Хосе Сампедро - Река, что нас несет
— Зимой стволы сохнут на открытом воздухе, а как только снег стает, их сбрасывают в воду. Как говорится: «Март на дворе — сплав на воде». Люди нанимаются в сплавщики, пьют на дорогу для храбрости и — смело! — в путь… Я не знал, куда мне податься, и тоже нанялся… Что мне еще оставалось? У меня ведь ни кола ни двора. Мать пошла служанкой к управляющему… Ее в деревне не любят, она у меня из Валенсии, белокожая. Не такая чумазая, как жители гор. Вот вернусь после сплава — пусть только кто-нибудь посмеет сказать о ней хоть одно дурное слово… Глядите, глядите, нам сигналят!
Выше но течению, у начала Ла-Эскалеруэлы, один из сплавщиков идущей следом за ними артели стоял на вершине скалы it делал им какие-то знаки. Лукас помахал ему рукой, давая знать, что понял, и тот скрылся.
— Это наш почтарь, — пояснил парень, — его зовут Фелипе.
Взобравшись на скалу, Лукас просигналил своим товарищам, работавшим ниже по течению. А затем пояснил Шеннону, что Фелнпе держит связь с их семьями и близкими, оставшимися в селениях.
— Наш душеприказчик, — заключил Лукас, — через него передают даже ласку.
— Как это?
— Ну, всякие там ласковые слова, которые мужья говорят своим женам. Или небылицы, которые плетут парни своим невестам.
— А у тебя есть невеста?
— Не то чтобы невеста. Разве что так, для поцелуев.
— И письма он носит?
— Зачем? У нас и читать-то никто не умеет. Он сам все передает нам на словах. Ему можно доверять, он не из трепачей. Как бы я хотел научиться читать! Как вы. Мне не тю душе такая работа, — признался он.
Шеннон подумал о том, что было бы неплохо обучить грамоте этого парня, но где взять время. Он продолжал работать. Солнце уже спряталось за скалу, и в воздухе поплыла голубоватая печальная дымка. Не успели нм просигналить об окончании работы, как из-за Ла-Эскалеруэлы вынырнул почтарь, ведущий за недоуздок осла.
Вместе они спустились к запруде. Вся артель уже собралась на повой стоянке. Церемонность, с какой раскланялся со всеми почтарь, вызвала у Шеннона раздражение, однако сплавщики приняли ее как должное. Затем он развязал свой мешок и стал извлекать оттуда свертки, узелки, пакеты и вручать их по назначению. Получив свое, каждый отходил в укромный уголок и там расшифровывал только ему одному понятные послания: несколько маленьких камешков, завязанных в узелок, означали, что надо выслать столько же монет; карандашные знаки сообщали о чем-то очень интимном… Даже Дамасо — почему-то никак не верилось, что у этого человека может быть семья! — тоже изучал присланный ему сверток.
Однако послания пришли не всем. Ничего не получили Американец, Горбун, занятый приготовлением ужина, и Паула…
— Наше дело холостяцкое, — пошутил Американец. — Впрочем, у вас, наверное, есть семья, только далеко отсюда?
— В Ирландии у меня родня, но не близкая. А у вас?
В их разговоре не было непринужденности, хотя с другими сплавщиками Шеннон уже перешел на «ты».
— Никого.
— И у Горбуна тоже?
— Бедняга Горбун!
— А у Паулы?
— Ах, Паула! Эта девушка… Как вам сказать… Тут все непросто.
Сухопарый, помощник артельного, подошел к почтарю, восседавшему на камне, как на тропе, и они о чем-то зашептались, тесно сблизив головы. Время от времени Сухопарый выразительно жестикулировал.
— Секретничают, — пояснил Американец Шеннону. — Так у нас передают любовные послания. Могу побиться об заклад, Сухопарый сейчас слушает, что сообщает возлюбленная, которая осталась в деревне.
— А разве он не женат?
— Да ведь он жуткий бабник! Волочится за каждой юбкой. Ни одной не упустит… Смотрите, смотрите, как он размахивает руками.
— И она не постеснялась передать через чужого человека свое послание?..
— Да какое! От него и карабинер покраснел бы. Ее насильно выдали замуж за богатого старика. Ей не позавидуешь. Когда почтарь приходил сюда в прошлый раз, Сухопарый хвастал мне, будто она ждет не дождется его возвращения, чтобы… Вы и представить себе не можете!.. А что вы хотите! Для Сухопарого не существует ничего другого в этой жизни, да и в иной, думаю, тоже. Как, впрочем, и для его возлюбленных.
Сухопарый уступил место Балагуру и, отойдя немного в сторону, улегся на спину. Он прикрыл лицо шляпой, сунув под нее цветастый платок, присланный ему в пакете. Положил руки под голову и застыл в неподвижности.
— Мечты… мечты… — прошептал Американец, устремив взгляд вдаль.
— Почему бы вам не посидеть с холостяками? — сказал Шеннон Пауле.
Девушка подошла к ним и уселась, как обычно, спрятав под юбку согнутые в коленях ноги. Шеннон не в состоянии был бы описать выражение ее рта и черных глубоких глаз. Иногда ее припухшие губы казались чувственными; теперь же у них было капризное, как у детей, и печальное выражение.
— Тебе не следует все время оставаться одной, Паула, — сказал Американец.
— Уж лучше одной, чем в плохой компании.
— Не имеешь ли ты в виду меня и Ирландца?
— Мне это даже в голову не пришло, — просто ответила она. — Я говорю… совсем о других.
Они замолчали. Каждый думал о своем. Наконец Американец, как бы продолжая вслух свои мысли, спросил Паулу:
— Ты решила идти с памп?
— Если я вам нужна, — скромно ответила Паула.
Поразмыслив над ее словами, Шеннон понял, что она вложила в них самый невинный смысл. Затем Американец задал тот же вопрос Шеннону. Шеннон ответил уклончиво:
— Там видно будет… сначала мы должны пройти ущелье. Одним словом, — он улыбнулся, — если я вам нужен…
— Конечно, нужен, — опередила Паула Американца.
Теперь Шеннон уже твердо знал, что останется, и продолжал про себя повторять эти два слова. Мужчины перестали секретничать, и Горбун, стоявший у костра, позвал всех ужинать. Сплавщики отправились есть. Только Сухопарый продолжал лежать на спине. Шляпа по-прежнему прикрывала его лицо. К нему подошел Дамасо.
— Вставай, Сухопарый! Хватит дрыхнуть… А может, подать сюда, если тебе лень двигаться?
— Подай свою сукину дочь!.. — заорал на него Сухопарый. — Будь проклята эта собачья жизнь, даже подумать человеку спокойно не дадут!
— Подсаживайся к сковороде. Думами сыт не будешь: кто голоден, тот и холоден! — крикнул ему Балагур, вызвав общий смех.
— Ржете, а самих тоска гложет! — яростно продолжал Сухопарый, направляясь к сплавщикам. — Какие вы мужики, если вас зло не берет на такую жизнь? — И пристально взглянув на Паулу, стоявшую неподалеку, крикнул: — И ты, девка, смеешься? Небось тоже скучаешь? С такими губами, как у тебя, только и целоваться!
Шеннон почувствовал, как Американец весь напрягся. Мужчины хранили молчание. На лице Паулы не дрогнул ни один мускул.
— Уж я как-нибудь поднесу тебе подарочек, — глухо продолжал Сухопарый, окидывая ее взглядом с головы до ног.
— Подарочки ношу я, дружище, — пошутил почтарь. — Это мое дело.
— Па сей раз обойдусь без твоей помощи. Тебе же будет лучше!
Напряжение разрядилось, Сухопарый сел ужинать. Паула повела осла по речной гальке на водопой. Мужчины остались один, продолжая пережевывать все ту же тему. Белобрысый, самый молодой из них, оказался и самым откровенным:
— Конечно, когда женщина рядом…
Американец, прекрасно понимая, что кроется за наступившим молчанием, проговорил:
— Так вот, зарубите себе на носу: того, кто посмеет это сделать, я сразу же отправлю в горы.
Сплавщики по-прежнему молчали. Казалось, этих людей ничем нельзя было пропять.
— Мы мужчины, а не скоты, Франсиско, — наконец спокойно произнес Балагур.
Никто не стал возражать, и, завершая этот неприятный разговор, мужчины принялись за ужин. Паула больше не подходила к ним, держась в сторонке. Когда мужчины стали расходиться, Обжорка подошел к Шеннону, чтобы отдать ему спальный мешок и взять у него плед. Шеннон не согласился и сам отправился через ивовые кусты к Пауле. Он едва различал ее фигуру, еще более темную, чем сама ночь. Встав перед сидящей на земле девушкой, он принялся уговаривать ее оставить себе спальный мешок.
— Вам было неудобно в нем спать? — спросил он.
— Ой, что вы! — донесся до него ее приятный голос. — В нем очень уютно!.. Но больше нельзя.
— Почему? — спросил Шеннон, усаживаясь против нее. И заметив, что она отодвинулась, добавил: — Если я вам помешал, могу уйти.
— Нет, нет, простите меня, — услышал он ее виноватый голос. — Уж такая я есть.
— Такая есть или такой вас сделали?
В ответ она только пожала плечами.
— Вы очень одиноки, — продолжал он, — И совсем беззащитны… Я тоже одинок, как и вы; у меня тоже на душе камень… Между нами много общего, поэтому я вас очень хорошо понимаю.
— Ах, что вы можете понимать! — ответила она настороженно.
