Андрей Донцов - Комплекс Ромео
Сколько смысла еще было впереди! Сколько переливающихся синим цветом снежинок в спокойном, редком для Питера безветрии упало на твои щеки и ресницы. Такие кстати упавшие на ресницы снежинки. Потому что тебе можно было смело сказать: «Тушь потекла» – и свалить тем самым вину на них, на снежинки.
Убийство Шатова Верховенским, сразу после этой сцены, потрясло нас возможностью краха хрупкого здания под названием счастье. Кто бы мог подумать, что наше счастье спустя два года рухнет без всякого груза, будет разрушено изнутри нами самими. Совершенно незримо для меня и, как казалось, абсолютно логично, исходя из каких—то глубоко продуманных рациональных проектов твоей воли и взглядов на дальнейшее существование.
Дикой и для меня непонятной абсурдной воли. Которую нельзя именовать характером, и уж тем более характером женским.
Может, я выдумывал и ошибался, – размышляю я сейчас. Может, это в самом деле были лишь снежинки.
Даже не снежинки. А выедающие глаза постоянно идущие питерские осадки.
«Поменьше соплей, побольше секса», – Брат в негодовании. Тайный, в кавычках, читатель дневника и единственный слушатель моей словесной исповеди явно недоволен. Лирические отступления теперь не в моде на пути к заветной цели.
Если ты поддашься лирике, ты останешься вечным пидором, Ромео. Пидором и лузером. Так советовала мне окружающая действительность. И у нее было одно явное преимущество. Она, действительно, сильно меня окружала.
14
Тридцать месяцев до приезда Брата—Которого—Нет
Спектакль «Ромео и Джульетта» стал шедевром нашего курса. Отличная работа педагогов по движению, задававший бешеный ритм началу спектакля Меркуцио и, конечно, мы, та редкая пара любовников, на которой этот ритм не проседал в течение спектакля.
В качестве декорации к сцене объяснения использовался большой стол, мы ныряли под него по очереди. И говорящий текст отыгрывал, что в этот момент его под столом ласкали самым откровенным образом. На курсе было понятно каждому, что, естественно, под столом ничего не игралось, но зал представить не мог, насколько далеко заходили молодые венецианские любовники.
Зрители – а спектакль шел на малой сцене ТЮЗа – светились от счастья и сопричастности чему—то молодому, искреннему, невероятно естественному, не характерному для шекспировских постановок, идущих в городе последние лет десять.
После гастролей в Москве нас пригласили в Дом актера на торжественный ужин, и там, на людях, в официальной обстановке, мы устроили себе официальную помолвку.
Эта идея пришла Сашке после прочтения одного из интервью Анжелины Джоли (начинающей конкурентки из—за рубежа). Две мужские майки белого цвета – ей поменьше, мне побольше, немного крови и фантазии. Она написала две фразы своей кровью на своей майке:
«Укушу Антона Павловича нежно»и
«Уильям – навсегда!»Я сделал то же самое на своей:
«После такого секса встать бы!»и
«Кто она? Монтекки? Капулетти? Она – из Тарантино… Горе мне…»Потом решили добавить по две от себя – каждый на майке другого.
Появились мы в этом на званом вечере под общие аплодисменты. Как всегда отчасти искренние, «от—части», которая вообще редко бывает искренняя, тем более на подобных сборищах пафоса и амбиций. Наше чувство было для местной тусовки лишь вполне объяснимой и ничего не значащей любовью мальчика и девочки, которая началась во время репетиций спектакля и закончится вместе с их окончанием.
Тогда—то, видимо, и заприметил ее самец из кинообоймы.
Уже тогда, везде играющий, но ничего толком не сыгравший, он меня бесил. Не люблю я в искусстве однобокие типажи и их носителей. Как показало время – не зря.
Хороший повод для самореализации – у этих людей это синоним слова «самолюбование» – разрушить, сломать мо—лодой союз. Это ли не доказательство собственной непревзойденности!
Не надо делать свое счастье публичным. В наше время Ромео должен быть хитрым и изворотливым, неуязвимым и коварным, иначе он не доживет даже до сцены у священника. Найдутся желающие из зависти и злобы воткнуть свою шпагу ему в жопу.
Ты помнишь эти фразы? Все до одной? Когда тебя трахают сзади у подоконника, ты, глядя в окно, талантливо вздыхаешь, самоотверженно играя роль любовницы.
А может, ты помнишь, как это здорово – ничего не играть?
Может быть, помнишь, Сука?
15
Питер. Сорок месяцев до приезда Брата—Которого—Нет
Эту музыку я мог слушать постоянно. Когда мы делали этюды по мотивам картин, ныне покойный Васька Чернышов поставил с нами «Влюбленных» Магритта. Под песню Тома Уэйтса «Blu Valentine» я поднимал ее белое короткое платье и выдавливал ей на колени гранатовый сок. А потом вылизывал ее ноги, бедра и живот. Мы успевали приготовиться к смерти, вытряхнуть из белых наволочек осенние листья, надеть их на голову, накинуть петли. И все это с грустной, но счастливой улыбкой. Потому что это был шаг навстречу не смерти, а вечной любви. Ее не бывает? Вы так думаете? А вы видели, как игрался этот этюд?
У нас была с ней такая игра. Кто—то начинал изображать сцену из фильма, который мы смотрели вместе, а второй человек должен был «врубиться» и включиться в процесс.
Сейчас будет самый важный этюд в моей жизни. Я должен сыграть убедительно, чтобы она стала мне подыгрывать, и ее слова превратились бы из реальности настоящей в реальность сценическую, стали просто началом хорошо сыгранного отрывка. Чтобы это одновременно и выглядело логичным, и не вызвало бы у тебя подозрений, что я просто испугался и спасаю таким образом ситуацию.
В глубине души я даже надеялся, что она подыграет. Хотя, глядя в ее глаза, понимал, что – нет… Нет… Нет…
И не смотрели мы таких фильмов. Где герой бросает другого просто так. Из—за хрени какой—то. Из—за глупых иллюзий. Из—за мистических планов на головокружительный успех, который, видите ли, придет к нам только поодиночке. Уже давно и фильмов—то таких не снимают. И книг таких не пишут. Глупо, рационально до блевотины.
И все—таки – вдруг это только игра. Я стал ходить по комнате петухом, широко расставляя ноги и растопырив руки.
Не узнать, откуда этот отрывок, было нельзя. Фильм «Пьянь» и роль Микки Рурка в нем гениальны. Рурк играет известного американского писателя—тусовщика Чарльза Буковски. Лучшее из того, что он сыграл. Лучше всего остального, вместе взятого – даже так я бы сказал. Говорят, ради этой роли он выбил себе молотком передние зубы.
– Я узнала, из какого это фильма.
Э—э нет. Таких слов нет в правилах нашей игры. И никогда не было. «Я узнала, из какого это фильма». Ты что, Сашка. Так могла сказать любая наша однокурсница. Но только не ты…
– Ты пойми, дуралей, я не играю сейчас. Я ни во что не играю сейчас. Я сейчас не играю, ты слышишь, что я тебе говорю – сейчас не игра. Наша игра длится уже пять лет. И теперь я хочу, чтобы она закончилась. Как институт, как детство, как школа. Я не хочу ходить за успехом, взявшись за руки. Это глупо. И главное – это долго. Это очень долго.
В ее глазах появились слезы. Но только очень жесткого стального блеска они не закрывали. Слезы, как линзы на стальных глазах. Такие слезы не у всех женщин бывают.
«Классная у меня баба, – подумал я. И только потом понял: – Конечно, классная, но она меня бросает…»
Я сел на пол, потому что не было стула рядом. Снизу вверх молча смотрел на нее. Видимо, ничего хорошего на моем лице написано не было. Потому что она сказала:
– Все еще может вернуться, поверь мне. Совсем на другой высоте. Никто не разводит мосты навсегда. Просто сейчас они разводятся.
Только не надо горевать – сказала она уже совсем мягко. Ты знаешь, что я прочитала у своего Мураками? «Горевать – не значит непременно приближаться к истине».
Не горюй, ладно?
Да! Да—да—да. Отличные рекомендации. А никто и не горюет… Сижу на полу, улыбаюсь. Только улыбка эта – улыбка человека, которого молотом по голове здорово так пару раз приложили…
Она собиралась мучительно долго. И казалась мне вдруг гораздо взрослее, чем я привык ее воспринимать.
Я вспомнил себя в школе. На фоне своих одноклассниц всегда казался мальчишкой, игривым и капризным, временами придурошным. Может, и здесь в этом вся суть. В том, что они быстрее, что ли, развиваются. А я заигрываюсь и вовремя чего—то не понимаю. Не замечаю чего—то важного.
Она казалась сейчас, на волне совершаемого поступка, и правда мудрее.
Какая—то женщина, взрослее меня намного, не спеша, собиралась от меня свалить. Может, где—то и есть в ее словах скрытая от меня на сегодняшний момент мудрость. Про успех, который так быстрее придет, про высоту, про мост, который развелся на время, как и положено в Питере, и который никогда не поздно перекинуть…
