Сергей Петров - Менты и люди
Сотню раз я внушал себе мысль, что так надо. Что все ведут эфир, как предписано свыше, и я должен вести его точно также. Есть правила игры, нужно им соответствовать. Как на заводе — пришел, оттрубил свою смену и ушел. А в конце месяца получил свои бабки. Что может быть проще?
Моя смена длится шесть часов. С 18 до 24-х. Каждый будний вечер я прихожу в студию, надеваю наушники и заставляю себя улыбнуться. Это — старинный ди-джейский трюк. Улыбка изгоняет из голоса печаль. Она заставляет поверить Вас, что у того парня, то есть у меня, в жизни всё отлично. Он получает большие деньги, у него нет никаких проблем, он весь из себя — образец позитива.
Всё это ложь. Последний год я ощущаю себя здесь достаточно скверно. Я чувствую, что превратился из хозяина эфира в его раба. Каждый раз, улыбаясь перед микрофоном, я становлюсь неестественно позитивным олигофреном. И наконец-то, слава небесам, под всем этим бредом я подвожу финальную черту. Ставлю жирную точку в конце своей радийной карьеры.
Через некоторое мгновение вступит в свои права последний час моего эфира. Станцию покинет последний мудак по имени Марк. И с Вами один на один останусь я, последний ди-джей. Коллеги моих, увы, уже не назвать таковыми. Они привыкли и смирились. А смирение с убийством профессии не по мне.
Я буду разговаривать с Вами так, как разговаривал раньше. Из эфирного автоответчика, я вновь превращусь в Вашего собеседника.
Я расскажу Вам, что профессия ди-джея умерла и призову покинуть мою волну. Потому, что Вы, представитель целевой аудитории пока ещё моей станции, успешный индивидуум в возрасте от 30 до 45, средний класс, деградируете вместе со мной. Нормальный человек. Образованный. А нормальному и образованному человеку не может нравиться, когда с ним разговаривают как со слаборазвитым ребенком.
Конечно, можно поспорить. Сказать, что радио — не более чем фон. Именно так утверждают мои боссы. И не важно то, о чем говорит парень/девушка у микрофона. Главное, чтобы голос был приятным и позитивным.
Так вот. Фоном может быть шорох листвы за окном. Или шепот волн на пустынном пляже ночью. Но не может быть фоном трель дебила, пусть короткая, но клинически глупая трель. Рано или поздно этот фон заманит Вас в ловушку под названием штамп. Моя станция — это радио. Сергей Минаев — современная проза. Ваня Ургант — телевидение. Ксюша Собчак — прогрессивное телевидение. Владимир Путин — президент. Все понятно. Все проштамповано. Все на своих местах. И не может быть ничего и никого другого.
И Вы опять не согласитесь. Особенно с пунктом «Владимир Путин».
— Это не так! — скажете Вы. — В декабре я был на Болотной. Был по той причине, что мне не нравится сложившийся порядок вещей. Я держал в руках плакат. На плакате было написано что-то смешное, креативное, про Медведева и кота Дорофея. И про Путина тоже было! Я вышел протестовать! Я желаю, чтобы наше государство вновь встало на демократический путь развития! Я хочу перемен!
Но лучше Вам не талдычить о переменах. Не может требовать перемен человек, у которого вместо духа сплошной фон. Перемены нужно начинать с себя, это азбучная истина. Не становитесь материалом для формирования контента. Не превращайтесь в целевую аудиторию. Оставайтесь самим собой. Оставайтесь человеком.
Всё это я готов Вам сказать практически сейчас. Примерно через две-три минуты, когда доиграет песня и уйдет Марк. Вот он, кстати, шествует по коридору. Довольный и улыбающийся, гламурный и позитивный. Заходит.
— Алексей…
Сейчас он пожелает мне хорошего эфира.
— Прежде, чем пожелать тебе хорошего эфира, Алексей, хочу предложить одно дельце…
Уволиться по собственному желанию?
— К нам обратился один из наших клиентов. Нужно провести корпоративную вечеринку. Цена вопроса — три штуки зелени…
О, три штуки зелени. Это неплохо. Это в три раза больше, чем обычно. Даже на Новый год, в самую страду праздников такие, как я халтурят за штуку, а то и меньше. Я люблю щедрых клиентов. Всего лишь два часа позора, и ты — счастливый обладатель трех штук зелени. Они прогонят смертную тоску. Путевочка в Чехию, новое пальто и айфончик. Почему нет?
Я согласен. Откладываю свой демарш. Временно. Потерплю, помучаюсь месяцок, а потом рубану правду матку. И никому не будет пощады.
Ну, а пока… Цифры на мониторе сигнализируют о том, что шлягер Фила Киркорова подходит к концу, и на «хвосте» его я заряжу Вас позитивом.
20… 19… 18… Я надеваю наушники, расплываюсь в блаженной улыбке и нажимаю кнопку микрофона на пульте:
— Добрый вечер, друзья! Это был Филипп Киркоров, и я — Алексей Веселов! В Москве 23.45, четверг заканчивается, пора расслабиться и потанцавать! «Абба», Кай Метов и «Эйс оф бейс» впереди! Взгляните на мир пааазитивненько!
По-моему я уложился в 15 секунд. Я, последний ди-джей.
Практикант
Климов тушит окурок в пепельнице. Пепельница у него коричневая, в виде башмачка. С надписью «Ессентуки, 1974» на боку.
— Лупить их надо, вот и вся тактика, — говорит он.
Коля молчит. Парень воспитанный, он знает: когда ты в гостях, хозяину перечить неприлично.
Климов здесь действительно хозяин. Старший оперуполномоченный уголовного розыска Климов. Мужчина чуть за тридцать с бритым затылком и мордой бульдога, он облачен в слаксы и рубаху с короткими рукавами. Коля заметил, что все опера райотдела одеваются так, будто это не райотдел, а инкубатор.
Климов делит кабинет с казахом Жангали. Казах Жангали тоже опер. Но не старший. У Жангали доброе лицо. Он относится к напарнику с истинно восточным почтением и понимает его с полуслова. Климов называет его Жан. Иногда — Жанчик.
— Дай-ка эту трехомудию, Жанчик.
Казах протягивает напарнику пакетик «юппи», церемониально наклоняя голову. Климов отрезает край пакетика ножницами и высыпает порошок в граненый стакан. Вода окрашивается в желтый цвет.
— А если вы сюсюкаться с ними будете, — продолжает свою лекцию Климов, — тип их темперамента определять, — отхлёбывает он приготовленное пойло, — не успеете ни хера, в глухарях зарастёте. Здесь — райотдел, конвейер. Некогда в пинкертонов играть… Понятно вам это, товарищи слушатели омской высшей школы милиции?
— Так точно! — рявкает из своего угла Першин.
Першин — Колин напарник по стажировке. По твердому Колиному убеждению, Першин — дебил. Ну, или, полудебил. Поговорить с ним совершенно не о чем. Даже совместно помолчать стрёмно.
Першин, или Першинг, как его называют однокашники, приехал в Омск из Кемерова. Его жизненные интересы — поспать и выжрать.
Когда Першин устает от бухалова и сна, он идет в спорт-зал и долбит грушу.
— В розыск я не хочу, — честно признаётся он, — суд, прокуратура — туда надо… Или — в ГАИ! Гаишники всегда при бабках!
Логика присутствует в словах Першинга. Но, всё равно, Першинг — дебил. Какого чёрта их отправили на практику вместе?
Коля — ленинградец. Он слушает Гребенщикова, читает книги и играет в футбол. Он может говорить голосами разных политических деятелей. Горби, Ельцин, Ильичи и Сталин, — текст лепит на ходу, получается смешно.
Учиться Коле тоже интересно. Криминалистика — ядро притяжения его ученических устремлений. Тактика допроса, очной ставки, все криминалистические премудрости Коля впитывает в себя как губка. Он очень хочет стать хорошим опером или следователем. Поэтому проповеди Климова воспринимаются им как чистой воды дилетантство, тупой бычий подход.
По Климову выходит, что преступление можно раскрыть быстро, не выходя из кабинета. Дал в зубы, и тебе всё рассказали.
Коля с этим не согласен.
Плох тот опер, который добывает признание кулаками. Этому их учит преподаватель по криминалистике Хабаров — солидный мужчина, отслуживший в уголовном розыске и БХСС лет двадцать, не меньше. Хабаров больше, чем опер. У него классический типаж разведчика. Он носит затемненные очки и курит «Marllboro». Его форма всегда тщательно выглажена. Его словам Коля верит куда больше, чем проповедям Климова — упыря в мятых слаксах и рубахе с застиранным воротником.
А вот Першин слушает Климова с упоением. Глядя на него можно подумать, что он изменил своим приоритетам, что ГАИ Першингу уже неинтересна.
— Так что, будем переучиваться, — подытоживает Климов.
Он подмигивает казаху Жану, и Жан, сложив ладони рупором, орёт:
— Соколов! Эгей!
Прямо как чабан, думается Коле.
Соколов заходит в кабинет робко, озираясь. Бланш под глазом, немытые волосы-сосульки, мятый костюм. Явно не интеллигент, он напялил его на всякий случай, надеясь, что это будет расценено, как уважение к власти.
— Догадываешься, зачем вызвали? — спрашивает его Климов, жестом предлагая сесть.
Соколов пожимает плечами, присаживается.
— Какой недогадливый, — ухмыляется опер, — ну, ничего. Поможем.
