Монго Бети - Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью
Все это раздражало нас, вызывало досаду, которую мы тщетно пытались скрыть, говоря, например, так: «Сын Ангамбы — самый сильный, самый смелый из наших юношей, если, разумеется, не считать Мор-Замбу…»
Почему мы так выделяли его? Доводов, оправдывающих законность и даже естественность такого к нему отношения, было у нас предостаточно. Случись кому-нибудь спросить об этом, мы ответили бы, что не знаем, сколько же в самом деле Мор-Замбе лет, что никто не может сказать, причислен ли он к тому возрастному разряду, который ему подобает, и что до тех пор, пока на этот счет будут существовать сомнения, юного пришельца невозможно мерить одной меркой с остальными подростками при оценке их способностей. Но не лучше ли было признать, что Мор-Замбу навеки отделила от других детей тайна его происхождения, проклятие более ужасное, чем проказа?
В это самое время в характере Мор-Замбы стала намечаться перемена, которая не могла не обеспокоить давшего ему приют доброго старца и не вызвать его предостережений. И в самом деле казалось, что Мор-Замба решил растоптать свою гордость, настолько ему хотелось сломить остатки недоверия со стороны местных жителей и окончательно стать полноправным членом общины. Именно в эту пору начал он проявлять безграничную услужливость ко всем и каждому. Улыбчивый, приветливый, расторопный, готовый по первому знаку отдать любому все, что тот ни попросит, он взял за правило не отказываться ни от какой работы. Как и опасался мудрый старик, Мор-Замбу принялись буквально разрывать на части; спрос на него дошел до такой степени, что тут и сам Акомо не выдержал бы.
К счастью, сердобольный старик вызвался помогать Мор-Замбе — если не в самой работе, то хотя бы в установлении очередности работ, — стараясь по мере возможности утолить чье-то уязвленное самолюбие или рассеять неприязнь, вызванную недоразумением. Казалось, мы взялись наперебой подыскивать Мор-Замбе занятия потруднее и погрязнее, даже если в них не только что нужды, но и проку никакого не было — лишь бы посмотреть, как он будет надрываться.
Да и услышал ли он за все это время хоть слово благодарности?
Вскоре одно прискорбное событие разоблачило наши тайные мысли относительно того, кто был когда-то бездомным ребенком.
После преждевременной кончины мужа, от которого у нее остались взрослые дети, наша сестра Мболо вернулась в Экумдум, поселок, особенно чтимый в ее роду, ибо он был основан одним из ее предков. Мболо относилась к тем женщинам, которые жалеют, что не принадлежат к сильному полу. Вот она и решила провести остаток жизни у нас, среди своих братьев, как то пристало мужчине, а не в общине своего покойного супруга. Стало быть, нам и надлежало помогать ей при разных житейских обстоятельствах, а особенно в тех случаях, когда вдова начинала вспоминать, какая забота окружала ее при жизни супруга.
Но мы втихомолку и не без основания говорили между собой так: «Неужели у детей, которых сестра наша Мболо подарила племени своего покойного мужа, столь короткая память? Как это случилось, что они вовсе забыли свою мать, никогда не приедут ее навестить, помочь ей в нелегких полевых работах?» Эта неблагодарность детей Мболо всегда нас поражала, а в иные дни прямо-таки выводила из себя. Однако сама она упорно молчала о своих детях, отказываясь их осуждать.
Однажды Мболо без труда добилась, чтобы Мор-Замба помог ей расчистить делянку в лесной чаще, на заброшенном участке, который заполонили кустарники, лианы и гигантские папоротники. Но даже Мор-Замба, при всей его выносливости, был бессилен перед обычными человеческими слабостями. К тому же в предыдущие дни он трудился не щадя себя и теперь едва держался на ногах от усталости. Вот и случилось так, что, проработав всего полдня, он почувствовал себя настолько плохо, что ему пришлось, не предупредив старуху, поспешно вернуться домой, где он сразу же рухнул в постель.
День клонился к вечеру, когда Мболо тоже возвратилась в поселок; она успела проникнуться совершенно необоснованной, а потому особенно безудержной яростью. Она так закатывала глаза, так судорожно размахивала руками и вопила, что вокруг нее собралась целая толпа, прежде чем люди успели разобраться, что все ее проклятья и угрозы направлены в адрес Мор-Замбы.
— Да что же он тебе сделал? — спрашивали ее со всех сторон.
Что ей сделал Мор-Замба? Он повинен в том, что не посвятил Мболо вторую половину дня, хотя должен был скорее умереть, чем бросить работу. Да и на ком, как не на этом дикаре, на этом чужаке, на этой подневольной скотинке могла сорвать злобу, накопленную за годы унижений и обид, эта женщина, забытая собственными детьми и ставшая посмешищем в общине?
Дальше — больше. Забыв про сон, Мболо обошла за ночь старейшин, которые устанавливали порядки в поселке, и перед каждым из них произнесла такую речь:
— Да что же это за погань такая, этот ваш Мор-Замба? Ему бы только жрать да жрать, а как работать — тут его не дождешься! Во что, скажите мне, превратился этот поселок, заложенный нашим великим предком ради счастья и величия его потомков? В пристанище для всяких бродяг, бездельников, обжор и наглецов? Нет, клянусь, так дальше продолжаться не может, лучше мне умереть, чем смотреть на это безобразие! Я требую, чтобы вы выгнали этого человека из Экумдума, и чем скорее, тем лучше.
Отдадим должное старейшинам нашей общины, которые строго осудили эту выходку, заявив, что подобный тон в данном случае неуместен. Однако у них не хватило решимости заявить, как следовало бы, что Мор-Замба — такой же свободный человек, как и остальные жители поселка, и что впредь никому не будет дозволено распоряжаться им, как рабом, и главное, что на человека, рожденного вне пределов нашей общины или даже появившегося на свет вообще бог весть где, нельзя смотреть как на отщепенца, хотя именно так и смотрело на него большинство наших людей. Просто поразительно, насколько наши мудрецы оказались неспособны к той роли, которую им надлежало сыграть в этом деле. Быть может, это объясняется новизной создавшегося положения. Ведь и правда, в то время наши общины еще не свыклись с постоянным присутствием в них пришлого люда; это стало обычным явлением много позже. Мы не осмелились решительно и твердо встать на защиту Мор-Замбы; а ведь сделай мы это, не изведали бы мы таких потрясений в дальнейшем. Скорее всего, мы просто не знали, с какого конца за это взяться, хотя и существовали освященные традицией обычаи гостеприимства, завещанные многими поколениями людей, основавших этот поселок или живших в нем до нас.
Сладкоголосые барды, вдохновенные певцы подвигов Акомо, по-разному повествуют о происхождении героя, от которого ведет начало наш род. Одни считают его сыном древа, другие говорят, что он порожден змеей, обитающей в великой реке, которая отделяет царство живых от царства мертвых, третьи признаются, что им неведомо, откуда явился этот юный исполин, сильный и прекрасный, с голосом, подобным грому, с воинственной и благородной поступью, с челом, озаренным молниями, с великодушным сердцем. Но кто осмелился бы вспомнить о сомнительном происхождении Акомо, чтобы отказать ему в почтении?
Выгнать Мор-Замбу? Вопрос стоял именно так.
Назавтра, едва стемнело и в очаге ярко запылали поленья, добрый старец, проведший большую часть дня в переговорах со своими ровесниками, обратился к юному гостю так:
— Милое мое дитя, я вижу только одно верное средство покончить со всей этой чудовищной неприязнью; впрочем, прибегая к нему, мы не вводим никаких новшеств, а действуем в полном соответствии с древним обычаем. Я уступлю тебе клочок земли, неоспоримое право на которую признано за мною всей общиной, ты построишь на этом участке собственный дом и таким образом пустишь у нас корни, так что никто уже больше не сможет оспорить твое право именоваться членом экумдумской общины независимо от того, где ты родился. Таков обычай, говорю я тебе. Так вот, ты теперь достаточно большой. И сказать по правде, и ростом и силой не уступишь настоящему мужчине. Знай же, дорогое мое дитя, что нелегкое это дело — воздвигнуть жилище, но, воздвигая его, подросток мужает душой и обретает зрелость мысли. Ты, наверно, заметил, что рядом с нашим жилищем стоит совсем развалившийся дом. Это дом моей покойной жены. Я дарю тебе участок, на котором он стоит. Снеси развалины и возведи на их месте новое жилище, свое собственное. Ты помог многим семьям в Экумдуме, настало время, чтобы их сыновья пришли на помощь тебе, воздали услугой за услугу. А я всегда готов помочь тебе советом, в любой час дня и ночи.
Прежде всего Мор-Замбе предстояло вступить в схватку с лесом, чтобы вырвать у него необходимые для постройки материалы. Это была задача непосильная не только для едва развившегося юноши, но и для взрослого человека, закаленного привычным изнурительным трудом. И однако, вряд ли кто брался за столь нелегкое предприятие с таким огромным подъемом, с таким бурным душевным ликованием. Казалось, что нет для Мор-Замбы непреодолимых задач, если это сулит ему надежду стать наконец полноправным членом нашей общины. В ту пору Мор-Замба казался поистине сказочным героем, никогда еще не доводилось нам видеть его таким, и теперь мы с трудом можем представить себе его тогдашнее воодушевление, самоотверженность, снисходительность к нашей чудовищной мелочности. Скорее всего, он даже не заметил первой обиды, нанесенной ему сверстниками, когда без околичностей обратился к ним за помощью, точно так же как они не раз обращались к нему.
