Георг Освальд - Все, что считается
В данном случае моя агрессия направлена против их идиотской, инфантильной отчужденности от мира. Как будто на свете так мало проблем, что эти дебилы изобретают еще парочку дополнительных. Размышляю над природой стремления всю жизнь играть в рыцарей и сражаться с драконами и чудовищами из пластмассы. Придется вколотить им в мозги хоть чуточку реальности, используя для этого довольно жестокое «принудительное приведение в исполнение решения суда».
– Думаю, что вы принимаете меня за садиста или фашиста, если, конечно, знаете, что это такое, – говорю я, входя вместе со Шмидтом. Во время своей речи лениво расхаживаю взад и вперед, снимаю с пиджака пылинку, бросаю взгляд на свои золотые часы. Мне хочется спровоцировать этого типа, хочется, чтобы он принял меня за одного из тех выродков, с которыми имеет здесь дело, выродка в образе парвеню времен зарождения капитализма. Кончиками пальцев дотрагиваюсь до смешных фигурок, стоящих на полках. Размер 50 см, разрисованы вручную, стоят 300 марок. Супермен, Бэтмен, Женщина-Кошка, Робин, Риддлер – импозантно, ничего не скажешь, импозантно. Перехожу к полке с видеокассетами и натыкаюсь на большую коробку с надписью «Бульканье». В ней около сотни кассет «Бульканья». Тип бормочет что-то о санкции на обыск.
– Господин Шмидт, покажите нашему клиенту то, что он просит.
Шмидт так и делает. Тут невеста начинает визжать, что вызовет полицию, тип орет, что всегда выплачивал все долги.
– Ничего подобного. Вы взяли кредит в пятьдесят тысяч на три месяца. Время истекло. – Беру кассету «Бульканье», подхожу к нему и сую ему под нос: – Это же дерьмо, никому не нужное дерьмо!
– Но люди же хотят!
– Наверное, не очень. Подумайте сами, насколько чокнутым должен быть человек, чтобы смотреть фильм под названием «Бульканье». Подумайте и о том, что вы обходитесь моей фирме в некоторую сумму. Это деньги. Чтобы их заработать, пришлось потрудиться многим серьезным людям. А вы берете и покупаете целую коробку «Бульканья», потому что считаете эту идею достойной делового человека. Но это отнюдь не деловая идея, смею вас заверить, это чистейшей воды дурь!
Все остальное – рутинная работа. Прошу Шмидта везде наставить свои печати, начинаются привычные вопли и стоны: «Нет! Только не это! Не надо!» – потом мы уходим.
– Вещи заберут завтра утром. Если чего-нибудь не досчитаемся, то вашим делом займется прокурор. Всего хорошего, – говорю я.
Самое смешное, что в этот момент мне в голову приходит интересная мысль! Обычно мы говорим детям: «Если ты отберешь у своего друга эту вещь, то он очень расстроится». А на самом деле люди, если у них что-нибудь отобрать, не особенно грустят. У них просто сдают нервы. Женщина любителя рока открывает дверь и орет:
– Мы никогда не сдадимся, ты, банковская задница!
Не поворачиваясь, я поднимаю голову и хохочу во все горло. Потом говорю:
– Шмидт, вы всё слышали. Меня оскорбили. Я «банковская задница». Если подам в суд, вам придется выступить свидетелем.
Шмидт тупо кивает. Скорее всего, он подсчитывает, какую сумму можно будет выручить на аукционе за конфискованное имущество.
10
Воскресное утро. Марианна на кухне. Она готовит что-то для ужина: сегодня у нас гости. Я сижу в гостиной, неумытый, в пижаме. Борюсь с тем, что назвал бы приступом паники, если бы знал, что это такое. Ничего не произошло, по крайней мере ничего определенного. У меня свободный день и никаких дел. Может быть, причина именно в этом. Я обещал Марианне не ходить сегодня на работу. Вчера я работал и сегодня с большим удовольствием ушел бы в офис. Попытаюсь описать свои приступы страха: они начинаются в верхней части живота, потом поднимаются в расширяющуюся грудную клетку и проникают в лимфатическую систему. Наконец, по лимфатическим каналам, расположенным по обе стороны от горла, попадают в голову и разъедают мозг подобно жидкой кислоте. Может быть, я начинаю сходить с ума, но мне действительно непонятно, в чем дело. Может быть, я что-то забыл? Да, чувство именно такое: как будто я забыл нечто важное, безотлагательное. Но сколько я ни старался, я так и не вспомнил что. Наверняка что-нибудь по работе. Представляю себе горы папок, которые притащил мне Бельман по делу Козика. Целый день он ходил в мой кабинет, таская бумаги, которые теперь горой высятся на полу перед моим столом. Мне как-то спокойнее, когда я рядом с этими документами. Они опасны, ни один человек не запомнит все, что в них написано. Кроме того, их содержание явно не однозначно. Многое можно трактовать по-разному, в некоторых процедурах были допущены недочеты, кое-что специально интерпретировано неправильно. Кто-то хотел об одних вещах умолчать, а другие, наоборот, выдвинуть на первый план. Чиновники менялись, у каждого было собственное мнение по многим процедурам. Они составляли бумаги, в которых не учитывали точку зрения своих предшественников или противников, незаметно корректировали основной курс. Все это нужно прочитать, причем прочитать очень внимательно, ловко давая обстоятельствам нужную трактовку. Но я не знаю, как это сделать!
Мне обязательно нужно на работу!
В комнату входит Марианна. Она начинает упрекать меня за внешний вид. Намекает, что пора пойти в ванную, привести себя в порядок и помочь ей на кухне. Повинуюсь. Сегодня вечером придут ее коллеги по работе. Марианна работает в рекламном агентстве. Я еще незнаком с ее сотрудниками, но представляю их этакими бесшабашными людьми, которые со всеми на ты. Сейчас они проводят большую рекламную кампанию для сети ресторанов, торгующих бургерами. Очень важное задание, которое, как считает Марианна, может спасти агентство от надвигающегося банкротства. Сегодня вечером, как вы сами понимаете, мы подадим гамбургеры.
Готовим фарш и булочки с сезамом, режем кружочками лук, огурцы и помидоры, получая удовольствие от обилия техники на нашей кухне. Я пытаюсь объяснить Марианне, что у бумаг есть своя собственная жизнь. Она смеется. Я тоже смеюсь. Признаюсь, что мне кажется, будто бумаги, подобно сказочным существам, оживают, когда остаются одни. Они переворачиваются и тут же начинают плести заговор за спиной одного из собратьев. Марианна гладит меня по голове, как будто я пациент, состояние которого внушает опасения, и говорит: «Не мели чепуху».
Еще рано, для вечера все готово, составляющие гамбургеров уже в холодильнике, разложенные по мискам и тарелкам. В гостиной мы поставили длинный стол, накрыли скатертью и установили электрогриль. Марианна самозабвенно украшала стол атрибутами кампании по гамбургерам, принесенными с работы. Все настолько изысканно, что сразу же портится настроение. Но тем не менее, когда я убеждаюсь, что делать больше ничего не нужно и с мучительным видом смотрю на Марианну, меня, подобно лучу света в темноте, пронизывает желание оказаться с ней в постели. Она как раз в спальне. Прислонясь к дверному косяку, спрашиваю, как она на это смотрит. «Неплохо», – отвечает она.
«Неплохо, – думаю я, расстегивая брюки, – что значит „неплохо"? Близость мужа и жены в воскресенье после обеда – это неплохо? Может быть, энтузиазма должно быть чуточку больше? Или, по крайней мере, чуть меньше равнодушия, чем в „неплохо"?» Мне нравится тело Марианны, нравится его запах. Я люблю его ласкать, но сегодня оно почти неподвижно. Дело не в том, что она не умеет двигаться, я знаю, что случилось: у нее в голове крутятся гамбургеры. Спрашиваю, думает ли она о кампании. Спрашиваю сочувственно и с пониманием. «Да», – отвечает она, и мы говорим о ее работе. О ее надеждах, страхах, об агентстве, деньгах, коллегах, о том, что никто не знает, как все будет, и так далее и тому подобное. Наконец пора одеваться, скоро придут гости. Размышляю, не пропустить ли стаканчик, пока Марианна в ванной. Но если это сделать, то осадок от неудачной послеобеденной любви останется надолго.
Вечером чувствую себя безвозвратно зрелым и настроен меланхолично. Пью тяжелое французское красное вино, гораздо больше соответствующее ситуации, чем пиво «Ами», которое хлещут остальные.
Вернер, шеф Марианны, молодчик далеко за тридцать, черные волосы до плеч, загорелая кожа, положительное выражение лица – или так не говорят? – хочет назначить меня своим другом, по крайней мере на этот вечер. Я восхищаюсь его хорошим настроением, которое кажется абсолютно не наигранным. Как он может так веселиться, ведь он же по уши в долгах! В шутку он флиртует с Марианной, но на самом деле этот флирт направлен на меня, потому что Вернер все время старается, чтобы я всё видел. К десяти часам он пьян, но в этом нет ничего неприятного. Он садится рядом со мной, кладет руку мне на плечо и начинает звать меня «Томми».
– Боже мой, Томми! Неужели у себя в банке ты не можешь раздобыть для нас пару миллионов? И тебе тоже перепадет тысчонка-другая!
Дикое ржание остальных. Объясняю, что я не вхожу в число тех сотрудников банка, которые выдают деньги. Я, скорее, тот, кто забирает их обратно. Вернер снимает руку с моего плеча, кажется, он протрезвел.
