Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона
Мозгоправ задумчиво помахал плеткой у Бэды перед носом.
— Пусть уберет, — сказал Бэда, обращаясь к Верховному Жрецу. — Он меня нервирует. Когда меня бьют, я говорить не могу.
— Не будешь говорить — применим настоящие пытки, — сказал Верховный Жрец.
Бэда беззвучно выругался и продолжил уныло:
— Нашел я у нее какие-то деньги, шоферу этому сунул. А девицу раздел и умыл как следует. Она уже уснула к тому времени. Тяжелая, как куль. Отъелась в Оракуле.
— Следовательно, — подытожил Верховный Жрец (маленький чернокожий писец рядом с ним старательно заскрипел палочкой по дощечке), — вы с младшей жрицей Пиф остались в ее квартире наедине в ночное время?
— Остались, — подтвердил Бэда. — А куда я пойду через весь город? Да и эта... Сперва, вроде, тихо лежала, после вдруг давай рыдать, за бритву хвататься... А как заснула, так тоже все не слава Богу: то захрапит, то руки разбросает и стонет... Хуже пьяного грузчика.
— То есть, вела себя непристойно?
— Да.
— А ты ее раздел, говоришь? — вдруг вспомнил Верховный еще одну подробность.
— А что, в грязном ее на постель класть?
— И на постель уложил.
— Да.
— Голую.
— Да.
Верховный Жрец побарабанил пальцами по колену. Маленький чернокожий писец склонил голову набок, слушая, будто прикидывая, какими письменами запечатлеть это постукиванье господских пальцев.
— И что было дальше?
— А ничего, — проворчал Бэда. — Что вы, в самом деле, пьяных баб не протрезвляли? Сбегал, как открылась, в лавочку, пива ей принес, чтобы очухалась...
— А она?
— Выжрала пиво, спасибо не сказала. Опять улеглась.
— А ты?
— А я сюда пошел.
— И все? — угрожающе спросил Верховный Жрец, хотя и так было понятно: и все.
— Ну, — сказал Бэда. Судя по его тону, он уже ни на что не надеялся.
— Еще пять кнутов за дерзости и матюки во время дачи показаний, — сказал Верховный Жрец, поднимаясь. — Потом в барак.
И вышел. Маленький писец на коротких ножках побежал за ним, точно собачка.
Утро, как справедливо замечено, имеет своих призраков. Шел Бэда от бабы стервозной да похмельной, и утренние сумерки обступали его. Остывшие камни набережной Евфрата точно сосали тепло живого тела. Зябко было, хотя день обещался опять жаркий и душный. Вот уже и площадь Наву, вот уж рабские бараки показались. Побродил Бэда вокруг, послушал зычный храп, из-за дощатых стен доносящийся. Плюнул себе под ноги да и пошел прочь.
И впрямь, лучше уж в Оракуле, в кабаке бесовском, чем тут, — прав был дедок-надсмотрщик, который Верховному Жрецу раба негодного всучивал.
Раза два оборачивался. Глядел, как барак отдаляется.
Пустой была площадь, только мусор повсюду валялся — час уборщиков еще не настал. На одном обрывке остались корявые буквы «ПОМОГИТЕ, ЛЮДИ ДОБ...»
Обойдя же ларь, густо истыканный этикетками с надписью цены, наткнулся Бэда на того самого дедушку, которого только что с благодарностью вспоминал. Лежал дедуля-надсмотрщик в синей своей, будто бы железнодорожной, тужурке, пятками и затылком в грязную мостовую упираясь, строгий, вытянувшийся. И совершенно мертвый.
Глядел пусто и скучно, а лицо у него было серое. Скоро уборщики придут, выметут мусор, клочки и обрывки, снесут в угол площади ящики и иное дерьмо и подожгут. И дедулю туда же, наверное, сунут, чтобы не разлагался. А может, похоронит его городская администрация, ежели он на службе числился.
Бэде до этого дела было немного. Только странно показалось, что на животе у дедка какой-то паренек примостился. Сперва Бэда паренька этого и не заметил, а после глянул и увидел: точно, сидит.
Босоногий, в одной только набедренной повязке, встрепанный мальчишечка лет, наверное, девяти или десяти, ясноглазенький, востроносенький. В носу ковырял задумчиво и на Бэду глазками постреливал.
— Привет, — сказал Бэда.
Паренек хихикнул. И видно было, что радостно ему.
— Ты чего здесь сидишь? — спросил Бэда.
Паренек огляделся.
— А что? — сказал он наконец. — Нельзя?
— Да нет, можно... — Бэда был растерян. — Только странно это.
— А чего странного?
— Так на трупе сидишь, — пояснил Бэда.
— А...
Мальчик поглядел на мертвого дедка и вдруг фыркнул, да так заразительно, что Бэда тоже улыбнулся. Хотя чему тут улыбаться? Ну, лежит за пивными ларями жмур. Положим, бывший знакомец. Мясо из рабской похлебки пальцами вылавливал и ел, это Бэда про него доподлинно знал. Ну, что еще? В купчих цену писал меньше, чем платили на самом деле. Так ведь кто этим не занимался? Все, почитай, занимались. Был, в общем, падлой средней руки этот жмур.
И все-таки что-то нехорошее было в том, что этот мальчик так на нем сидел. Бесцеремонно это.
Бэда так и сказал.
— Тебя как звать? — спросил мальчик, щурясь. — Я тебя, вроде бы, видел прежде.
— Бэда, — сказал белобрысый программист.
— Беда, — поправил мальчик. И зашелся хохотом. Едва не повалился, пятками задергал в воздухе, попкой сверкнул.
— Повязку намотай по-человечески, — строго сказал Бэда. Ему не понравилось, что мальчишка потешается.
— Иди ты со своей повязкой... Этот вот, — мальчик по жмуру постучал кулачком, — он же тебя Оракулу продал, да?
— Да...
— Говорил я ему, чтобы не делал этого. Ты ведь христианин, Бэда, верно?
— Ну. — Бэда заранее надулся. Ему немало пришлось уже выслушать по этому поводу. Бэда не был усердным христианином, как не был он усердным студентом, а теперь и сотрудником Оракула. Но переходить в иную веру не собирался. И не от лени — просто...
— Так этот гад тоже христианином был, — сказал мальчик. — Представляешь?
— Не может быть! — Бэда даже рот приоткрыл.
— Точно тебе говорю.
— А откуда ты его знаешь? — спохватился Бэда. — Внучок, что ли?
На этот раз ему пришлось своего странного собеседника ловить, чтобы мальчик не стукнулся головой об угол ларька, так тот разбуянился от сугубого веселья.
— Я? Я-то? — наконец выговорил мальчик. — Да я же его душа!
Бэда сел рядом на ящик. Пошарив в карманах, вытащил украденный на презентации и так и позабытый мятый бутерброд с икрой. Поделил пополам. И вместе с душой покойного надсмотрщика из рабских бараков съел липкую булку с размазанными по ней икринками. Показалось вкусно.
Душа чавкала рядом. Поев, встала и с неожиданной злостью пнула покойника босой ногой.
— У, падла... — со слезой произнес мальчик. — Затаскал меня всего, замусолил... Дерьмом каким-то заляпал... Разве меня таким Господь сотворял? — Он развел в стороны тонкие свои руки, будто собираясь взлететь. — Меня Господь вот каким сотворял! Он меня воздушным сотворял! Мне в детстве видения были чистые и добрые! Я стихи слагал и... — Он всхлипнул без слез, горлом. — Я чистый был, светлый я был, да! Не смотри так! — напустился он на Бэду. — Что уставился?
— Тебя Господь красивым сотворил, — сказал Бэда без улыбки.
— Вот именно, — сердито подтвердил мальчик. Ресницами хлопнул. — А что со мной этот сделал? Во что он себя превратил? В церкви когда последний раз был?
— Я тоже давно не был, — сказал Бэда.
— О душе бы подумал, — укоризненно произнесла душа надсмотрщика.
— Вот я о ней сейчас и думаю, — сказал Бэда.
Он действительно о своей душе задумался. Но ничего пока что утешительного на ум не шло. Наконец Бэда сказал:
— Знаешь, что. Давай ты исповедуешься мне, а я — тебе. Я потом в храм пойду и за этого твоего вознесу...
— Что вознесешь? — спросила душа с подозрением.
— Ну... чего положено. Я у батюшки спрошу.
Душа призадумалась. А потом созналась, почти со слезами:
— Он меня в черном теле держал. Я почти и не знаю про него ничего. Иной раз вякнешь, совет дать попытаешься, так он, сволочь, сразу за бутылку — и пить. Я оттого и не...
Тут Бэда понял, что душа ужасно боится. Потому и врет.
Он так и сказал.
— Чего боишься-то? — добавил Бэда.
Душа передернула плечами, обернулась, будто боялась увидеть кого-то.
— Ну... Сперва-то мне радостно было, что избавился от него. А теперь действительно страшновато стало, — сознался мальчик. — Как я с Ним увижусь... что скажу...
— Все вы Господа Бога боитесь, точно сборщика налогов, — сказал Бэда. — Он же тебя вон каким сотворил.
— Сам не знаю... Боязно все-таки. Ты там вознеси за меня, что положено.
— Ладно уж, вознесу, — сказал Бэда. — Ты не бойся. Вот слушай лучше...
Обнял мальчишку (тот теплым оказался, даже горячим, как маленькое животное), к себе прижал.
Начал рассказывать. Сперва честно пытался о грехах своих говорить; только грехи у Бэды выходили какие-то совершенно несерьезные. Много врал — но только начальству и больше от безнадежности. Много крал, но опять же, преимущественно еду. Остальное по мелочи. Что учился плохо, так это не грех. Вот только в Оракул попал и теперь служит богам Орфея... с этим непонятно что делать. Служить плохо? Бежать? А если бежать, то куда? Некуда Бэде бежать, разве что в Ашшур податься, так ашшурцы его в два счета снова в рабство продадут.
![BlackSpiralDancer - Unwritten [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
