Дина Ратнер - Бабочка на асфальте
Мать одного из солдат отказывалась верить, надеялась, что в этом автобусе её сына не было, ведь у неё нет больше детей. И это случилось. Отец другого солдата провожал сына до базы — никак не мог расстаться. Тяжело раненого сына на похороны отца принесли из больницы на носилках, принесли прочитать кадиш — поминальную молитву.
«Господи, забери меня, только сохрани и помилуй моего мальчика».
Давид бен Йосеф спешит прочесть псалом: «Ответит тебе Господь в день бедствия, укрепит тебя имя Бога Яакова. Он пошлёт тебе помощь из святилища и с Сиона поддержит тебя…». Стало спокойней. А после валидола сердце отпустило, задремал…, как в лодке поплыл по тихой воде. В каплях, падающих с вёсел, дробится солнце, за прикрытыми веками радужный свет. Лодка ударилась о высокий берег, что означало: пора вылезать и карабкаться по отвесному склону. Нет сил преодолеть крутой подъём, но и в лодке оставаться нельзя. Старик хватается за камни, свисающие корни деревьев; он давно усвоил: покой, бездействие — это конец. Поднявшись на гору, видит ступенчатые ярусы белых строений Иерусалима. На соседней горе — кладбище; «Значит скоро там буду» — подумал во сне. Хотел было опечалиться, но благоразумно решил: «А где же мне ещё быть; здесь хорошо — небо, солнце, и к Богу ближе». В следующую минуту, очнувшись, вспомнил: он ещё в России видел во сне эту белую, многоярусную карусель домов. Стоял над жёлтым песчаным обрывом и смотрел через глубокий овраг на светящийся город. Попав в Иерусалим, сразу узнал его. Рядом, спиной к видению, стояла его подруга Зоя; в России говорят — любовница, в Израиле — хавера. Длинноволосая, светлоглазая она укоряла его в легкомыслии:
— Нельзя жить химерами, вместо того, чтобы стать руководителем группы, ты в облаках витаешь, занимаешься пустяками. Не думаешь о сыне.
А в подтексте было — «не думаешь обо мне».
— Много ли человеку надо, — возражал тогда Давид, радуясь видению: дома преодолев силу тяжести, зависли между небом и землёй.
— Много. Не о тебе речь, о сыне. Ребёнок растёт, его одевать, учить надо.
— Вот и пусть учится. Было бы желание.
— Сколько бы ты ни читал книг, всё едино: буддизм, иудаизм, христианство. Один Закон для всех: «Не убий, не укради, не возжелай жены ближнего». Всё равно не поймёшь, что от чего происходит.
— Не пойму, — подтвердил Рабинович, — но ведь не мы выбираем свою судьбу, судьба выбирает нас.
— Какой смысл задаваться вопросами, на которые нет ответа. Расслабься и получи удовольствие в этой жизни. Много радостей дают деньги. Давай съездим куда-нибудь в отпуск, на Золотые пески в Болгарию, например.
Тогда во сне Давид сожалел, что стоит подруга спиной к городу и не видит его светящейся белизны.
Через несколько лет Зоя умерла, у неё оказался рак желудка. Первый раз потеряла сознание в больнице — очнулась. Врачи скрывали, сказали «истощение» и поставили капельницу, дескать авитаминоз организма. Второй раз потеряла сознание — пришла в себя. А на третий — умерла. Долго потом виделись Давиду закрытые простынёй вытянутые ноги подруги и её просветлённое в смерти лицо. Перед вечностью человек становится свободным от зависти, страха бедности. Рассказывала же Зоя, как они голодали в деревне. Мать однажды послала её купить сыворотку, на молоко денег не было. И она, пятилетняя девочка, потеряла зажатый в кулаке рубль. Так плакала, что вся деревня сбежалась успокаивать её. В Москве тоже не жировали; отец работал жестянщиком на заводе, мать уборщицей.
Глядя в распахнутое окно на сияющую голубизну Израильского неба, старик вспоминал давнишний Зоин вопрос: «Почему ты не думаешь о будущем?» Но именно о будущем он и думал. Всю жизнь, не сознавая того, шёл в Иерусалим. Сюда, где евреи вернутся к познанию Творца. Знание распространится по всей земле, и не будут больше воевать. В Иерусалиме — преддверие постижения истины, здесь сосны растут на камнях, воздух пахнет морем, и, как нигде в другом месте, чувство ликования и напряжения души. Мысли, желания со временем меняются, а в сущности мы остаёмся прежними. Вода в реке сменяется, а река как была, так и осталась в своих берегах, — вернулся к своим думам Рабинович. — В школе мечтал изобрести вечный двигатель, в институте перебирал разные варианты устройства электрохимического генератора. В конце концов, задумался над главным: как соотнести человеческий разум с замыслом Всевышнего, конечное с бесконечным. Да и конечен ли человек если у него есть ощущение бессмертия?
Давид с тревогой посмотрел на часы, уже восемь. Внук его сейчас на полигоне, у всех солдат отключены пелефоны. Звонить можно только через час. Пока не услышит голос своего мальчика, невменяем. Каждую минуту смотрит на часы, представляя себя буфером между внуком и возможной опасностью. Протянул было руку к бутылке с водой, но в горле спазм — не может пить. Как скоротать этот час. Отправился на кухню, вымыл и без того чистую плиту, расставил в шкафу собранные со стола, дивана, кресел книги, стал листать газету. Вдруг звонок. Старик вздрагивает, трясущейся рукой хватает телефонную трубку.
— Ты где? — кричит он.
— Опять напридумывал всяких страшилок, — сердится внук, — сам себя пугаешь. Всё в порядке, не волнуйся. Я сейчас в столовой, потом позвоню. Пока. Спешу.
Щелчок и частые гудки.
Дедушка так и остался сидеть со счастливой улыбкой и трубкой в руках. «Всё в порядке, — повторяет он про себя, и медленно, глубоко вздыхает. — Его послушать, так они там только и делают, что в столовой сидят, и песни под гитару поют».
Давид откидывается в кресле — теперь можно жить дальше. Ожидание звонка сократилось на целых сорок минут. Тут же пугается этого неожиданного подарка, не послали ли детей на опасное задание, где нужно выключить пелефоны. И вообще Рабинович боится неожиданных радостей, не покупает лотерейных билетов; — не случилось бы чего плохого в счёт выигрыша. Пугается даже хорошего настроения, — не пришлось бы расплачиваться за забвение опасности. Накопленный ли это поколениями страх; мать без конца повторяла: «Гот зол унз упхитн — Господи сохрани», или на своём опыте знает — за всё надо платить. «Не буду думать о плохом, — решает он, — всё хорошо. Скоро наступит мир, и Илюше не понадобятся курсы миномётчиков, куда его послали учиться. Встретит свою девушку, у них будут дети, много детей…»
Самое трудное время в армии — первые дни. Илюшенька — созерцатель, нет у него таланта к спорту, а тут сразу такая нагрузка. В полной амуниции, под палящим солнцем пустыни — попробуй отмахай шестьдесят километров, хорошо если шагом, а то ещё бегом, ползком. Один автомат сколько весит, за несколько минут плечо оттянет, про вещмешок и говорить нечего — пополам согнёт. «Когда уже нет сил идти, — рассказывал мальчик, — остаётся одно желание — лечь на землю и замереть.
В этот последний момент подходит к тебе девушка инструктор с личиком мадонны, тоже при полной выкладке, и говорит — как песнь о любви поёт: „Ты можешь, ты сильный, всё можешь, всё выдержишь“. И, вправду, спина распрямляется, ноги не подкашиваются. Девушка улыбается и направляется к другому, отставшему от строя новобранцу».
По закону, если в семье один ребёнок, он имеет право не ходить в боевые части.
— Давид, ты же знаешь, каждый перед лицом Создателя, никому не уйти от судьбы, — взывал Илюша к благоразумию деда.
— Бережёного Бог бережёт, — возражал тот.
— В теракте на тремпиаде погибло много солдат, разве имело значение кто в каких частях служил. А скольких подстрелили в машине? Люди идут в кафе, садятся в автобус и не знают — выйдут, или их вынесут. Да и просто по улицам ходить опасно, не будешь же у каждого араба искать за пазухой взрывчатку.
— Тем более они переодеваются женщинами, хасидами, одевают форму наших солдат, — подхватил дед.
— Так уж лучше иметь возможность отстреливаться, защищаться; больше шансов уцелеть и спасти жизнь другим.
Илюше было четырнадцать лет, когда он, живя в Америке с матерью и отчимом, заявил: «Хочу в Израиль. Не отпустите — убегу». Бывшая невестка позвонила мне в Москву, я тут же выразил готовность ринуться следом за внуком. Нет места на земле, куда бы я не поехал за ним; в юрту к оленеводам — кормить собак, на Сахалин — чинить рыболовные сети, в какой-нибудь дальневосточный колхоз — готовить к пахоте сельскохозяйственную технику. А тут солнечный Израиль — неожиданный подарок судьбы! И вот мы после десятилетнего перерыва; невестка после развода с сыном увезла ребёнка, когда ему было четыре года; снова вместе.
Наша первая экскурсия в Израиле — горная крепость Масада; последний оплот противостояния римским войскам. Здесь иудеи, отстаивающие веру в Единого Бога, провели свои последние дни. Весь мир был подвластен Риму, уже и Иерусалим пал.
Только одна крепость держалась против римской империи. «Лучше умереть свободными, чем жить рабами» — сказал юный полководец защитников Масады. Крутой змеиной тропой поднимались сюда принимать присягу бойцы только что организованной Армии Обороны Израиля.
