Али Смит - Отель — мир
Просто кошмар.
Дошло до того, что Же не хочет засыпать, боится, что вновь увидит этот сон, и в то же время — что больше не увидит.
Она попыталась рассмеяться. И снова закашлялась. Лучше ей не стало. Она знает: у нее все внутренности в язвах; так выглядит покореженная от жара краска. Ее органы обветшали, как стены заброшенного, идущего на слом дома, где все стекла разбиты и пол голых комнат устилают осколки. Если кто-то, скажем, она, решит забраться туда на ночлег, то может здорово порезаться. Если она захочет сесть, то опустится на битое стекло. Когда Же дышит или ходит, она чувствует, что напичкана битым стеклом.
Ведя подобную жизнь, она сгубила свой организм. Она сама знает. Это не смешно. На нее навалилась беда. Она как будто разрушила свои внутренности, выжгла их, а потом навалила сверху земли, ну, чтобы потушить огонь. Верность сердца, Красота. Душ пречистых простота. В прах обращенны[13]. В слове обращенны лишняя буква. Брщн. Это шекспировское. Шкспрвск. В этом городе хорошая библиотека. Мысли Же переключаются на библиотеку. Здешняя лучше, чем бристольская. Обычно она и работает допоздна, и библиотекари редко выгоняют, даже если человек пришел туда вздремнуть. Она читала поэтов-метафизиков. Здесь Верность и Краса лежат[14]. Или так: Мои составы вновь слиты. Из Нощи, Смерти и Тщеты[15]. У поэтов, думает Же, следя за дыханием, ночь набухает, словно речь идет об ее особой разновидности, и пишется с большой буквы. Нощщщь, квинтэссенция тьмы. Она читала стихотворение о мальчике, который играл в пьесах для самой Елизаветы I, прославился в ролях глубоких стариков и умер в тринадцать лет. Еще Же нравится Уильям Батлер Йейтс[16]. Огнем пылала голова, когда в орешник я вступил[17]. Иди же, иди дорогой своей. Путь мой — к цели иной. К девицам на берегу морском. Сроднившимся со тьмой[18]. Она больше не тратит время на романы. Она столько их прочла — на всю жизнь хватит. Слишком уж они длинные. И слишком многословные. А ведь требуется сказать не так много. Повествование в них влачится как связка пустых жестянок, привязанных к башмакам городского сумасшедшего.
Же в панике. Она замечталась, а девчонка ушла. Же ее не видит. Ушла или не ушла? На той стороне улицы мельтешит толпа, за ней ничего не видно. Же ее не видит.
Все нормально. Все хорошо. Толпа прошла, девчонка на месте. Сидит, как сидела. На голове капюшон.
Девочка вся сгорбилась, словно мучаясь от боли. Такие молоденькие вечно попадают в истории, и, судя по стеклянному взгляду, с ней стряслось что-то серьезное. Но она вовсе не кажется изможденной; напротив, здесь, на улице она — инородное тело, как серебряная ложка, которую на днях обронили в саду, а когда находят, она по-прежнему лежит в траве на том же самом месте. Она явилась сюда из другого мира, где есть сады и летняя мебель.
Же представляет, что девушка сидит в саду, в шезлонге. На высоких стеблях покачиваются цветы. Она пьет колу из банки. Вид недовольный. Кто-то зовет ее из кухни. Что? кричит она, голова повернута вбок, рот открыт. Что ты сказала?
Впрочем, нет. Никто не кричит. На дворе зима, вокруг ни садов, ни парков, девушка просто сидит там напротив, в темноте, блеклой тенью на блеклых ступенях Мира ковров, и глядит на отель.
Так потерянно выглядят жертвы любви. Да, вот
(Пдт мнтк)
именно. Она ждет, чтобы кое-кто вошел или вышел из отеля. Например, сосед по улице, друг родителей, который регулярно трахал ее, четырнадцатилетнюю, на курточке, расстеленной на дорогом вельветовом диване в гостиной — после школы, в обеденный перерыв, или пока мать принимала душ и ходила в магазин, — а потом его жена или ее мать все узнали, а может, его раскусил отец девочки и теперь хочет набить морду; за ним погоня, и она пришла к отелю предупредить его, улизнув из своей комнаты, она вылезла в окно и спустилась по трубе, потому что дверь была закрыта на ключ, ее заперли в комнате, но она помнит, что он собирался остановиться именно в этом отеле, если этот «он», конечно, существует.
Или: она ждет, чтобы кто-то выглянул в окно и увидел ее. Может, менеджер по продажам, который бывает в их городе проездом дважды в месяц, вот он ослабил узел галстука, расстегнул молнию на брюках костюма и стоит с хвостом выпущенной рубашки, глядя в ночь, простертую над городом, и вдруг, надо же, увидел ее, терпеливо ждущую, эту, гм (какой могла быть их встреча?), застенчивую шалунью, которая подавала чай-кофе на конференции по продажам два месяца назад, там они флиртовали, обмениваясь пакетиками с сахаром, и он лишил ее девственности где-то между 10:45 и 10:50 утра в пустом конференц-зале за высокими штабелями кресел, второпях, потому что ей в одиннадцать надо было снова за стойку, а ему сразу после перерыва — читать лекцию.
A-а, любовь. Же — у нее от смеха кишки наружу — тут знаток. Между прочим, разные представители «общества» постоянно требуют от нее любви, будто платить им за мелочь любовью — ее обязанность. Вот что в разное время говорили Же представители общества (о любви):
Согреешь меня? (мужчина в строгом костюме)
Извините, я только хочу спросить, как насчет бумажки в двадцать фунтов в обмен на небольшую услугу? (мужчина в спортивном костюме)
У меня кошмарный день. Я не знаю, что же мне делать. Я дошла до ручки. Я не знаю, с кем же мне поговорить. (Женщина присела на корточки и что-то шептала ей на ухо, доверчиво протянув ей руки. Же потом думала об этом. Она позволила женщине сидеть рядом и держала ее за руки с добрых полчаса; она предоставила себя в ее распоряжение, потому что уже давно никто, пусть и случайно, не обращался к ней по имени. Я не знаю, что, Же, мне делать. Я не знаю, с кем, Же, мне поговорить.)
Точно не хочешь? А за пятерку? (снова тот мужчина в костюме)
Сколько тебе лет? Хочешь, пойдем ко мне домой? (женщина в элегантном деловом костюме)
Может, заберешься к нам в фургончик? Я спою тебе песенку. Точно нет? Между прочим, у меня есть эскимо. А к нему — крепкая толстая палочка. (двое мужчин в кабине фургона для мороженого, остановились на светофоре)
Как вы себя чувствуете? Холодно сегодня. Все в порядке? Постарайтесь держаться в тепле (молодая женщина, просто из сочувствия. Но не все ли равно? В результате, думает Же, все сводится к одному. Эскимо на палочке, сочувствие — все это вариации одной и той же навязчивой песенки)
Сколько? (мальчик лет тринадцати. Он покраснел до самых корней волос на выбритом затылке. Она запросила десять фунтов, получила деньги вперед и повела его на многоярусную автостоянку. Был вечер; ярус Д был пуст и освещен; там, среди запаха бензина и выхлопных газов, на цементном полу между задними и передними крыльями малолитражек случилась любовь. Иногда он проходит мимо нее на улице. Он повзрослел; слоняется в компании прыщавых друзей, все в майках с названиями американских групп, играющих хэви-метал. Проходя мимо, он всегда косится в сторону с видом пойманного воришки. Они никогда на нее не бросаются. Он никогда не бросает ей денег.)
Женщина в служебной форме вышла из двери-вертушки и остановилась на ступенях. Как правило, униформа означает: уходи. Же замирает, подавляя приступ кашля. Теперь она абсолютно неподвижна. Она видела, так ведут себя пауки и мокрицы. В этом она мастер. Ее никто не заметит.
Когда она осмеливается поднять голову, женщина в форме уже пересекает дорогу, лавируя меж фар мчащихся машин. Она доходит до противоположного тротуара и, прежде чем отправиться дальше, одергивает форменный пиджак. Она успевает подойти к девушке в капюшоне совсем близко, пока та, наконец, спохватывается, вскакивает и уносится прочь по переулку вдоль стены выставочного зала, быстрее, чем птичка, углядевшая кошку.
Чрт, ругается Же вслух. Девчонка ушла. Она выплевывает слизь, которую все это время держала на на языке, подальше, чтобы не запачкать пальто. Она смотрит на то место, где сидела девушка. Черт. Она начинает кашлять, кашель вгрызается в тело глубоко-глубоко, и она чувствует, что ее внутренности раздирает надвое гигантский ярко-алый зигзаг (какие рисуют в мультиках), словно у нее в чреве разверзлась зубастая акулья пасть от горла до
Все нормально? Может, вам плохо?
Же открывает глаза. Взгляд упирается в искусственную ткань униформы, от которой отражается свет фонарей. Же зашевелилась и начала собирать свои пожитки.
Нет, быстро говорит женщина в форме, махая рукой. Нет-нет, что вы, не надо. Сидите, сидите.
И женщина опускается на корточки рядом с Же.
Скосив глаз, Же видит совсем близко голову женщины в профиль; она поднимает взгляд; в свете, падающем из отеля, белок глаза у женщины нездоровый, в пятнышках. Же внутренне подбирается. Но женщина на нее и не смотрит; она уставилась через дорогу в пространство. На лацкане ее пиджака красуется коричнево-зеленая вышивка: ОТЕЛИ «ГЛОБАЛ». На нагрудном кармане белеет кружок из мелких слов. Верхняя половинка гласит: По всему миру. Нижняя половинка: Для нас вы — мир. Же уставилась вниз. По кромке стены отеля, там, где она смыкается с тротуаром, лежат кусочки стекла и гравия. Одни осколки зеленые, другие белые. Же различает цвета, хотя уже темно. Тут же — сплюснутый кругляш старой жвачки, ставший частью поверхности тротуара. Все эти мелкие предметы когда-то служили людям в деликатных, даже интимных ситуациях, некоторые побывали у них во рту, а кончили все равно на панели.
