Сергей Слюсаренко - Шаг в небо
Полицай, который вылез вместе с этим из транспортера, вышел чуть вперед, откашлялся и начал читать по бумажке:
«В соответствии с восстановленным порядком, граждане без определенного места жительства должны пройти социализацию. Граждане до двадцати пяти лет направляются в лагеря трудовой коррекции».
Тут его перебил Алекс, Вовкин брат:
– А если я не хочу ни в какой лагерь? Я может, в деревню поеду жить.
– Не хотите, не надо, вас никто не заставляет. Вон, станьте рядом с министром вашим, – махнул рукой в направлении Саламовича полицай.
Алекс пожал плечами и спокойно перешел ближе к министру.
– Далее, – вернулся к бумажке глашатай, – лица старше двадцати пяти лет отправляются в лагеря санации. Там вы тоже пройдете социализацию, но в соответствии с вашим возрастом. Всем находиться здесь. В течение часа вы будете отправлены по местам дислокации.
Полицай кивнул начальнику – сенту, что, мол, все готово. Сент уже собрался исчезнуть внутри транспортера, но потом на мгновение задержался.
– Вы все должны в конце концов понять, что порядок есть порядок. И если мы вам предлагаем что-то, то сомневаться не стоит. Пусть для вас это будет уроком. Что-то вы их плохо учите, – и кивнул так, безразлично, полицаю.
Полицай передернул затвор автомата и короткой очередью прошелся в сторону Алекса и министра. Только Вовка заорал как сумасшедший:
– Нет! – и кинулся к брату.
А полицаи и этот их, начальник, спокойно уселись в машину и уплыли со двора. Правда, чуть притормозили, и высунувшийся полицай приказал:
– До приезда транспорта чтобы тут все чисто было! А то знаю вас, свиней. За собой не убираете никогда.
Все смотрели, как тихо плакал Вовка. А сосед из шестнадцатой квартиры пошел к дворнику за лопатой.
Через час-два прикатил простой крытый грузовик, и приказали «всем, которые до двадцати пяти – грузиться!». Нас было всего двое. Я и Вовка. Дочки министра давно умотали куда-то в село. Или ещё куда.
В глубине кузова сидел сонный полицай. Ему даже и оружия не дали.
– Скажите, а что такое лагеря санации? – я не понимал, почему все старше нас, должны ехать в другое место.
– Ха! – полицай мерзко осклабился. – Санация – это санация. В камеру и газ. Как тараканов.
Глава шестая
Мы едем уже примерно три часа. Сначала в грузовике был только я и Вовка. Он как сел на скамейку, отвернулся носом к тенту, так и не оборачивался все время. По пути мы пару раз останавливались. К нам подсаживали пацанов, таких же, как мы. И полицаев, уже вооруженных. Вот теперь нас полный кузов. А куда везут, непонятно. Среди тех, кого подсадили позже, я не знал никого. Странно, а девушек они отдельно везут? Наверное, эти лагеря не так, как пионерские, устроены… Хотя, почему бы и нет? Вот, мы на картошку после первого курса ездили… И работали, и жили лагерем вместе, все было в порядке. Почему бы и социализацию так не устроить? Правда, после того, что произошло, после слов полицая о лагерях для старшего поколения, мои размышления могли показаться горячечным бредом. Или беспомощной попыткой надеяться на лучшее.
Один из тех ребят, кого подсадили позже, был какой-то слишком шустрый. Начал сразу командовать, говорить, что он бывалый, и стал сгонять меня с места, чтобы сесть поближе к борту. Он вроде с друзьями сел своими. Не хватало устраивать разборки прямо в кузове, тем более, всем было до лампочки, а надеяться на помощь Вовки я не мог. Ему не до меня было. Ну, пусть сидит этот, как его называли – Витек, под самым бортом. А он не просто так хотел устроиться. Вытащил нож и незаметно для полицая проковырял дырочку в тенте. Чтобы смотреть, где едем. Этот Витек сразу глазом приник к дырке и давай комментировать. Глупость нести всякую типа: «А вон телка какая по улице топает, сюда бы её, мы бы тут». Громко так и глупо. Ну, полицай и услышал. Ничего не стал делать, а в рацию свою что-то сказал. Водителю, видно. Машина остановилась, оказалось, что мы уже за городом и никаких телок, разве что коровьих, быть не могло. Полицаи выгнали всех из машины и приказали построиться. Прямо, как в армии. В шеренгу по двое. Мы потолкались, так, бестолково, но построились. И тот, который в кабине сидел, приказал этому Витьку выйти из строя. Он вышел и стал сразу говорить, что он ничего такого не делал, что дырку проковырял другой, который до него сидел там. Даже на меня кивнул. Но на его слова охранники не обратили никакого внимания. Полицай злобно объявил, что главная задача новых властей, научить нас, быдло, порядку и уважению к закону и порядку. И что на первый раз нас прощают, но мы должны знать, что соблюдать порядок должны все и все должны следить за порядком. И потом застрелил Витька. Просто подошел, приставил к его виску дуло пистолета и выстрелил. Спокойно так. Ну, они все спокойные. Выстрелил и сразу отскочил в сторону. Из раны струя крови, как из крана, в его сторону хлынула. Он даже не посмотрел, как тот упал. И опять обратился к нам, что если ещё будет нарушение дисциплины и порча имущества, то будут наказаны все, кто находился рядом. И приказал закопать нарушителя. Хотя, он уже не был нарушителем. Он трупом был. А копать было нечем, пришлось какие-то палки подобрать, и ковырять ими. Хорошо, земля была мягкая, почти песок. А охранники наши в это время устроились возле открытой кабины грузовика и жрали что-то. Наверное, вкусное, но я ничего кроме легкой тошноты не чувствовал. А ведь с нами никого из сентов не было. Зачем полицаи так зверствуют? Они ведь вроде наши, наверняка еще несколько недель назад в метро ездили как все. Или на заводе каком-нибудь работали.
Мы сделали все вроде нормально. Ну, как это говорится… похоронили. И холмик такой, песчаный сверху. Но его приказали разровнять. Не знаю почему, может, чтобы не вызывать у проезжающих отрицательных эмоций. Пока мы возились, я подумал, а вот у меня сейчас в руках палка здоровенная, я могу ей запросто уложить ближайшего охранника, автомат его подхватить, остальные не успеют свои бутерброды проглотить, а я уже очередь по ним пущу. Я же помню, как таким автоматом пользоваться, на военке учили. И убежать от них в лес. Не может же быть так, чтобы никто, ну совсем никто на всей Земле не сопротивляется? Вон, в доме нашем госпиталь для сентов сделали. Значит, есть раненые, значит, что-то где-то происходит. Я даже застыл на мгновение, сжимая свой кол в руке. Но поймал Вовкин взгляд. Тот видно понял, что я думаю. И тихо так, без слов, одними губами прошептал – «Убьют». Он прав, живому – оно как-то легче. Пока, по крайней мере. А потом я еще понял. У охранника, который рядом стоял, не было рожка в автомате. Вот бы я и пострелял. Да и не убежишь далеко. Ну и побежал бы я? А остальных бы постреляли как цыплят. Или нет, как-то по-другому… Цыплят режут.
Потом мы опять, по одному с левого и правого борта, как нам приказали, вскарабкались в кузов и долго-долго тряслись в этом проклятом грузовике. Уже под вечер нам приказали выходить – машина остановилась на какой-то железнодорожной платформе. Там стоял небольшой состав. Локомотив и несколько вагонов. Я попытался посчитать, сколько их, но было лень. То ли пять, то ли шесть. Вагоны обычные, плацкартные. Нам приказали туда садиться. И заперли снаружи, сообщив, что если кто высунется в открытое окно, стрелять будут без предупреждения. Объяснили, что в первом вагоне – охрана и она будет беспощадна.
Мы устроились в вагоне на удивление удобно. Я сначала даже на нижней полке улегся, но потом понял – это не самая лучшая идея. Во-первых, каждый, кто проходил по вагону, а почему-то все постоянно шастали туда-сюда, задевал меня за ноги. Рост у меня не средний. Ну и совершенно ничего не видно в окошко. А мне очень хотелось почему-то смотреть в окно. Не знаю, но такое ощущение было, что… Ну, в общем казалось, что это очень важно – лежать и смотреть в окошко. А тот парень, который лежал на третьей полке, Игорь, он сразу представился, как только я его окликнул, согласился со мной поменяться. На третьей, багажной полке было не очень приятно, потолок прямо над носом. Но зато там никто не мешал, все хорошо видно в окно и даже появилось чувство, что я в таком, маленьком замкнутом мире. Рассмотреть, где мы едем, я не успел. Просто заснул.
Проснулся я, наверное, очень скоро. В вагоне свет никто не тушил, и этот тусклый свет тревожил, как в больнице. Я помню это ощущение. Мне гланды вырезали в десять лет. И вот в больнице, где я лежал, в коридоре все время свет горел. У дверей в палату верх был стеклянным и ночью этот свет мешал спать. Вот и сейчас в вагоне было тревожно, и мне казалось, что именно из-за этого слабого света. Почти все уже спали, никто не ходил по коридору, а свет горел. И от этого было неуютно. Поезд негромко постукивал на рельсах, не мешая слушать, как в соседнем отсеке кто-то рассказывал истории.
…. – Ну, она мне и говорит, Цупа, я тебя люблю, – рассказчик при этом хохотнул. – Ну, а я ей конечно, ну так трусики снимай, раз любишь.
