Эфраим Севела - Легенды Инвалидной улицы
Дома у Берэлэ приняли все меры предосторожности, и даже при всей его изобретательности он там уже больше денег достать не мог. Тогда он обратил свои глазки на соседей. У них стала исчезать мелочь, оставленная для нищих, а мы продолжали лизать мороженое «микадо», и Берэлэ Маца секли пуще прежнего, потому что соседи приходили жаловаться отцу.
Когда на нашей улице появился китаец-коробейник с гроздью разноцветных шаров «уйди-уйди», Берэлэ чуть не погиб. Эти шары, когда из них выпускали воздух, тоненько пищали «уйди-уйди», и мы чуть не посходили с ума от желания заполучить такой шарик. Но как раз, как на грех, именно тогда на Инвалидной улице все были помешаны на антигигиене и антисанитарии, потому что в предвидении будущей войны они поголовно обучались на санитарных курсах и сдавали нормы на значок «Готов к санитарной обороне СССР».
Китаец-коробейник был единогласно объявлен разносчиком заразы, его шары «уйди-уйди» — вместилищем всех бактерий и микробов, и застращенные своими женами наши балагулы турели китайца на пушечный выстрел от Инвалидной улицы.
Через два дня вся улица огласилась воплями «уйди-уйди», и разноцветные шары трепетали на ниточке в руке у каждого ребенка, кто был в состоянии удержать шарик. Улицу осчастливил Берэлэ Мац. Он украл целых два рубля у Рохл Эльке-Ханэс, ответственной за кружок «Готов к санитарной обороне СССР», и на эти деньги скупил все шары у китайца, разыскав его на десятой от нас улице.
Еще продолжали попискивать «уйди-уйди» истощенные шарики, а со двора Эле-Хаима Маца уже неслись крики Берэлэ. На сей раз его секли показательно, в присутствии пострадавших: Рохл Эльке-Ханэс, именуемой официально товарищ Лифшиц, и ее мужа, огромного, но кроткого балагулы Нахмана, который при каждом ударе моргал и страдальчески морщился, как будто били его самого. Общественница Рохл Эльке-Ханэс, она же товарищ Лифшиц, наоборот, удовлетворенно кивала после каждого удара, как это делает любящая мать при каждой ложке манной каши, засунутой ребенку в рот.
У нее с Берэлэ были свои счеты. За неделю до этого он так подвел товарища Лифшиц, что она чуть не сгорела от стыда и боялась, что ее лишат возможности в дальнейшем заниматься общественной работой.
Во дворе у попадьи наши женщины сдавали нормы на значок «Готов к санитарной обороне СССР». Экзамены принимала важная комиссия во главе с самим представителем Красного Креста и Красного Полумесяца доктором Вайшинкер. Рохл Эльке-Ханэс так волновалась, что свои семечки, от которых она даже в такой день отказаться не могла, не лузгала, как обычно, а жевала, проглатывая вместе с шелухой.
Для проверки медицинских знаний нужен был человек, на котором можно было бы все продемонстрировать. Его нужно было таскать на носилках, бежать с ним по лестницам, спускаться в бомбоубежище. Короче, нужен был человек, которого надо спасать от ожогов всех трех степеней, огнестрельных ранений, проникающих навылет, переломов костей, открытых и закрытых. Уважающий себя человек на эту роль не согласится, даже если бы от этого зависела вся санитарная оборона СССР.
И решили взять для этой цели ребенка. Во-первых, его согласия и спрашивать не надо. Во-вторых, его легче таскать на носилках. А наши женщины, хоть были очень здоровые и тяжелой физической работы не чурались, таскать груз просто так, за здорово живешь, не очень хотели. Поэтому их выбор пал на самого легкого по весу Берэлэ Маца, и он охотно отдал свое тело в их распоряжение, на пользу обществу.
Но впопыхах наши женщины забыли об одном обстоятельстве, которое потом чуть не погубило общественную карьеру товарища Лифшиц. При всех своих талантах Берэлэ Мац обладал еще одним. У него был постоянный хронический насморк, и верхняя губа под его носом никогда не просыхала.
Когда его в присутствии комиссии уложили на носилки, нос и верхняя губа были сухими. Чтобы добиться этого, мать Берэлэ, очень польщенная выбором сына для общественной пользы, полчаса заставляла его сморкаться в подол своего фартука.
И все бы, может быть, обошлось, если б с ним не стали проделывать всю процедуру искусственного дыхания по системе Сильвестра и Шеффера.
Рохл Эльке-Ханэс, она сдавала первой, грузно опустилась на колени у носилок, на которых лежал с открытыми бесовскими глазками Берэлэ Мац, взяла в свои могучие руки его тоненькие ручки и точно по системе стала поднимать их и опускать, как качают кузнечный мех. И Берэлэ действительно сделал глубокий вдох, а потом выдох. Вдох прошел удачно, и все погубил выдох. Вместе с выдохом из одной ноздри Берэлэ возник и стал все больше раздуваться многоцветный пузырь, пока не достиг размера шара «уйди-уйди». Такого пузыря Берэлэ не выдувал далее при самом остром насморке.
Представитель Красного Креста и Красного Полумесяца доктор Вайшинкер в своей многолетней практике ничего подобного не встречал, и ему сделалось дурно. Товарищ Лифшиц, встав с колен, примчалась со стаканом воды и стала отпаивать доктора. Впопыхах она уронила в стакан изо рта несколько семечек, и доктор Вайшинкер, в довершение ко всему, ими подавился. Его долго молотили по спине своими могучими кулаками женщины с Инвалидной улицы и помогли ему прийти в себя, но после этого он пролежал на бюллетене из-за болей в спине.
Берэлэ Маца с носилок прогнали и уложили меня. Я был на полпуда тяжелее, со мной на носилках не очень разбежишься, но зато была полная гарантия относительно носа.
После истории с шариками «уйди-уйди» Берэлэ Мац не смог самостоятельно подняться со скамьи, на которой его сек отец. Его унесла на руках мама и, плача, уложила под одеяло, обвязав мокрым полотенцем голову и положив на спину и тощие ягодицы компрессы. Но еще не высохли на щеках у мамы слезы, а уже с улицы доносился как ни в чем не бывало веселый, неунывающий голос сына.
Берэлэ Мац был удивительно вынослив и живуч. Худенький, маленький, совсем заморыш, с торчащими в стороны большими, как лопухи, что растут под забором, ушами, с несоразмерным, до ушей ртом, переполненным квадратными крупными зубами, лучший друг моего детства — Берэлэ Мац, по кличке Мышонок, был воистину великим человеком. Его я даже не могу сравнить с известнейшими в истории страдальцами за человечество, как, скажем, Джордано Бруно или Галилео Галилей. Они терпели за абстрактные идеи, и народ их тогда не мог как подобает оценить. Берэлэ Мац творил благодеяния конкретные, понятные каждому и с радостью принимаемые всеми нами, и страдал за них постоянно и знал, что за каждым его новым поступком последует очередное возмездие. И не сдавался. А главное, не унывал.
Приглядитесь хорошенько к портретам Джордано Бруно и Галилео Галилея. У них в глазах написано эдакое страдание, жертвенность. Эти глаза как бы говорят: помните, люди, не забывайте, мы столько перенесли горя для того, чтоб вы не путались в звездах на небе и безошибочно могли ответить на экзамене, что земля вертится.
Берэлэ Мац не требовал от человечества благодарности. Он просто иначе жить не мог. Ему самому его поступки доставляли величайшее наслаждение. И если б сохранился для потомства хоть один его портрет, то на вас бы теперь смотрели озорные, шустрые глазки и под курносым мокрым носиком улыбка во весь рот до самых ушей, торчащих, как лопухи. И если бы Берэлэ дожил до наших дней и стал бы самостоятельным и не должен был бы воровать деньги, а имел бы свои собственные, как всякий приличный человек, то… У меня даже дух захватывает при мысли о том, что бы он мог сделать для людей. И как бы вообще сейчас выглядела вся наша грешная планета.
Но Берэлэ рано ушел от нас.
И потому нет рая на земле.
Я прошу будущих историков очень внимательно выслушать, что я дальше расскажу. И в списке высочайших подвигов на благо человечества найти место еще для одного. И быть объективными при этом. Не так, как в Большой Советской Энциклопедии. И не смущаться от того, что человек этот — увы! — еврей, и имя его — Берэлэ Мац звучит не совсем по-итальянски, и родился он не где-нибудь среди благодатных холмов Тосканы, а на нашей Инвалидной улице.
Незадолго до второй мировой войны, когда в Советском Союзе уже стояли длинные очереди за хлебом, а чтобы купить велосипед, надо было три ночи спать у дверей магазина, в Москве торжественно открыли первую детскую железную дорогу. Это было чудо, а не дорога, и все газеты о ней писали и печатали фотографии, откровенно намекая на то, что капиталистическому Западу подобное и не снилось.
Представьте себе только на минуточку. Маленький, как игрушечный, паровозик и такие же вагончики. И в то же время все, как у больших, у настоящих. И пар настоящий, и гудок, и движется паровоз без обмана, сам. Машинист паровоза и кондукторы — дети, одетые в настоящую железнодорожную форму. Пассажиры — исключительно нашего возраста, взрослым вход категорически воспрещен.
Можно было сойти с ума. Сталин — лучший друг советских детей, а заодно и советских железнодорожников, осчастливил московских пионеров, а про остальных или забыл, или у него просто не хватило времени. Ведь он тогда вел всю страну к коммунизму. Нешуточное дело. Кругом столько врагов народа, сующих палки в колеса, и их надо беспощадно уничтожать. Не удивительно, что он мог в своих заботах и хлопотах забыть о нас, детях с Инвалидной улицы.
