Ирвин Шоу - Любовь на темной улице (сборник рассказов)
Этот филадельфиец стоял рядом с Робертом. Когда вагончик поднялся довольно высоко над крутым снежным лицевым склоном горы, он спросил его:
— Вы, по-моему, бывали здесь и раньше, не так ли?
— Да, — ответил Роберт, — и даже не один, а несколько раз.
— И какая, по-вашему, самая лучшая трасса для спуска в это время дня? — Он говорил ровным тоном, растягивая слова, как говорят в хороших школах Новой Англии, а европейцы тоже приобщаются к нему, когда передразнивают американцев, представителей высшего класса, и хотят подшутить над ними.
— Сегодня, по-моему, все хороши, — сказал Роберт.
— А как называется эта трасса, которую все расхваливают наперебой? — снова спросил этот парень.-…Кайзер, или что-то в этом роде…
— Кайзергартен, — подсказал Роберт. — Это первая лощина направо, когда выйдешь из конечной станции канатной дороги на верхушке горы.
— Ну, как там, опасно?
— Этот спуск — не для новичков, — пояснил ему Роберт.
— Вы видели мое стадо лыжников, не так ли? — Парень неопределенно махнул в сторону своих друзей. — Как вы думаете, они там справятся?
— Ну, — с сомнением в голосе ответил Роберт, — это крутой склон оврага, на котором полно бугров, и там еще есть пара мест, где падать не рекомендуется, иначе полетишь кубарем и проскользишь по всему спуску…
— Ах, подумаешь, — хмыкнул филадельфиец, — мы попробуем. Риск укрепляет характеры. Мальчики и девочки, — сказал он, повышая голос, — в общем, трусы останутся на вершине и заправятся ланчем. Герои пойдут со мной. Мы отправляемся на Кайзергартен…
— Фрэнсис, — произнесла одна из двух красавиц. — Я уверена, что ты поклялся убить меня в этой поездке.
— Не так страшен черт, как его малюют, — улыбнулся девушке Роберт, чтобы вселить в нее уверенность.
— Послушайте, — сказала она, бросая явно заинтересованный взгляд на Роберта. — По-моему, я уже где-то видела вас раньше?
— Да, конечно, — подхватил Роберт, — на этом подъемнике, вчера.
— Нет, не думаю. — Девушка покачала головой. На ней была черная шляпка из мерлушки1 с ворсом, и она смахивала на студентку из университета с барабаном из военного оркестра, претендующую на роль Анны Карениной. — Нет, только не вчера. Раньше. Вот только где?
— Я видел вас в Стоуве, на Рождество, — признался Роберт.
— Да, да, именно там. Там я видела, как вы катались на лыжах, — сказала она. — Подумать только! Вы ходите на лыжах, как по шелку!
Мэк громко рассмеялся, услыхав такое необычное сравнение, характеризующее лыжный стиль катания Роберта.
— Не обращай внимания, друг мой, — отозвался Роберт. Ему было приятно, что его личность вызывает восхищение у этой девушки.
— Плох тот солдат, который пытается одолеть гору с помощью одной грубой силы.
— Послушайте, — сказала девушка, немного озадаченная. — У вас весьма своеобразная манера говорить. Вы что, американец?
— В какой-то мере — да, — ответил он. — Во всяком случае, в настоящее время. Я родился во Франции.
— Ах вот оно что, — протянула девушка, — вы родились среди голых скал.
— Я родился в Париже, — уточнил Роберт.
— Вы и теперь там живете?
— Нет, я живу в Нью-Йорке.
— Вы женаты? — с беспокойством в голосе спросила девушка.
— Барбара, — одернул ее филадельфиец, — веди себя прилично.
— А что я сделала? — запротестовала девушка. — Просто задала самый обычный вопрос. Вам это неприятно, месье?
— Что вы, совсем нет.
— Так вы женаты?
— У него трое детей, — подоспел ему на помощь Мэк. — Самый старший из них собирается баллотироваться в президенты страны на следующих выборах.
— Ах, какая незадача, — вздохнула девушка. — Я перед поездкой сюда поставила перед собой ясную цель, — встретиться с французом, но только неженатым.
— Я уверен, что поставленная вами цель обязательно будет достигнута, — обнадежил он ее.
— А где ваша жена в данный момент? — продолжала свой допрос девушка.
— В Нью-Йорке, — уточнил Мэк, снова очень вовремя придя ему на помощь.
— Неужели она позволила вам смотаться и кататься здесь на лыжах одному? — снова спросила девушка весьма неуверенно.
— Да, — сказал Роберт. — Вообще-то я сейчас нахожусь в Европе по делам. И сумел выкроить десять дней.
— Каким же бизнесом вы занимаетесь? — спросила американка.
— Я занимаюсь бриллиантами, — сказал Роберт. — Продаю и покупаю алмазы.
— Вот именно такого человека я рассчитывала здесь встретить, — снова притворно вздохнула девушка. — Такого, который намывает алмазы. Но только, вполне естественно, неженатого.
— В основном я занимаюсь промышленными алмазами, — пояснил Роберт. — А это не одно и то же.
— Ну и что? Это сути не меняет… — прокомментировала она.
— Барбара, — снова одернул ее филадельфиец, — ты хотя бы притворилась, что ты порядочная дама.
— Если нельзя поговорить по душам с американцем, — обиженно отозвалась девушка, — тогда с кем же, скажи на милость? — Она посмотрела в плексигласовое окно вагончика. — О, ничего себе, — воскликнула она. — Это не гора, а какой-то горный исполин, не правда ли? Я уже вся охвачена ужасом. — Повернувшись, она внимательно посмотрела на Роберта.
— Да, вы на самом деле похожи на француза, — не унималась она. — Чудовищно элегантный. Вы на самом деле уверены, что женаты?
— Барбара! — отчаявшись воздействовать на нее, крикнул филадельфиец.
Роберт с Мэком засмеялись. Засмеялись и американцы. А девушка улыбалась, довольная, из-под своей мерлушковой с ворсом черной шляпки, — ей ужасно нравились собственные кривляния и реакция присутствующих на ее поведение. Те из пассажиров вагончика, которые не понимали по-английски, тоже добродушно усмехались, слыша эти взрывы смеха, им тоже было очень приятно, хотя до них, конечно, не дошла эта шутка, и они не могли искренне разделить с ними их молодое, задорное веселье.
И вдруг через взрывы смеха до него донесся голос какого-то человека поблизости. Он спокойно, холодным тоном, с явной неприязнью, говорил по-немецки: «Schaut euch diese dummen amerikanischen Gesichter an! Und diese Leute bilden sich ein, sie waren berufen, die Welt zu regieren».
Роберта в детстве учили немецкому его дедушка с бабушкой из Эльзаса, и он понял то, что сказал этот человек, но заставил себя не поворачиваться в его сторону. Те годы, когда он мог потерять терпение, проявить свой характер, давно миновали, как ему хотелось верить, и так как никто в вагончике не расслышал этого тихого голоса и не понял произнесенных слов, ему не хотелось одному заводиться и выяснять отношения. Он приехал сюда, чтобы приятно провести время, и ему совсем не хотелось начинать драку или тем более вовлекать в нее Мэка с американцами. Давным-давно он научился одной мудрости, — притворяться глухим, когда слышишь обидные, оскорбительные слова, или что-нибудь похуже. Если какой-то негодяй-немец, желая непременно уколоть американцев, скажет: «Посмотрите на эти глупые американские рожи. И они считают, что их народ избран свыше, чтобы править всем миром», — то это, по существу, ничего не значит, и любой взрослый человек, если только он способен на это, просто обязан проигнорировать его оскорбления. Поэтому он и не старался смотреть в сторону этого человека, ибо прекрасно знал, что если он его схватит и вытащит из толпы, то потом уже долго не отпустит. Не сможет. Таким образом, он мог не внимать этому анонимному, но все же ненавистному голосу, пусть его слова пролетят мимо его ушей, как и другие, многие из тех, которые когда-либо произносили в его присутствии немцы.
Он с трудом сдерживал себя, чтобы не посмотреть в сторону обидчика. Он закрыл глаза, сердясь на самого себя за то, что его расстроила случайно услышанная злобная тирада немца. Все было хорошо до сих пор, просто прекрасный отпуск, и глупо портить его, пусть даже на короткое время, из-за недружелюбного голоса, донесшегося до него из толпы.
Если ты приехал в Швейцарию, чтобы покататься на лыжах, — убеждал он себя, — то никак нельзя ожидать, что здесь не столкнешься с немцами. Хотя теперь с каждым годом их становилось в этих местах все больше и больше, — крупные, плотные, процветающие на вид мужчины, надутые, сердитые женщины с подозрительными взглядами, как у людей, постоянно опасающихся, как бы их не обманули. Все они, и мужчины, и женщины, создавали совершенно ненужную толчею в очередях к подъемникам, проявляя при этом потрясающий эгоизм и расистскую, неколебимую уверенность в собственном превосходстве. Если они катались на лыжах, то только с мрачным видом, большими группами, словно подчиняясь военным приказам. Вечерами, когда они отдыхали в барах и ресторанчиках, их своеобразное веселье было куда более невыносимым, чем их нарочитая мрачность и высокомерие днем. Все они сидели повзводно, с красными рожами, поглощали галлоны пива, разражаясь мощными залпами густого смеха, и орали студенческие застольные песни, которые выучили на мероприятиях в клубах по исполнению без аккомпанемента музыкальных произведений. Роберт, правда, еще не слышал, чтобы они пели свою знаменитую «Хорст Вессель», но он заметил, что они давно перестали выдавать себя за швейцарцев или австрийцев или что родились в Эльзасе. Даже в такой спорт, как лыжи, такой индивидуальный, легкий, призванный продемонстрировать грациозность спортсмена, немцы, казалось, вносили свойственное им стадное чувство. Пару раз, когда они застревали на станции подвесной канатной дороги, он в разговоре с Мэком выражал свое неудовольствие, но Мэк, который, несмотря на свой самодовольный, глупый вид защитника в команде, был отнюдь не дураком, выслушав его сетования, сказал: «Знаешь, главное — это их изолировать, вот что я скажу тебе, парень. Они действуют всем на нервы, только когда собираются группами. Я прожил три года в Германии и встречал там немало хороших ребят и просто потрясающих девушек».
