Пьер Гийота - Эшби
А вот и велосипедисты.
Они вылетают из тумана в лощину, как разноцветные насекомые.
Первая гонка в этом году.
Беатрис замечталась о чем-то, перед нею проходит парень в синей блузе, торговец сластями, он разглядывает мои ноги и подмигивает приятелю.
Он подходит ко мне.
— Не хотите ли прогуляться после заезда?
Он очень молод, губы плотные, волосы черные и длинные.
Другой присел на основание креста рядом с Беатрис и теперь пытается защитить ее от дождя полой черной кожаной куртки.
Этот мальчишка-торговец мне нравится.
С криками «Кому конфеты!», «Кому карамели!» он исчез в толпе.
Беатрис все мечтает. И о чем она может мечтать?
Парень гладит ее по плечу.
Проехал последний гонщик, толпа рассеялась, мой торговец бежит ко мне с пустой корзиной в руке.
— Ну, вы идете?
Он небрежно берет меня под руку и ведет по дороге, в туман.
— Вы правда хотите прогуляться со мной?
Он смотрит на меня, пожирает глазами, обвивает руку вокруг моей талии и прижимает к себе; несколько мгновений мы стоим на обочине, обнявшись в тумане, он жадно целует мой рот, шею, мы привстаем на цыпочки, мокрая трава обвивает наши голые ноги.
— Сколько тебе лет?
— Как тебя зовут? Меня — Жан.
Мне хочется оттолкнуть его, убежать, я — шлюха, шлюха…
Но туман, дождь, трава, этот мальчик рядом, такой нежный, такой сильный…
Мы идем по дороге между ивами, Жан вталкивает меня в сарайчик, открытый всем ветрам, на двери — обрывки афиши Дюбонне.
Жан бросает свою корзинку, пол сарая ничем не прикрыт, только куча тряпок и охапка соломы у входа.
Жан разбрасывает их ногой, утаптывает и подталкивает меня к этому грязному ложу.
Весь красный, он стоит передо мной.
— Ты правда хочешь? Да?
Грубые пальцы подростка раздевают меня; по мере того, как я обнажаюсь, его лицо становится пунцовым.
Несмотря на холод, я не дрожу, я не дрожу.
Он снимает рубаху.
***БЕАТРИСАКогда Нина со своим маленьким торговцем исчезли в тумане:
— Ну, ты идешь?
Этот парень в черной кожаной куртке вернул меня с небес на землю. Часто я мечтаю без всякой причины, это находит на меня и потом уходит.
Он в нетерпении, он становится грубым, его широкая красная ладонь ложится на мою грудь.
— Ну, ты идешь?
И тут надо мной, словно вырвавшись из мечты, проплывает голос Роже.
У меня закружилась голова, в наплывающем из полей тумане я склонилась к этому бандиту с красными пальцами.
***РОЖЕЕе родители считали ее невинной, а она была в лучшем случае наивной.
Я встречал ее каждый вечер, я ждал у метро Распай, мы ужинали у Генриетты, она провожала меня к ученикам, или мы гуляли по бульвару Сен-Мишель.
(В Латинском квартале спуск к Сене — опасная дорожка для юношей, влюбленных в прекрасных недотрог. Многие из них останавливаются на ступеньках у моста Сен-Мишель, ведущих к воде. Самые смелые спускаются под мост; деревья и яркие речные трамвайчики создают там трогательную и нежную атмосферу Луна-парка, и вот уже голова недоступной лежит на плече счастливца.)
Каждый вечер я откладывал эту прогулку на завтра. С Дональбайном мы говорили только о ней, он тоже был влюблен в одну девушку, готовящуюся к поступлению на факультет Искусств. Аурелиану она надоела, он как будто обрадовался, когда я сказал, что люблю ее, и даже пожелал мне удачи. Она часто заходила ко мне; стоило только позвонить — и она сразу выбегала мне навстречу.
Аурелиан не виделся с ней, он как раз ухлестывал за Клод; мне кажется, она стала-таки его любовницей.
Я пока оставался девственником.
В кино, когда она шла впереди меня на место, я легонько подталкивал ее за плечи, но стоило нам усесться, я сразу складывал руки на колени.
Иногда я склонялся к ней, облокотившись на подлокотник ее кресла.
Она сидела прямо, мне не составило бы труда взять ее за руку, обнять за плечи, она сама склонялась к моим невидимым ласкам.
У молодых людей, влюбленных по-настоящему, воображение порой отвергает действие. Воображение предшествует действию, делая его бесполезным.
***ЖЮЛЬЕНДядя Роже, художник, живший надо мной, часто рассказывал мне о своем брате Себастьяне и о Роже; почти каждый вечер он приходит ко мне и играет на гитаре; он много путешествовал, много любил:
…И в полночь на край долины
Увел я жену чужую,
А думал — она невинна…[2]
Голос исходит из его глотки, как из древесного дупла.
Однажды вечером Роже присел с нами рядом.
В свой черед он взял гитару:
От жизни я жду только жизни —
Я б жизнь проскакал на коне!
Я написал его верхом на коне на фоне бурного моря.
***НИНАОн вошел в мастерскую со своим портфельчиком в руке, я отложила в сторону кисть и вышла к нему.
Он посмотрел на вывеску, которую я малевала: «Парижская ярмарка» и нашел ее красивой.
Умываясь над синей фаянсовой раковиной, я подумала, что сегодня он, быть может, решится.
Мы перебежали бульвар Эдгар-Кине перед мотороллером Аурелиана.
— Хочешь, навестим его? — спросил он.
Я не хотела, откуда у него возникла эта дурацкая мысль? Он играет с огнем.
Мы сели, как обычно в «Кюжа», я пила шоколад, писала письма, он пил пиво и читал «Монд».
Я дала ему посмотреть фотографии — мои, Аурелиана, друзей и подружек; «весьма фотогеничен» — сказал он, просмотрев одну из фотографий Аурелиана.
Наши ноги соприкоснулись под столом, мы посмотрели друг на друга так, как смотрят после первого поцелуя, первого объятия — прямо в глаза, с легкой улыбкой и задорным блеском во взгляде.
Он показал мне свои фотографии.
Мы вышли, он проводил меня до метро.
По нервному возбуждению, ощущавшемуся в его словах, я поняла, что он хочет произнести что-то важное, и приготовилась его слушать.
На станции Распай он попросил меня проехать с ним до Денфер-Рошро.
Вечер был чудесный: солнце позолотило верхушки деревьев, над Сеной порхали голуби, Роже взял меня за руку.
На эскалаторе я рассказывала ему о своей учебе в колледже, он прижался ко мне, я стояла, опершись на поручень, поставив ногу на верхнюю ступеньку, наши лица почти соприкасались.
Я говорила, чтобы дать ему время подумать еще, но вот мы спустились в переход, ему надо пересаживаться, мы расстались.
Может быть, навсегда.
Он попрощался со мной, спросил, смогу ли я завтра подождать его у входа в ателье, он говорил, что это ему очень важно, я ответила «может быть» и повернулась к нему спиной.
Он рассеяно смотрел мне вслед, мне было горько оттого, что я так сильно его люблю и стыдно оттого, что он выбрал именно меня.
***РОЖЕЯ знал, что она шлюха, то приключение в гостинице открыло мне ее жадную чувственность, неутолимый голод к любовным похождениям.
Но я не судил ее за это, я любил ее тело, ее голос, искренность речи и движений. Когда она долго что-то рассказывала, в ее голосе прорезался легкий английский акцент — в детстве она три года прожила в Англии. Эта интонация приводила меня в восторг, при ее появлении я весь краснел и дрожал — может быть, из-за этого разговор всегда вела она.
Потом я совершенно уверился в ее любви ко мне и ни на секунду не допускал, что она может встречаться с Аурелианом.
Я, не поцеловавший ее ни разу, воображал, что она принадлежит мне, что моя страстная любовь к ней и те жалкие доказательства ответной любви, которую она мне предлагала, достаточны для того, чтобы она оставалась мне верна, чтобы из ее памяти стерлись слишком свежие воспоминания о связи с Аурелианом.
В своем ослеплении страстью я приписывал Нине чувства, похожие на те, которые я испытывал к ней, и такую же, как у меня, яростную невинность.
Я был разочарован, и больно разочарован.
Однажды вечером я застал ее в комнате Аурелиана; со мной был один корсиканский товарищ, с которым я договорился встретиться.
Как и в первый раз, мне открыл Аурелиан, Нина сидела в тени, на поспешно застеленной кровати; причесываясь, она обратила ко мне блестящий под пышными ресницами взгляд, потом провела ладонью по ложбинке между набухшими грудями и повернулась к зеркалу.
Аурелиан улыбнулся.
— Мы говорили о разных серьезных вещах…
— Ну, да… и о каких же?
— О родителях, о жизни, о смерти…
Уж не знаю, что я там ответил — я почти сразу бросился вниз по лестнице, с трудом сдерживая крик.
Аурелиан с моим корсиканским другом бежали за мной по бульвару, но я запрыгнул в автобус; стоя на тротуаре, они махали мне руками. Подошедшая Нина уткнулась лицом в плечо Аурелиана.
