Стефан Брейс - Создатель ангелов
Но постепенно Михаил, Гавриил и Рафаил оттаяли. Казалось, что им и в самом деле надо привыкнуть, и сначала фрау Манхаут должна была завоевать их доверие. Для этого она не делала ничего особенного, только всегда была доброй и терпеливой, хотя последнее было особенно трудно. Время от времени ей хотелось по очереди хорошенько встряхнуть их, чтобы они наконец-то проявили хоть какие-то эмоции. К счастью, Шарлотта смогла сдержаться, и однажды, когда на Наполеонштрассе снова образовалась длинная пробка из машин и автобусов, едущих к границе трех стран, в поведении детей наступила перемена. Фрау Манхаут взяла Михаила на руки, чтобы показать ему в окне стоящие машины, и вдруг мальчик закричал: «А-и!» И в следующий момент за спиной двое его братьев тоже крикнули: «А-и!» Потом доктор сказал, что его сын, вероятно, хотел произнести «так-си», потому что на нем они приехали из Бонна в Вольфхайм много месяцев назад. Фрау Манхаут была поражена.
Потом все пошло быстрее. Их словарный запас или уже был достаточно большим, или очень быстро рос, потому что в последующие дни мальчики продолжали произносить слова, причем все время дополняли или повторяли друг за другом. Иногда даже казалось, что дети играют в игру. Когда фрау Манхаут делала им фруктовое пюре, мальчики перечисляли фрукты по-французски, так как уже поняли, что она говорит на этом языке. Всех троих было достаточно сложно понимать, и не только потому, что они были еще совсем крохи, но и из-за того, что заячья губа мешала им, как и их отцу, произносить некоторые звуки. Но она понимала, что они говорили, и это вначале было самым главным.
Очень скоро дети снова продемонстрировали свой талант. Как и просил доктор, фрау Манхаут каждый вечер перед сном пела по-голландски про песочного человечка, и однажды вечером, примерно минут за пятнадцать до того как мальчиков уложили спать, Гавриил вдруг сказал «moe»[1]. Фрау Манхаут не разобрала, что он имел в виду, но тут Рафаил произнес «slapen»[2], тоже на голландском, а Михаил отреагировал на это словом «welterusten»[3], и она поняла, что тройняшки говорят слова, которые встречались в песенке.
Когда Шарлотта, спустя несколько дней, рассказала об этом своей подруге и бывшей коллеге Ханне Кёйк, та сказала:
— Это оттого, что у них нет матери. Поэтому они не привязаны к одному родному языку.
Фрау Манхаут сочла это объяснение чересчур надуманным, а ее подруга еще предположила, что мозги мальчиков могут быть соединены друг с другом невидимыми нервными связями и все вместе формируют один сверхразум. О таких вещах фрау Манхаут неоднократно слышала, а также о том, что близнецы могут читать мысли друг друга и чувствовать эмоции, даже если находятся на расстоянии многих миль. И все же ее больше всего устраивало простое объяснение, что мальчики пошли умом в отца, ведь также им от него передалась его апатия: несмотря на свой талант к языкам, тройняшки были скупы на слова и выражение своих эмоций.
За те четыре часа в день, пока фрау Манхаут сидела с детьми — с половины девятого до половины одиннадцатого утром и с шести до восьми вечером, — она занималась с ними со всем энтузиазмом и энергией, на которые только была способна. Она корчила смешные рожицы с выпученными глазами, строила высокие башни из кубиков и коробок, сажала малышей друг за другом к себе на коленку и качала их, возила по невидимым дорогам игрушечные машинки, катила деревянный поезд через темные туннели и рассказывала истории и сказки, в которых сама перевоплощалась в колдунью, фею или королеву. Но, несмотря на все это, ей ни разу не удалось заставить хотя бы одного из мальчиков засмеяться или завизжать. Так же редко она видела, чтобы они капризничали или плакали.
— Это переменится, — сказала на это Ханна Кёйк. — У детей сейчас, конечно, травма. Ведь в первые месяцы жизни они совсем не получили любви. Ни от матери — она умерла, — ни от отца, потому что он просто слишком холодный человек. Уже сам факт, что он хочет, чтобы дети называли его «отец», а не «папа» или «папочка», означает желание дистанции. Я даже думаю, что позже он велит им говорить ему «вы», а не «ты».
— Но он постоянно их фотографирует, — возразила фрау Манхаут. — Это ведь означает, что он их любит.
— Я этого не отрицаю. Но, по-моему, это прежде всего сублимация. Таким образом он пытается компенсировать свое неумение любить. Он думает, что так у него получится построить какие-то отношения. Нет, Шарлотта, держись, этим детям повезло, что у них есть ты. Хоть кто-то научит их чувствовать.
— Я запомню это, Ханна.
Глава 5
— И еще фунт этих чудесных имбирных печений.
— Для сыновей доктора?
Фрау Манхаут со смехом покачала головой:
— Да нет, это для меня самой.
Марта Боллен запустила руку в стеклянную банку с печеньем собственной выпечки, стоящую на прилавке. Она положила печенье в бумажный пакет и опустила его на медную тарелочку весов, а на другую поставила гирю в полкилограмма.
— Я добавила еще три штуки, — сказала она, вполглаза глядя на стрелку весов. — Для мальчиков. И скажите, что Марта из магазина передает им привет.
Фрау Манхаут хотела отказаться от печений — детям доктора нельзя было сладкого, — но побоялась, что Марта опять начнет приставать со своими бесконечными вопросами, поэтому просто кивнула и сказала:
— Это очень мило. Большое спасибо.
Она взяла пакет и положила его в хозяйственную сумку на колесиках, полную продуктов, которые она почти каждый день покупала для доктора. Ее плетеная сумка тоже была полна, среди прочего там лежали бумажные носовые платки, детская присыпка и упаковка пеленок.
Фрау Манхаут все больше и больше занималась домашним хозяйством доктора. Пока сидела с детьми, она старалась что-то почистить, приготовить еду, постирать. Выстиранное белье она и так брала гладить к себе домой. Об этом доктор не просил. Шарлотта делала это, повинуясь собственному душевному порыву, главным образом для мальчиков, которых она слишком часто видела в запачканной одежде и которые, по ее мнению, слишком однообразно питались. Доктор покупал по большей части консервы или готовую еду в стеклянных банках.
Марта забарабанила по клавишам кассы.
— Когда же вы возьмете с собой мальчиков? Они совсем не выходят, — сказала она.
— Марта, они еще слишком малы для этого.
— Слишком малы? Но ведь им уже вроде год?
— В субботу исполнился.
— В субботу? Двадцать девятого сентября?
— Верно.
— О, тогда, значит, они родились прямо в день своих именин.
Фрау Манхаут удивленно посмотрела на продавщицу.
— Двадцать девятое сентября, — сказала Марта, — день святых Михаила, Гавриила и Рафаила.
— Правда? А я и не знала.
— Моего мужа звали Михаил. Вот почему я знаю. Значит, доктор Хоппе так назвал своих детей, потому что они родились в этот день.
— Тогда это удивительное совпадение.
— Совпадений не бывает, — сказала продавщица и подняла вверх указательный палец. — Ну, расскажите, детям конечно же устроили веселый праздник?
Фрау Манхаут кивнула и отвернулась, потому что почувствовала, что у нее покраснели щеки. Она могла бы спокойно сказать правду, но ее до сих пор не покидало чувство неловкости, когда она вспоминала, как доктор отправил ее домой в то субботнее утро, когда она пришла с сумкой, полной подарков и книжек с картинками. Доктор сказал, что дети серьезно заболели и он решил, что они проведут остаток выходных в изолированной стерильной комнате — он назвал эту процедуру отвратительным словом «карантин». На ее вопрос, что с ними случилось — накануне вечером ни один из них ни на что не жаловался, — он ответил, что посреди ночи их стало тошнить, и теперь ему надо за ними понаблюдать.
То, что все трое заболели одновременно, произошло впервые. До этого часто случалось, что доктор забирал кого-то из них в изолятор, главным образом в целях профилактики, потому что находил симптомы, указывающие на приближающуюся болезнь: красное горло, легкий кашель, потерю веса или подозрительную сыпь на коже. Ребенок должен был находиться несколько часов или несколько дней в стерильной комнате, которая примыкала к приемной доктора и использовалась также как лаборатория и склад лекарств.
Ей показался странным такой ход событий, но кто она была такая, чтобы подвергать сомнению знания доктора. Кроме того, Михаил, Гавриил и Рафаил всегда возвращались из изолятора здоровыми.
«Здоровые» — не совсем правильное слово, потому что у них действительно было какое-то хроническое заболевание. Фрау Манхаут не знала только, какое именно. Доктор всегда говорил об этом очень пространно, как будто не хотел признаваться, что и сам толком ничего не знает. Чтобы определить их болезнь, он употреблял слова, которых она не понимала, и постоянно твердил, что занимается их лечением. Однажды она все-таки предложила позвать специалиста, но доктор так расстроился, что в дальнейшем она об этом не заговаривала.
