Лебедев Andrew - New-Пигмалионъ
На фиг им нужны обиженные?
– А где ты с Джоном познакомилась? – поинтересовалась ревнивая Натаха.
– С Джонником? – переспросила приторможенная Розка, – с Джонникоком мы па-а-азнакомились в одной компа-а-ании. Там были эти, артисты, режиссеры. На даче в Переделкино.
Она назвала несколько звучных фамилий от которых Натаха аж восторгом зашлась.
Оказывается Розка на таких крутых пати-суарэ крутилась, хотя неудивительно с ее то данными.
– А что думаешь насчет нашего телешоу?
– Насчет телешоу? – Розка пожала плечиками, – так… ничего особенного… думаю, что трахаться там будем с разными знаменитостями…
И Розка снова пошевелила длинными пальчиками с маникюром.
3.
К Людмиле в больницу отвез забытую ею сумочку.
А заодно купил цветов и апельсинов.
В фойе больницы столкнулся с первым Людкиным мужем – спортсменом.
Поздоровались.
Бывший шел от нее.
– Как она там? – спросил Дюрыгин – Нормально, – ответил бывший.
– Сын то приезжал к ней?
– Димка на сборы уехал в Подольск, я ему не стал говорить про аварию, чего парня беспокоить.
– Правильно, – согласился Дюрыгин.
Попрощались за руку.
Хороший он парень этот Володька- спортсмен.
И чего Люда с ним разошлась?
Посчитала, что простоват для нее.
А вот он – Дюрыгин – не простоват.
И это льстило Дюрыгину.
Это было приятно.
Он даже чувствовал, что Володя в его присутствии как то тушуется, даже горбиться начинает и в интонациях голоса его появляются заискивающие буратиновые нотки.
Людка лежала в отдельной палате.
– Как королевна ты здесь лежишь.
– Как Наташа Королёва? – усмехнулась Людка, подставляя щеку для поцелуя – Ну, если с юмором все в порядке, значит на поправку идём, – заключил Дюрыгин – Сегодня томограмму головы сделают, доктор поглядит и решать будет, домой или тут оставаться – А сама?
– Сама, конечно домой хочу – Ты со здоровьем не шути, голова это не задница, здесь любой синяк может потом к старости жуткими последствиями обернуться – Ладно пугать то, – отмахнулась Люда, – сам то как? Нашел ведущую?
– Ведущую?
Дюрыгин задумался.
– Понимаешь, Ирму Вальберс мне не переманить. Зарайский под ее имя столько спонсорских рекламных денег достал, каких мне ни одна Кока-Кола никогда не даст, а другой такой у меня в голове для моего шоу пока не укладывается, хотя и есть крамольные мыслишки – Какие мыслишки? – спросила Люда.
Она лежала ровно на спине и ножичком чистила апельсин.
– На вот тебе, – она протянула Дюрыгину парочку неразлепленных долек.
– Мыслишки? – переспросил Дюрыгин, отправляя цитрусовые себе в рот, – мыслишки у меня про то, что может быть вообще революционно отказаться от принятых схем – Это как?
– А взять ведущую прямо с улицы – Ну ты даешь – А что?
– Не возьмет тебя главный с твоим шоу, проиграешь ты Зарайскому, у него Вальберс и спонсоры, а у тебя только зыбкие идеи – Ты спортсменка? – спросил вдруг Дюрыгин – А что? – переспросила Люда – Вот и занимайся своим спортом – Ну вот, – надула губы Людмила, – никогда ты критику не переносил, ты даже возле умирающей подруги не можешь быть терпимым – Ладно, – примирительно сказал Дюрыгин, губами наклоняясь к Людмилиной щеке, – мы еще поглядим, какая ты умирающая подруга, – и вдруг, шальным движением, шмыгнул правой рукой под Людкин халатик, проведя шершавой своей ладжошкой по всегда вожделенному гладенькому животику любовницы, и вверх, остановившись на не стесненной лифчиком груди.
– Нахал, – с деланным возмущением воскликнула Люда.
– Я не махал, а дирижировал, – улыбнуклся Дюрыгин, нехотя убирая руку с груди возлюбленной, – поправляйся, я тебя сам из больницы заберу, – сказал он уже поднимаясь с больничного табурета, – а как до дому тябя довезу, я там с тобой зверски расправлюсь, потому как секс, это лучшее лекарство.
– Ну тебя, пошляк, – не зло и с деланной обидой махнула рукою Люда, – иди уже, тебя твое телевидение уже заждалось.
***
А и вправду, заждалось!
Теперь надо было проехаться по гипотетическим спонсорам.
Кто у нас из молодежной одежды? Бенеттон? То-То-То? Джуманджа?
Фотосессию Дюрыгин сделал бесплатную.
Прямо в студии в Останкино с их штатным фотографом из дирекции производства кинопрограмм.
С наспех, но вполне профессионально слепленным портфолио этой Агаши можно было теперь проехаться и по агентствам.
Все-таки его Дюрыгина имя еще открывало кой-какие двери на Москве.
Почти что ногой и без стука открывало.
А на сессии Агаша держалась неплохо.
Для первого раза совсем неплохо
Фотограф ее даже похвалил.
Правда, попросил-таки Дюрыгина выйти из студии, чтобы девочку не смущать, чтобы дать ей раскрепоститься.
А когда на огромном мониторе компьютера показал Дюрыгину результат – Дюрыгин просто ахнул.
Ничего себе даёт их художник-фотограф, Агаша словно профессиональная модель, лукаво прикусывая губку демонстрировала то полу-обнаженную грудку, то выставленные из под сарафана ножки, то длинную шейку, отведя рукою массу своих пышных каштановых волос.
– Как ты их всех в один миг раскрепощаешь? – восхищенно удивился Дюрыгин – Работа такая, – хмыкнул фотограф – Они наверное либо видят в тебе супермена, или наоборот, совершенно не видят в тебе мужчину, – сказал Дюрыгин, любуясь Агашкиными фотографиями.
– Они очень хотят стать звёздами, а я им помогаю, как акушер при родах, – улыбнулся фотограф.
4.
Агаша приехала забрать вещи.
Натаха – та вся была прямо сама не своя – ее так и распирало от гордости и радости за то, что она без пяти минут звезда.
– Знаешь, а мы завтра едем на пленэр, делать первый прогон съемок, – не выдержала, похвасталась Натаха, покуда Агаша высвобождала в шкафу полки от своих тряпок и тряпочек, набивая ими две большие спортивные сумки.
Натаха сидела на подоконнике в вечных своих черном лифчике, колготках с тапочками и белой не застегнутой мужской рубахе, оставшейся ей здесь от какого-то залетного визитера, да так и прижившейся на узких натахиных плечиках.
– Представляешь, я уже завтра сниматься буду, Джон с Борисом будут показывать, как перед камерами ходить, и все такое, это же наука целая, ты ж понимаешь…
– Я понимаю, – соглашалась Агаша, утрамбовывая содержимое сумок, чтобы влезли еще и косметичка и пакет с зубной пастой, щетками, шампунями и мочалкой и ее фен, который Натахе она оставлять никак не собиралась, – а показывать то вас по какому все-таки каналу то будут?
Это было самым больным местом Натахи.
Она вздохнула и принялась пояснять, – понимаешь, Джон сказал, что сначала делается производство программы, она снимается и монтируется, как кино.
Понимаешь? А потом он уже продает готовый продукт той телекомпании, тому каналу, который захочет это шоу купить.
– А как же этот ваш интерактив? – усомнилась Агаша – Что? – не поняла Натаха – Ну это, когда зрители как бы звонят и голосуют, этого убрать, эту заменить, победил этот, а этого выгнать с шоу, как же это делается?
– А-а-а, это! Ну, это же все туфта, программа то заранее снята, а подсчет голосов телезрителей, кто его проверит! Зрителя то всегда дурачат…
– Смотри сама не попади в дурацкую историю, – подытожила Агаша с трудом застегивая сумку, – смотри как бы тебя саму не одурачили. Этот твой Джон.
Глава 4
1.
А Джон.
Он всегда хотел быть Джоном Малковичем.
Но пока у него ничего не получалось.
Хороших понтов было предостаточно, а денег и хороших связей – явно недоставало. .
Правда в голове роились идеи и грудь распирало от здоровой наглости, но этого все равно не хватало для того, чтобы стать Джоном Малковичем…
Здесь на Москве и в Останкино в особенности – одних полу-криминальных идей как быстро разбогатеть, и той здоровой наглости, что на Западе именуется eager to live, а в науке обозначается как "либидо", было мало. На старой доброй Москве в почете всегда были связи, зачастую замешанные на кровных узах. А Джон не сподобился быть чьим бы то ни было порфирогенетным отпрыском, как не сподобился и жениться на какой-нибудь порфирогенеточке в тот короткий отрезок студенческого времени, когда царствующие особы – министры или на худой конец их замы – не могут уследить за всеми похождениями своих дочек… чем и пользуются порою пронырливые студенты, приехавшие в МГУ из глухих провинций.
Дело в том, что Джон и в университете то не учился, поэтому – где ему было министерскую дочку отловить? Разве что в казино или на ипподроме? Но туда дочки министров стаями не залетали..
Вот и шнырял Джон по Останкино со своими гениальными идеями. И все его вроде бы знали и все с ним здоровались, и пропуск в Останкино у него был постоянный…
Но не воспринимали Джона здесь всерьез.
Ни Эрнст, ни Добродеев.
