Нина Федорова - Уйти по воде
Олег не выбегал, как одержимый, из класса, едва звенел звонок, не носился с мальчишками по школе, он или оставался за партой и читал книгу, или выходил спокойно, садился на подоконник в коридоре – тоже читал, а иногда задумчиво смотрел в окно, перебирая худыми нервными пальцами черные бусины небольших четок.
С Олегом не могло быть никаких «гуляний». Может быть, он даже мог бы помочь в духовной жизни. «С преподобным – преподобен будеши, со строптивым – развратишися».
«Конечно, это промыслительно», – писала Катя в новую тетрадочку, как-то незаметно сменившую авву Дорофея. Бог специально послал Олега ей, так жаждущей влюбиться, чтобы она не впала в грех, не начала «гулять», не ступила на широкий путь, ведущий в ад веселящихся грешников. Она оставит теперь свои прежние глупые влюбленности, исцелит поврежденную грехом блуда душу и начнет достойную, правильную жизнь православной христианки.
IV
Какое-то чудесное спокойствие на нее снизошло. Больше не было никаких искушений, никаких метаний и страданий. Как будто плотным пушистым уютным покрывалом она была укутана от всего мира – «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых», воистину!
Просто теперь она поверила, убедилась – Бог правда есть.
Это было уже какое-то иное знание – не наивное и детское, а взрослое, серьезное. Бог был здесь, Он все время был рядом – она вдруг стала чувствовать это всей душой и даже всем телом. Бог ждал ее движений, шагов, ждал, когда она захочет стать Его послушным чадом. И стоило только начать, двинуться в ту сторону, просто попытаться найти смысл во всем этом, как оказалось, что воистину – имела она очи, и не видела, имела уши и не слышала, но теперь она видела и слышала всё.
Она неожиданно полюбила молиться. Раньше утреннее и вечернее правило всегда было для нее тяжким подвигом. Мама говорила: «Надо молиться ногами», то есть просто стоять и вычитывать, пусть ты не молишься от сердца, но для Бога уже ценен твой подвиг – что ты стоишь и читаешь. Так положено христианке, и не читать правило – грех. Едва окончив утренние молитвы, Катя с тоской думала, что впереди ее ждут вечерние, и так день за днем и год за годом без выходных! От этого становилось особенно печально и безысходно, так что все это грозило перелиться в смертный грех уныния, от которого, в сочетании с ленью, непослушанием и тайноядением, возможно, произросло бы и загадочное мшелоимство, а то и что похуже, впрочем, справиться об этом можно было у подстекольного змия. А ведь в конце каждой недели было еще «Последование ко святому Причащению»: три канона (хотя бы укороченных, объединенных в один) и долгие, долгие, бесконечные, непонятные молитвы, на несколько страниц каждая…
Но с «Последованием» еще ладно, а какой смысл в этих утренних и вечерних молитвах – она не понимала в принципе.
Молитва – это разговор с Богом, говорил в проповедях отец Митрофан. Допустим, она часто обращалась с просьбами к Нему, но это были именно просьбы, своими словами. А о чем было «говорить» каждый день, утром и вечером? Зачем нужен этот «разговор», если молитвы читаются одни и те же?
Но теперь в этом «вычитывании», за которое она взялась рьяно, хотя по-прежнему не видела в нем смысла, было какое-то удивительное успокоение, похожее на то, которое бывает от честно сделанных уроков. Тихая и спокойная радость от того, что все теперь «правильно» и при этом «правильно» без особых каких-то усилий, – вот что радовало Катю. Наконец-то она была не просто грешной сладкоежкой, драчуньей и лентяйкой, которая все время мечтала валяться с книжкой на диване, теперь она была правильной православной христианкой. Теперь родители были довольны ее благочестивым поведением, тем, что она взялась наконец за ум, теперь можно было не так бояться отца Митрофана и его пронизывающих взглядов на исповеди в ответ на привычное «не молилась утром и вечером», теперь она была его настоящей духовной дочерью, исповедующейся серьезно и вдумчиво, и ей казалось, что и он рад, что Катя – верное чадо, не то что большинство гимназистов.
Она могла только радоваться и удивляться тому, как легко все вдруг разрешилось. И даже особых мук не потребовалось, даже отказываться от любимого занятия не нужно – она влюблена в Олега, но эта влюбленность не прежняя, блудная и грешная, а тоже правильная и православная. Ведь и он, со своими четками и серьезным взглядом, был полон благочестия, желания жить по-христиански, жить правильно, православно. Он точно так же стоял благоговейно на службах, как теперь стояла Катя (украдкой поглядывая на него из-за колонны), пока остальные гимназисты или отсыпались дома, или, зевая и томясь, дремали у стенки.
Службы тоже всегда оставались Кате непонятны и неинтересны, за исключением – иногда – литургии. Всенощная казалась долгой, томительной, ужасающе скучной, обычно было ужасно жалко тратить на нее субботний вечер, тем более когда на улице хорошая погода. Литургию она еще более-менее воспринимала. Во-первых, потому что литургия – короткая служба, и все тексты были в богослужебной книжке, да еще и с переводом, по книжке можно было следить, и все становилось понятно. А во-вторых, еще лет в девять она прочитала рассказ Никифорова-Волгина «Тайнодействие» и прониклась. После этого рассказа она стала понимать, что смысл всей литургии в Таинстве, совершающемся в алтаре, и причастность к этому Таинству наполняла ее одновременно благоговейным ужасом и радостью. После «Верую», в особенно четкой после общего пения тишине, начиналось это – закрывались Врата, задергивалась даже шторка над ними, строго и торжественно пел хор, погружая Катю в жутковатое трепетное состояние: Таинство совершалось – хлеб и вино становились Телом и Кровью, и голос отца Митрофана начинал странно волнительно дрожать, когда он читал в алтаре (тихо не мог, все равно его слышали) те особые молитвы, которые даже «вси вернии» не должны были слышать. Звенел колокольчик трижды, как трижды было провозглашено «Аминь!» в ответ на троекратное прошение, и Катя зажмуривалась – вот сейчас, сейчас, сию минуту происходит Чудо, здесь, за деревянным алтарем и тоненькой шторкой, всего-то ничего от Кати, Сам Святой Дух сходит на Дары, освящая Их.
Но и на литургии не всегда входила она в молитвенный и трепетный настрой, чаще, невыспавшаяся, сонная и недовольная, она дремала стоя, думая всю службу о чем-то постороннем, и Евхаристия означала для нее скорый конец службы и – наконец-то! – непостный обед дома.
Отец Митрофан как-то сказал в проповеди, что Царство Небесное – это вечная литургия. Катя тогда тихо ужаснулась: всегда будет длиться эта томительная, скучная служба, которую она выносила только потому, что хорошо знала ее ход, знала, когда она закончится, и радовалась про себя, когда уже наконец пели «Отче наш». Мало того, что ради Царствия Небесного приходится отказываться от всего, страдать и идти тернистым путем, так еще и само Царствие Небесное оказалось… гм… впрочем, это были уже какие-то кощунственные мысли, и Катя поспешно гнала их прочь.
Но теперь она не просто «делала все правильно» и получала от этого заслуженную радость, теперь в храме был Олег, и «правильное дело» становилось вдвойне радостней. Теперь Катя не хотела пропускать ни одного воскресения, ни одного праздника, еще накануне ее охватывало радостное волнение – встреча, завтра! Утром она вставала уже не так, как обычно – через силу, с трудом, а радостно вскакивала, читала утренние молитвы, умывалась, собиралась, легко бегая из комнаты в ванную и обратно, и, наверное, удивляла маму.
Воля Божия была ей совершенно очевидна. Это Бог послал ей такого ангела-хранителя, ведь отец Митрофан всегда говорил, что спасение приходит через людей.
Кажется, кончился страшный период – переходный возраст, она пережила это страшное время без потерь, не ушла из храма, не отреклась от Христа, не соблазнила Аню и Илью, а выбрала правильный путь и начала подлинную духовную жизнь.
Туман
І
Тетка эта слишком уж пристально ее разглядывала: Катя время от времени поднимала голову от книги, бросала украдкой взгляд на лавочку напротив – смотрит. Ну, пусть смотрит. Наверное, ее удивляют книги – их слишком много, к тому же старых, подклеенных, библиотечных, с самодельными обложками, прежние давно уже истрепались: по этим книгам учились еще преподаватели, во всяком случае так рассказывали в библиотеке на собрании для первого курса. Им тогда всё подробно объясняли – как пользоваться каталогом, как выписывать шифр, что где находится в читальном зале.
Сегодня была удача – по требованиям принесли всё, хотя Катя и не надеялась, выписала кучу книг с запасом, чтобы взять хоть что-нибудь, но уже издалека увидела, что сонная и вечно недовольная девушка несет, придерживая подбородком, огромную стопку, ура! Куда девать все эти книги, она думала уже потом, когда распихивала свой улов в гардеробе – в и без того набитую учебниками сумку и в пакет с физкультурной формой. Пакет топорщился, уголки книг пропороли его в трех местах, сумка не закрывалась, две книги вообще не влезали уже никуда, она решила понести их в руках, ничего. Только бы в метро удалось сесть! На «Университете» иногда бывало местечко. Сесть удалось, она утвердила в ногах пакет, взяла первую из никуда не поместившихся книг – Еврипид, хорошо, начнем читать: по античке огромный список. И тут, случайно подняв голову, встретила этот странный взгляд тетки с лавочки напротив.
