ВЛладимир Авдеев - Протезист
— Что вы здесь делаете?
— Кощунствуем, — вылили на меня сверху пунцово-пухлые губы, и, потерев внутренней стороной колена мою щеку, девица обратила к сине-красному закату самовлюбленный смех, мгновенно оседлавший купола церкви. Я поправил на ее ноге серебряный браслет, чтобы можно было лучше разглядеть чудной египетский орнамент.
— Замолчи, — цокнув языком, как кнутовищем, сказал другой мужчина лет тридцати с каким-то почти берестяным лицом. Вылезая из ямы, он подхватил череп под мышку и, крайне сосредоточенно рассматривая меня, добавил:
— Восстанавливаем историческую справедливость.
— Да, а вы знаете, что это такое?
— Историческая справедливость — это торжество и без того торжествующей черни.
— А где вы возьмете канон истории, согласно которому будете замерять эту самую пресловутую справедливость? Я так понимаю, что вы орудуете заступом среди могил, не имеющих крестов, руководствуясь совсем не метафизическими соображениями.
Вставая с земли, поправляю волосы, галстук и подаю девице самый благопристойный из сгнивших цветков. Она послушно принимает его, выкатив поверх нижней тугой — губы два верхних передних зуба.
— А «каноном истории может быть только сам историк». Фрэнсис Герберт Брэдли.
— Допустим, но как, по-вашему, люди восстанавливали историческую справедливость, когда истории в прямом смысле этого слова еще не было? Когда еще никто ничего не успел натворить? Что возникло раньше: история или справедливость?
— Семен! Нет, ну ты посмотри, какие филантропы ночью разгуливают по кладбищам! — человек с черепом под мышкой обратился к притихшему громиле.
— Иван, — уставилась на меня грязная ладонь, развернутая, как пропуск в преисподнюю.
— Фома, — отвечаю, наклонив голову, и жду.
— Варвара, — произносит экзотическая девица, выплывающая из-за вечерних набросков природы и гробниц. Синий макияж чудесно гармонирует с чулками, один из которых клубничного, а другой вишневого цвета. Множество погремушечных украшений на шее, запястьях, в ушах бередят мое воображение, отчего дважды отчетливо щелкаю каблуками.
— Фома Неверующий! Ну, а вы, сударь, стало быть, второй могильщик?
— Антимогильщик, точнее потрошитель могил, и антиисторик, — язвит кряжистый Иван, крутя череп, насаженный глазницей на свой веретенообразный палец. — А Неверующий — это фамилия?
— Нет, моя фамилия Рокотов, а Неверующий — это исторически сложившееся занятие.
— В таком случае, Иван Растопчин, инженер-вертопрах. Вот это чудище — Семен Рахов. Ну, а это гиперсексуальное создание фамилии не имеет.
— Я ведьма, — говорит с томным придыханием Варвара, взбивая левой рукой длинные белокурые волосы, выворачивая сочные губы и выпячивая аксиоматичную
§ 6
грудь.
— Отличная компания у нас подобралась, клянусь гнилыми костями ответственного деятеля государства. Теперь нужно залить наше знакомство вином по самые уши.
Мы пили и бросали бумажные стаканчики в загрустившее пламя, обшарившее всю надгробную надпись в поисках пищи и, не найдя ничего достойного, слизнувшее помпезную позолоту. Размахивали руками, искрили глазами, тасовали нехитрые изъезженные остроты, дразнили возбужденное воронье, забрасывая комья земли на крепостные башни. Наконец, вдосталь наклокотавшийся магнитофон выплюнул изможденную кассету.
— Ну, будет, пора и честь знать, господа-товарищи мертвецы. Благодарю вас за роскошный прием! В следующий раз мы придем навестить других. Готовьте подарки и речи, слово будет предоставлено всем. У нас ведь теперь… Как его, беса?.. Плюрализм мнений. Вот.
Иван грациозно жестикулировал, взывая к усопшим, дарительно водил рукой и под конец выдал антраша, поскользнувшись на малахитовой плесени надгробных плит, вделанных в откосы фундамента полуразрушенной церкви.
— Ну, а в общем, дорогой мой Фома, все, конечно же, не так просто. Она ведь права: мы кощунствуем. Но мы кощунствуем потому, что не кощунствовать уже не можем, — говорил Иван, вульгарно прижав к себе Варвару, взиравшую на мир безразличными осовевшими глазами. — Кощунство это, прежде всего, очистительное действие, это необходимая дизинфекция души, загрязненной различными идейными установками. Преступность — это здоровая реакция нормальных людей на нездоровые явления в обществе. Но ведь кощунство — это то же самое: это активная здоровая реакция нормальных людей на нездоровые явления в этической жизни общества. Темам преступности, неврозов и патологии посвящено огромное количество научных исследований, но научной проработкой кощунств толком не занимался еще никто. Ведь не всякий может себе позволить такую роскошь: менять веру в течение жизни неоднократно. Вера только одна, и именно относительно этой веры все остальное — кощунство. Тот, кто взрывал церкви и уничтожал миллионы людей, не имеет права спокойно лежать в земле. Земля тебе пухом… Ишь ты… Земля тебе колом! Кощунство можно выбить только кощунством.
Иван фиглярничал, корча гримасы невыразительным лицом, брызжа хмельной слюной и кривя сильные пальцы.
— Ты хочешь перегнуть, чтобы выпрямить? — вставил я.
Он повалился на колени, выронив магнитофон, и прокряхтел, сатанея, как герой плохо нарисованных комиксов:
— Я не хочу быть ареной испытаний на прочность! Не хочу быть резиновой куклой, на которой молодые смазливые медсестры учатся делать первые уколы ржавыми учебными шприцами. Я плевать хотел на законы, которые меняются как отечные лица в кошмарном сне. И каждый их этих законов может меня смять, искрошить, стереть с лица земли или, самое страшное, просто назвать последствием волевой ошибки.
— Встань с колен. Ты прав, проблемой кощунства никто толком не занимался, но только потому, что кощунство не есть нечто, изобретенное человеком. Кощунство заложено в самой природе и надежности некоторых материальных связей. Я в детстве слыл восприимчивым и очень любопытным ребенком, и вот куда занесло мое любопытство. Однажды на уроке зоологии я видел замечательный документальный фильм. В нем показывали различные совсем безобидные опыты над животными. Их не резали, не подвергали болезнетворным экспериментам, связанным с физическим выживанием. Тем страшнее было то, что я увидел. Это был опыт с новорожденными цыплятами, которые слепо следуют за первым в их жизни движущимся объектом — курицей. Когда курицу подменяли другим животным, эффект был на удивление тот же: цыплята гурьбой поспевали за кошкой, собакой, свиньей. Затем меня охватил промозглый ужас, потому что в роли матери оказался неодушевленный предмет — детский резиновый мяч. Цыплята неукоснительно следовали предписанию инстинкта. В этом есть какое-то утонченное юродство природы — эта цыплячья организованная неразборчивость. Кощунство заложено в самой природе, и человек перенял его. В нашем обществе идол выполняет функции матери, и я никак не могу отделаться от мысли, что над нашим безмозглым выводком кто-то, находящийся за кадром короткого учебного фильма, ставит эксперименты.
— В природе нет политики, вот и все. А куриная семья с ее иерархией не была рассчитана на ваши утонченные болезненные умствования. Нет ничего прочнее физических связей, — наконец проговорил Семен, ущипнув засыпавшую Варвару. — Хорошо быть фрейдистом: минимум проблем, максимум либидо и максимум удовольствий.
Продолжая вертеть череп в руках, Иван тряхнул головой, изрядно напугав двух прохожих, и буркнул в сторону ярких рекламных огней:
— Боже мой, какая у нас типичная ситуация!
— Нет типичных ситуаций, есть типичные люди, — огрызнулся я с нескрываемым злорадством в те же самые огни и почувствовал моральное превосходство.
«В каждом естествоиспытателе скрыт мистик». Артур Кестлер.
Мы попали на шумный перекресток. Варвара и я оказались на одной стороне улицы, обставленной закрытыми будками, а Иван и Семен, оттертые красным светом светофора, вдруг выказали признаки беспокойства, издавая истероидные возгласы. Вечерние прохожие, привычные в этой части города ко всякого рода потешному шутовству, не обращали внимания на две размашистые кляксы человеческих тел и скачущий в их руках череп. Из-за проплывающих мимо пыльных автомобилей, везущих людей со свинцовыми глазами на окраину душной ночи, я слышал очередные выкрики Ивана:
— Это не я вне закона, это закон вне меня! И это не я не подчиняюсь закону, а он не подвластен мне…..закон нужен мне, человеку, а не я нужен закону…
Не воспринятые всерьез ни людьми, ни временем суток, они остались по ту сторону красного света.
Я посмотрел на Варвару, на грудь отдельно от нее, и, нащупав в кармане потерю терпения, вдруг понял, что светофор сломался, и ночное стадо машин не перережет уже никакая естественная сила.
![Никки Сикс - Героиновые дневники. Год из жизни павшей рок-звезды[The Heroin Diaries: A Year in the Life of a Shattered Rock Star]](/uploads/posts/books/124779/124779.jpg)
