Синтия Озик - Шаль
— Не могли бы вы меня выпустить?
— Дама, будьте добры, отвалите, — сказал мужчина на песке.
Тот, кто стоял, рассмеялся.
— Если проход открыт… — не унималась Роза.
— Поверьте, дама, не для вас, — донеслось снизу.
Она поняла. Грязная шутка.
— Содомиты! — прошипела она и заковыляла прочь. Вслед — их смех. Они ненавидели женщин. А может, поняли, что она еврейка; они ненавидели евреев; но нет: на темном песке она разглядела обрезанную, желтую, как нарцисс, головку члена. У нее дрожали запястья. Заперта за колючей проволокой! Никто не знал, кто она, что с ней было, откуда она. Их калитки, их дикие хитрости с ключами, колючая проволока, мужчины, лежащие с мужчинами… Она боялась подойти к другим холмикам. Никто не поможет. Гонители. Утром ее арестуют.
Она снова надела туфли и пошла по бетонной дорожке вдоль забора. Та привела ее к свету, к голосам чернокожих. Окно. Густая пелена запахов: кухонные выхлопы, вентиляторы, гонящие ароматы супов наружу. Дверь, подпертая крышкой от молочной фляги. Метры и метры столов, плит, пароварок, холодильников, кофеварок, ларей, тазов. Кухня как в замке. Она проскользнула мимо чернокожих поваров в заляпанных кровью фартуках, по короткому коридору: тупик заканчивался лифтом. Она нажала на кнопку и стала ждать. Работники кухни ее видели, погонятся ли за ней? Она слышала их крики, но к ней они отношения не имели — они кричали: «Четверг, четверг!» На четверг не хватит молодого картофеля. Караул, не иначе, это чрезвычайное происшествие. Лифт отвез ее на первый этаж, в вестибюль; она вышла на свободу.
Вестибюль был как дворцовый зал. Посредине — настоящий фонтан. Вода бьет ключом из пастей изумрудно-зеленых дельфинов. По периметру — позолоченные херувимы. Крылатая русалка рассыпает золотые цветы из золотого кувшина. Высоченные растения — целый лес: пальмы, раскрашенные синим, серебром и золотом в зеленых мраморных сосудах — вдоль кромки фонтана. Вода выливалась в мраморный канал, ручеек внутри помещения. Километры королевского ковра, затканного окоронованными птицами. Прекрасно одетые мужчины и женщины сидели на золотых тронах с львиными лапами, курили. Позолоченный гомон. Как была бы счастлива Стелла погулять здесь! Роза держалась стен.
Увидела человека в зеленой униформе.
— Управляющий! — прохрипела она. — Мне надо ему кое-что сказать.
— Кабинет там. — Он мотнул головой в сторону стола красного дерева за стеклянной стеной. Управляющий в рыжем парике серьезно ставил какую-то отметку на фирменном бланке. У Перски тоже был рыжий парик. Флорида захлебывалась фальшивым огнем, пылающими фальшивыми шевелюрами. Что ни человек — обманщик.
— Мадам? — обратился к ней управляющий.
— Мистер, у вас на пляже колючая проволока.
— Вы остановились в нашем отеле?
— Я живу в другом месте.
— В таком случае вас это не касается, не так ли?
— У вас колючая проволока.
— Чтобы всякие подонки не лезли.
— В Америке нет места колючей проволоке на заборах.
Менеджер перестал делать отметки.
— Прошу вас уйти, — сказал он. — Будьте добры, уйдите, пожалуйста.
— Только нацисты держат невинных людей за колючей проволокой.
Рыжий парик склонил голову.
— Моя фамилия Финкельштейн.
— Тем более вам не следует терпеть такое!
— Слушайте, уходите отсюда, если не хотите неприятностей.
— Где вы были, когда мы были там?
— Уходите. Я пока что по-хорошему прошу. Пожалуйста, уходите.
— Плясали в вестибюле у бассейна, вот где. Съешьте вашу колючую проволоку, мистер Финкельштейн, проглотите и подавитесь!
— Идите домой, — сказал Финкельштейн.
— У вас на задах отеля — Содом и Гоморра! У вас там геи и колючая проволока!
— Вы незаконно проникли на наш пляж, — сказал управляющий. — Хотите, чтобы я вызвал полицию? Лучше сами уйдите. Прибыло несколько важных гостей, мы не можем допустить шума, а у меня на это нет времени.
— Ваши важные гости, они только и делают, что пишут письма. Конгрессы у них, — фыркнула Роза. — Клиническая социальная патология, так? У вас тут остановился доктор Граб?
— Прошу, уходите, — сказал Финкельштейн.
— Ну же, есть у вас доктор Граб? Нет? Я вам вот что скажу: не сегодня, так на днях он к вам заявится, он уже в пути. Он приезжает изучать объекты исследования. И я — важный объект. Это меня он будет опрашивать, Финкельштейн, а не тебя! Это меня исследуют!
Рыжий парик снова склонил голову.
— Ага! — воскликнула Роза. — Я поняла: у вас есть Граб! У вас их целая куча!
— Мы охраняем частную жизнь наших постояльцев.
— Охраняете колючей проволокой. Это Граб, да? Я вижу, что права! Это Граб! Граб остановился здесь, да? Ну, признайтесь, что Граб у вас! Финкельштейн, эсэсовец, признавайся!
Управляющий встал.
— Вон, — сказал он. — Сейчас же убирайтесь вон. Немедленно.
— Не волнуйтесь, все в порядке. Я всегда держусь подальше. Граб мне не нужен. Хватит с меня всяких Грабов, можете не беспокоиться…
— Уходите, — сказал управляющий.
— Стыдно, — сказала Роза. — А еще Финкельштейн.
Просветленная, ликующая, очистившаяся, Роза прошагала мимо изумрудного блеска к освещенному навесу у выхода. «Отель Мари-Луиза» — зеленым неоном. Швейцар как британский адмирал, с золотыми галунами, низвергающимися с плеч. Они загнали ее в ловушку, чуть не поймали, но она сообразила, как вырваться. Надо кричать во весь голос, вопить. Так же она спасла Стеллу, когда они загоняли ее на пароход в Палестину. Страха к евреям она не испытывала, иногда — это шло от матери, от отца — некоторое презрение. Тучи людей в Варшаве, отрезанные от величия настоящего мира. Окружение соответствующего рода. Перски и Финкельштейн. «Их» синагоги — с галереями для женщин. Примитив. Ее родной дом, ее воспитание — как она пала! Мерзкая народная сказка — про аристократку, превратившуюся в крохотного серого грызуна. Обломала зубы об отраву английского. Пустышки, вот они кто, ничего не знают. Ни о чем толком не думают. Стелла — та из принципа делает вид, что ни о чем не думает. Синяя полоска, колючая проволока, мужчины в объятиях мужчин… все, что было опасным, омерзительным, они сделали расхожим, пустяковым.
Потерялись. Потерялись. Нигде нету. Во всем Майами-Бич ни следа, на песке ни следа. Во всем диком, жарком, неоновом ночном городе — ни следа. В чьем-нибудь кармане.
Перски ее ждал. Сидел у стойки портье в рваном пластиковом кресле бурого цвета, нога на ногу, читал газету.
Увидел, что она вошла, и вскочил. Был только в рубашке и брюках, без галстука, без пиджака. По-свойски.
— Люблин Роза!
— Как вы здесь оказались? — спросила Роза.
— Где вы были весь вечер? Я уже несколько часов тут сижу.
— Я не говорила вам, где живу, — укорила его Роза.
— Я нашел в телефонной книге.
— У меня телефон отключен, я никого не знаю. Племянница — пишет, экономит на междугородных.
— Ну хорошо. Хотите правду? Я утром пошел за вами, вот и все. Просто прогулялся от своего дома. Крался за вами по улицам. Узнал, где вы живете, и вот я тут.
— Очень мило, — сказала Роза.
— Вам неприятно?
Она хотела сказать ему, что он под подозрением; пусть сначала покажет карманы пиджака. Честный соглядатай, преследующий женщин. Если не в пиджаке, значит, в брюках. Но сказать такое невозможно. Ее трусы у него в брюках. Вместо этого она сказала:
— Чего вы хотите?
— Свидания, — блеснул зубами он.
— Вы женатый человек.
— Женатый, да без жены.
— У вас есть жена.
— В некоторой степени. Она сумасшедшая.
— Я тоже сумасшедшая, — сказала Роза.
— Кто так сказал?
— Моя племянница.
— Откуда это знать чужому человеку?
— Племянница — не чужой человек.
— Мне родной сын чужой. Племянница — тем более. Идемте, у меня машина неподалеку. С кондиционером, прокатимся с ветерком.
— Вы не ребенок, я не ребенок, — сказала Роза.
— Мне вы этого не докажете, — сказал Перски.
— Я серьезный человек, — сказала Роза. — Не в моих правилах ездить куда глаза глядят.
— Кто сказал, куда глаза глядят? У меня есть на примете одно местечко. — Он задумался. — «Престарелые граждане». Отлично играют в безик.
— Меня это не интересует, — ответила Роза. — Мне ни к чему новые знакомства.
— Тогда в кино. Не любите новых фильмов, поищем старье. С Кларком Гейблом, Джин Харлоу[10].
— Меня это не интересует.
— Поедем на пляж. Как насчет прогулки по берегу?
— Уже погуляла, — сказала Роза.
— Когда же?
— Сегодня вечером. Только что.
— Одна?
— Я кое-что потеряла и ходила искать, — сказала Роза.
— Бедная Люблин, что же вы потеряли?
— Свою жизнь.
Она сказала напрямик — не постеснялась. Раз уж ее трусы пропали, нечего перед ним сдерживаться. Роза представила себе жизнь Перски, до чего же она, должно быть, банальна: пуговицы, всякая мелочь, и сам он такой же. Было ясно, что он принял ее за такую же, как он, пуговицу, уже потрепанную, немодную, закатившуюся во Флориду. Весь Майами-Бич — коробка с никчемными пуговицами.
