника: сок, кофе, бутерброды. Он знает, как мне нравится есть на свежем воздухе. Мы сидим и едим, пока Свен не спрашивает, откуда у меня взялось желание писать:
— Что-то случилось? Тебя что-то тревожит? Ты беспокоишься за Сюзанну? С ней будет все в порядке. Она всегда была такой: внешне сильной и хрупкой внутри. Как пралине.
Я сказала ему все, как есть: забытое прошлое снова всколыхнулось, я пишу о том, что было, воспоминания сами льются на бумагу, и я ничего не могу с собой поделать: мама напоминает мне о себе. Камень плюхнулся в море, кит ответил струей воды.
— Хватит о ней думать, — отвечает Свен.
Он повторяет то, что говорил уже тысячу раз. Что дети живут не ради того, чтобы сделать своих родителей счастливыми, что некоторые люди не совсем здоровы и что с этим просто нужно смириться и продолжать жить. Что я должна забыть обо всем и наслаждаться жизнью, потому что не так уж много мне осталось.
Я видела нас двоих, сидящих на траве, с разбитыми надеждами и не осуществившимися мечтами. Я видела наш дом, выкрашенный в сине-серый цвет, поношенные брюки Свена, его упрямые брови. Видела его глаза, когда-то голубые, как небо, вдыхала аромат роз и думала: я сделала то, что должна была сделать. Не больше и не меньше. Я убила свою мать, и я выжила.
20 июня
На часах три. Лунный свет струится в окно и наполняет комнату шизофреническим светом, освещая и затемняя одновременно. Раньше я не верила во всю эту чушь о Луне и ее влиянии на нас, людей. Теперь я уже не так категорична. Мне удалось убедить свой разум, но не чувства. Разум говорит мне, что если Луна способна перемещать огромные массы воды, то легко может управлять и нами, людьми, ведь мы большей части состоим из воды. Ребенком я представляла, как она, словно магнит, притягивает к себе младенцев или кошек через весь космос и как они плюхаются на лунный грунт; сперва барахтаются, пытаясь побороть силу притяжения, но вскоре сдаются и остаются там навсегда. Так я объясняла себе таинственные исчезновения. Может, поэтому и настояла, чтобы из моей комнаты в летнем домике на Западном побережье, который позже стал для меня постоянным местом жительства, было видно по ночам Луну. Так я могла следить за ней: а вдруг она выберет меня своей следующей жертвой.
Странно, но мне было совсем не страшно лежать одной в постели и следить за нарастающей Луной. Во время полнолуния в комнате становилось светло как днем. Но я была настороже. Мне казалось, что мы с Луной заключили соглашение: я обязана была восхищаться ее красотой и переменчивостью, а она взамен оставляла меня в покое и не забирала в космос.
Теперь, даже сидя за импровизированным столом, я могу видеть Луну. В который раз я поражаюсь тому, сколько поколений людей она приводила в восхищение. Я думаю о бедных китайцах, которые боготворили ее, пока американцы не построили космический корабль, чтобы слетать туда и прогуляться по ней. Мне было скучно смотреть по телевизору на Нила Армстронга, расхаживающего по ее поверхности, которая при ближайшем рассмотрении оказалась грубой и неровной, хотя дикторы без конца повторяли, какой великий момент в истории человечества нам довелось наблюдать. А ведь этот полет разрушил все иллюзии китайцев, потому что Луна оказалась совсем не такой красивой, какой казалась издалека. Теперь она была осквернена наукой и технологией и утратила свою божественность. Вот так обычно и бывает со всем, что выглядит гладким и красивым снаружи. А подойдешь ближе — и увидишь кратеры.
Снаружи мое детство, наверно, тоже выглядело на зависть благополучным. Все считали моих родителей приятными людьми, и хотя у нас дома частенько царил полный бардак, для знакомых мы были «современной», «открытой» и «душевной» семьей, символом нового общества, в котором женщины работают, а мужчины помогают им по хозяйству. Когда к нам приходили гости, за кухонным столом нередко разгорались жаркие дискуссии по этому поводу. До моей спальни доносился истерический смех. После нескольких бутылок спиртного дискуссии перерастали в споры, но к тому времени меня уже успевали отослать из кухни.
Когда маме скучно или что-то не по ней, достаточно заглянуть в ее потемневшие от гнева глаза, чтобы понять — пора уносить ноги. Иначе сыпался град обвинений, она кричала, как ее достали. Больше всего доставалось нам с папой: с маминой точки зрения, на свете не было существ бесполезнее и никчемнее. Папа пытался защищаться, я же молчала, вынашивая планы мести. Пришлось ждать, пока мне исполнится семнадцать лет, но дело того стоило.
Вспоминая при свете луны мамины припадки гнева, я снова и снова прокручиваю в голове ход событий. После скандала она вылетала из дома, крича, что никогда больше не вернется. Иногда отсутствовала пару часов, иногда — пару дней. Я боялась, что мама сдержит слово и не вернется. И в то же время злилась, что она снова и снова заставляет меня испытывать этот унизительный страх. Вернувшись, она не позволяла вспоминать о том, что произошло. Об извинениях не могло быть и речи, подразумевалось, что это мы с папой во всем виноваты.
После случая с Бриттой во мне что-то изменилось. Я начала видеть на Луне кратеры. Мама испытывала мое терпение. Во мне словно образовались два «я»: одно светлое, которое хотело быть хорошей девочкой, и другое — темное, которое мечтало только об одном: отомстить. Светлое «я» пыталось вести себя хорошо, молчать, все понимать, помогать мыть посуду, убирать в доме, делать покупки и ничего не требовать. Темное «я» отказывалось причесываться и умываться, оно высмеивало светлое «я», мечтало уехать в Африку и строило планы мести.
