А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 2
Холодный пот прошиб Сабрину, она ясно почувствовала, что волосы на голове зашевелились, а сердце зависло в глубокой экстрасистоле, – Сабрина потеряла сознание. Обморок был коротким, но первое, о чем она подумала, придя в себя, было традиционное для таких случаев – "Скотина"! Значит он готовил отступление, побег. Где же здесь любовь, преданность?
Но она уже до того достаточно хорошо постигла Сергеева: он не мог издеваться над ней. Ясно, что его мучило какое-то предчувствие, с которым он не хотел, не решался знакомить любимую женщину. Но предчувствие несмываемой печатью легло на бумагу, потому что в том и заключается логика творчества, поступков поэта. Он обо всех своих переживаниях обязан оставлять память на Земле.
Опять – Мистика! Безусловно, Сергеев делился именно с Сабриной чем-то самым интимным, горячо переживаемым. Он, видимо, жил последние дни в поле особых, не досягаемых для простых смертных, переживаний. Вот почему он не решался сказать о своих видениях ей прямо в глаза, и его боль выливалась в стихотворные сроки.
Но он, конечно, доверял ей: только Сабрине были вручены "откровения". Это было сделано на всякий случай. А она тянула со знакомством с тетрадями… "Нет, не так! – исправилась она. "Все произошло вовремя, раньше и не надо было"! В некотором оцепенении она медленно перевернула листочек ресторанного счета, на лицевой стороне которого было написано "Отпускаю". Между титулами и рекламой ресторана ее внимательный взгляд выхватил еще несколько корявых строк, написанных синей пастой шариковой ручки.
Она ясно вспомнила последний день их встречи на заходе парохода в Мексику, куда прилетала Сабрина. Из местного ресторан они возвращались на такси, Сабрина прикорнула у Сергеева на плече, а он что-то корябал на счете (еще попросил водителя осветить кабину машины. Автомобиль потряхивало на ухабах, – вот и запись получилась нечеткая, пьяная. Сабрина уже со страхом и предчувствием недоброго стала читать еще одно послание. Ее напрягало уже само название – "Разговор со Смертью (1-е Коринфянам 15: 55-56; 51)":
«Смерть! Где твое жало?» –
Сердце и горло мне сжало:
Не суть польза от пытки –
Не содрать с губ улыбки.
«Ад! Где твоя победа?» –
Палач грустит без обеда:
Стон и кровь ему пища –
Возмездия тяжесть нища.
«Жало же смерти – грех» –
Рок-петля усмиряет всех:
Апостол не шутит в суде –
Правду зрит даже во тьме
«А сила греха – закон» –
Не стоит хватать телефон:
Пустое – спасенья звонки,
В аду перечтут позвонки.
"Говорю вам тайну:
(ведомую Святому Павлу)
Не все мы умрем,
(пусть сейчас не верится)
Но все изменимся"!
Для беременной женщины такие три стиха были, безусловно, большим перебором! Вывел из состояния забытья Сабрину вежливый стук в дверь. Уже загорался день, – на часах восемь утра. Но для визитов время тоже было ранним. Опять мистика!
Кокеры не лаяли, подошли к входной двери: Граф урчал, но все же повиливал хвостом и Сабрину успокоило это собачье предупреждение. Оно свидетельствовало о благополучии, – визитеров можно было впускать в дом. Сабрина с трудом поднялась из кресла и открыла дверь: на небольшом крыльце толпились трое – одна женщина (она стояла несколько впереди) и двое мужчин (поодаль).
Сабрина определила безошибочно – "это братья славяне", хотя и с не очень "славянскими рожами". Она ловила себя на том, что научилась облекать свои мысли в форму, усвоенную от Сергеева. Первой заговорила женщина, – это была яркая (восточного типа) особа средних лет (старше Сабрины), безусловно, умная, волевая и, чего греха таить, загадочно-демоническая:
– Да, вы не ошиблись, Сабрина: мы как раз и есть те самые "братья славяне".
Сабрину не очень сильно поразила способность этой женщины читать чужие мысли. Она почему-то мгновенно прониклась к ней симпатией, большей, чем обычная общечеловеческая. Ей показалось, что та женщина излучала флюиды сергеевского типа. Ее словно бы прострелила догадка, и она, практически не сомневаясь, спросила:
– Вы – Муза? Я вас узнала сразу, правда, Сергеев говорил, что вы "огненно-рыжая бестия". – потом слезы застлали ей глаза, и она уже не помнила, что лепетала. – Извините…Не обращайте на меня внимание, .. входите,.. кофе?.. я сейчас приду в себя,.. извините…
Муза не дала ей долго говорить. Она крепко обняла Сабрину, прижала к себе, поцеловала в щеку, и они обе ударились во "вселенский плач". Картина не для слабонервных: настоящие мужчины в такой ситуации раскисают мгновенно. Чувствовалось, что повело и мужскую часть компании визитеров.
Мужики топтались на месте, не зная, что делать: подавать ли воду, сыпать никчемными словами, призывать успокоиться или молчать. Решение умные люди чаще находят верное: двое погрустневших остолопов уселись на диван и молча наблюдали результаты первой встречи. Затем, когда накал страстей пошел на спад, Магазанник и Феликс (конечно, это были они) принялись обследовать взглядом обстановку. В поле их зрения быстро попались тетради и листочки со стихами: возрастная дальнозоркость помогла прочитать как раз то последнее откровение, на котором так основательно споткнулась Сабрина. Увидела его и Муза. Но, когда листок снова попался на глаза Сабрине, та вновь зарыдала. Всем все стало ясно, – женское сердце обмануть невозможно!
Требовалось как-то начать разговор, попытаться вывести чувствительную женщину, да еще беременную – почти что на сносях – из неблагоприятного состояния, чреватого осложнениями и для ребенка. Особенно хорошо это понимают те, кто имеет хотя бы начатки медицинских знаний. Здесь же присутствовали почти "корифеи медицины" (опять сергеевский кураж). Решительные действия (скорее, потустороннего характера) выполнила Муза. Магазанник и Феликс с повышенным вниманием наблюдали за тем, как в какой-то критический момент взгляд черных глаз всевластной Музы наполнился сосредоточенной силой: Сабрина несколько обмякла, всхлипывания стали притухать; она, как бы отдыхая, переводя дух, откинулась на спинку кресла, в которое упала сразу же, как вошла вся компания "братьев славян", и затихла в летаргии, в релаксации, в неглубоком гипнозе.
Муза смотрела пристально на Сабрину еще какое-то время, затем взяла ее руку, посчитала пульс и, удовлетворившись результатами диагностики, стала медленно гасить накал волевого воздействия. Феликс наблюдал сцену лечения, как колдовство, при этом он зачем-то раскрыл рот, а кадык его обозначал постоянное сглатывание (страха, восторга или слюны – кто знает). Он и сам потом ничего не мог членораздельно пояснить. В его широко раскрытых глазах стояли одновременно внимание, любопытство, испуг и очарование действиями колдуньи. Ясно, что в душе и сознании адвоката состоялось что-то подобное "явлению волхвов"!
Легкий гипноз, которым, как оказалось, Муза владела в совершенстве, подействовал весьма благоприятно. Сабрина словно преобразилась, а точнее – просто основательно взяла себя в руки. Но она почувствовала, что тяжелый, давящий душу, груз предчувствий вроде бы отпустил, свалился. Но мозгом она понимало, что все это неспроста.
Сабрина оставалась в кресле (ее уговорили, наконец, просто приказали), а Муза и Магазанник пошли на кухню готовить кофе. Там они и обсудили последние события. Ясно было, что сейчас, в таком состоянии, Сабрина не готова к восприятию жестокой правды. Решено было подождать и под благовидным предлогом оставить Музу на некоторое время (на день – два) при Сабрине.
За кофе вели отвлекающие и ничего незначащие светские разговоры. Но Сабрина, как умный, хотя и загнанный зверек, была настороже. Она уже морально приготовилась к худшему.
Магазанник достал деньги – кругленькую сумму в долларах и, заявив, что это зарплата Сергеева, которую он поручил передать жене (так и сказал – "передать жене"). Однако и Сабрина и гости настойчиво уходили от вопроса и ответа по поводу того, когда судно с Сергеевым должно возвратиться в Венесуэлу. Обе стороны вроде бы, не договариваясь, решили намеренно обходить острые углы.
Вскорости мужчины заспешили прощаться, сославшись на неотложные дела. Сабрина повисла на Музе так прочно, словно та была ее родной матерью. Негласно, видимо, уже давно, состоялся договор между двумя женщинами о "неразлучности". Не было нужды ничего выдумывать, искать светские предлоги. Просто женщины ждали, когда мужики отвалят. Они обе хотели остаться вдвоем, наедине и без свидетелей окунуться с головой в горе, хмурое облако которого уже с утра присутствовало в этом доме. То, что именно несчастье привело всю компанию в дом, у Сабрины не вызывало никакого сомнения.
